— Но до… до извержения?

Стергиу прожевал вареное яйцо и ответил:

— Нам известно только, что Тира была обитаема дорьенами начиная с третьего тысячелетия, это этническая группа неизвестного происхождения, встречают их сейчас в основном в Пелопоннесе. В остальном история острова не вошла в историю Античности, и, если бы не эта катастрофа, он, вероятнее всего, остался бы незамеченным.

— У вас обширные знания, месье Стергиу. Я знаю, этого требует ваша профессия. Но все же… Вы, должно быть, размышляли об этом всю ночь.

Стергиу пожал плечами:

— Вы ошибаетесь. Оказывается, я знаю этот остров лучше, чем самого себя.

Модуляция его голоса была странной. Ответил он так, будто обращался к самому себе.

Воцарилось молчание.

Тира… Значит, там мог умереть Рикардо. Там же он мог узнать Сарру.

И тотчас в его мозгу прозвучало предостережение Майзани: «Вы не можете довериться только одной интуиции. На нее нельзя полагаться, когда речь идет о перевоплощении».

Но здесь было нечто большее, чем интуиция… Круглый остров не оказался плодом его воображения. Он существовал реально. «Она существовала». Брызнул свет, частично освещая темные зоны. Частично. Как были связаны Крит и Тира? При чем здесь Крит? При чем здесь «Принц с лилиями»?

— Вы читали труд Платона «Тимей»? Или «Критий»? — И, не дожидаясь ответа, он объяснил: — Трагедия Тиры упоминается там косвенно. Платон считает ее ответственной за исчезновение континента, о предполагаемом существовании которого изведено немало чернил. Я хочу говорить об Атлантиде. Философ написал, что было землетрясение и ужасное наводнение, и за один злосчастный день и одну роковую ночь поглотилась вдруг земля и Атлантида ушла в бездну морскую, исчезла сама собой. На деле Платон смешивал разные вещи. Его текст только доказывает, что устное предание широко разнесло известие о трагедии, потрясшей Тиру. Возьмите потоп из Ветхого Завета, и все историки скажут вам, что он навеян вавилонскими и особенно шумерскими мифами. У шумеров Ноя звали Зиусудрой, в вавилонской версии он носит непроизносимое имя Ут-Напишти. Так распространяются легенды. Само собой разумеется, что Атлантида существовала лишь в умах мечтателей. Не исключено, что Платон путает этот мифический континент с островом Крит, где в те времена уже была развитая цивилизация. — Стергиу допил кофе и поинтересовался: — Есть у вас еще вопросы?

— Только один. Если, как вы сказали, Тира была обитаема в третьем тысячелетии, то могли остаться следы этой цивилизации? Монументы? Дома? Храмы? Что-нибудь еще?

— Несомненно. Но ни один археолог не заинтересован этим. Тира ждет своего Шлимана. — Легкая улыбка тронула его губы. — Вас, может быть?

— Или вас, месье Стергиу.

Археолог вздрогнул. Выражение горечи появилось на его лице.

— Раскопки слишком дороги. Я знаю, о чем говорю. Почему, как вы думаете, я стал чиновником? Посмотрите на Шлимана и Эванса, оба они состоятельные люди. Не со скудной зарплатой министерского сотрудника пускаться в такую авантюру. — С трудом он поднялся. — Позвольте мне удалиться. Меня ждет работа.

Рикардо проводил его до выхода из отеля. У дверей Стергиу остановился и сказал:

— Дерзайте, месье. Я что-то недопонимаю в вашем деле, точнее, совсем не понимаю. Тем не менее какова бы ни была ваша цель, я искренне желаю вам достичь ее, так как вижу, что помыслы ваши чисты.

— Вы правильно видите, — только и вымолвил Вакаресса.

Археолог пристально посмотрел на Рикардо:

— Когда будете на Тире, обязательно попробуйте местное вино — букет его бесподобен. И еще: повидайтесь с Александром Влазаки. Это друг. Он может вам быть полезен, тем более что говорит по-французски. Живет он на острове уже четыре или пять лет. Когда увидите его, попросите сводить вас на юг острова… — Голос его почти оборвался: — … в Акротири. — Он ободряюще взглянул на Рикардо. — Ведь вы поедете на Тиру, не правда ли?

Толстые тучи, подталкиваемые ветром, катились над Эгейским морем. А ведь какой-то час назад небо было прозрачно-голубым. Всегда поражали резкие скачки погоды в конце мая. Даже бывалые моряки, видавшие и не такое, подобного не помнят. Несчастные кайки взлетали на волнах, как пробки, под скрипение снастей. Хотелось бы знать, хватит ли времени у старенького кайка преодолеть несколько сотен морских миль, еще остававшихся до Тиры. Осунувшийся, пожелтевший, Рикардо нашел себе убежище на корме, вжавшись спиной в бухту намокшего троса. Рядом, не обращая внимания на бортовую качку, пристроился молодой чело-век, игравший на невиданном инструменте, напоминающем мандолину. Он пощипывал струны кусочком вишневой коры, извлекая металлические звуки, такие же резкие, как и скачки ветра и волн.

— Ты не здешний, — уверенно выговорил музыкант на ломаном английском.

Рикардо пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить:

— А что, заметно?

— Будь ты здешний, ты бы не мучился. Во всем мире люди рожают в больницах. В Греции детей рожают в море. Не дрейфь. Все дело в привычке. Чем больше плаваешь, тем меньше страдаешь от морской болезни. Ты куда направляешься?

— В Тиру.

— А я сойду в Паросе. И он возобновил игру.

— Что это за инструмент?

— Бузуки. Он всегда со мной. Он — часть меня. Когда я умру, он будет со мной и в могиле. Так будет лучше.

— Лучше?

— Я натворил в своей жизни много глупостей и не рассчитываю попасть в рай. Но если я им там сыграю на бузуки, тогда… Кто знает?

Несмотря на оцепенение, Рикардо невольно улыбнулся. Ему бы такой бузуки, чтобы задобрить судьбу.

— Что тебе делать на Тире? Остров почти пуст. Там нет даже электричества.

— Я кое-кого ищу.

— Женщину наверняка… Ни один мужчина не будет так мучиться, если тут не замешана женщина.

— Верно, женщину…

— В мире столько женщин. Зачем привязываться к одной? Знаешь, что говорил мой дед? Он говорил: «Малыш, берегись. Никогда не говори женщине, что она единственная на всю жизнь. Вдумайся, жить можно и сто лет». Мудрый человек был мой дед.

Рикардо одобрительно кивнул.

Если буря не утихомирится, ему никогда не удастся проверить справедливость этих слов. Он погибнет здесь, на палубе кайка.

Но боги, у которых иногда появляется сострадание, сжалились над ним. В часе от Тиры ветер стих, море снова стало почти спокойным, солнце разорвало тучи.

Придя в себя, Рикардо первым делом закурил сигарету. Предложил он и музыканту.

— Видишь, я был прав, когда говорил, что в музыке есть тайная сила. Она усмиряет даже бурю, — сказал тот. — А ты знаешь, в наших мифах написано, что человек по имени Орфей очаровывал игрой на лире диких животных и заставлял двигаться деревья и камни. К сожалению, он был легкомысленным.

— Это почему?

— В легенде говорится, что Орфей был безумно влюблен в одну женщину, Эвридику. Однажды в лесу ее ужалила змея, и она умерла. Безумец Орфей отказался поверить в смерть возлюбленной. Он спустился в ад, чтобы найти ее, и, играя на своей лире, убедил богиню Персефону отпустить Эвридику. Персефона поставила условие: ни в коем случае он не должен оборачиваться, чтобы взглянуть на любимую, когда та пойдет за ним. Увы, приближаясь к миру живых, Орфей оглянулся, и в тот же миг Эвридика исчезла навсегда. Музыкант взял резкий, диссонирующий аккорд, подчеркнув тем самым свои слова.

— У всех наших легенд есть мораль.

«Не могу утверждать, но мне кажется, что, заплакав, несмотря на запрещение женщины и белочки, вы нарушили слово. Да, вы нарушили слово, потеряв тем самым всякую надежду найти вашу возлюбленную».

Примерно это сказал Толедано в тот день, когда Рикардо пытался разъяснить ему свой индейский сон? Странная вещь: две легенды, родившиеся в разных концах света, пересеклись…

— А по-твоему, в чем мораль легенды об Орфее?

— Во-первых, никогда нельзя отступать от правил, установленных Богом. Жизнь и смерть связаны. Тут что-то вроде богохульства. Рано или поздно Бог наказывает ослушников. Во-вторых, никогда нельзя позволять страсти ослеплять себя. Я знаю, о чем говорю. Страсть подобна буре: когда дует ураган, перед ним не устоит даже огонь. А легонький ветерок долго-долго поддерживает пламя.