Оторвавшись от окна, Вакаресса вышел из комнаты.

«Пользоваться экономно», — предупредил Влазаки по поводу воды. Однако этим утром душ был просто необходим. Рикардо казалось, что он ужасно постарел от пота и трехдневной щетины на щеках. Он чувствовал, что к нему приближается старость, но не та, от которой появляются морщины на лице и седеют волосы…

Он тщательно выполнил рекомендации художника, удивляясь, что занят делами, о существовании которых и не подозревал несколько недель назад. Выйдя из душа, Рикардо ощутил сильный запах горячего свежего кофе. Он поспешил в главную комнату и увидел художника на террасе. С сосредоточенностью наблюдателя на сторожевой вышке тот всматривался в горизонт. Не пройдет ни один пароход, ни один путешественник не подаст ему знака. Разве что кайк проскользнет по водному зеркалу и исчезнет за горизонтом. И все-таки, похоже, Александр кого-то ждал.

— Доброе утро.

Хозяин дома медленно обернулся:

— Хорошо спали?

— Великолепно. Только теперь я понял, что мне очень не хватало такой ночи.

— Я приготовил кофе, — сказал Влазаки, вставая. — Не по-гречески, а по-итальянски. Думаю, вам понравится.

Он вышел и через несколько секунд вернулся с кофейником и двумя чашками.

— Отсюда открывается чудесный вид, — заметил Рикардо. — Можно подумать, что находишься на краю света.

— А ведь он действительно именно здесь, — с легкой улыбкой подчеркнул Влазаки.

— После Буэнос-Айреса… Глаза художника расширились.

— А? Значит, вы оттуда… Странно. Я вас принял за испанца.

— Я итальянец. Мой дед родом из маленькой деревушки в Абруцци. Но отец и я родились в Аргентине.

— Довольно большая страна, полагаю.

— Настолько большая, что люди там часто теряются. — И, чуть улыбнувшись, прошептал: — Впрочем, один из них перед вами.

Художник, если и уловил признание в тоне Рикардо, сделал вид, что не понял и сменил тему:

— Вы уже обдумали? Я имею в виду поиски вашей подруги. Мы могли бы начать с опроса жителей деревни.

Рикардо помедлил с ответом:

— Когда мы расставались, Стергиу подал одну мысль. Он сказал о вас: «Когда вы с ним увидитесь, попросите отвести вас на юг острова» — и еще упомянул название какой-то деревни, что-то вроде Акрофири, Акромири…

— Акротири… Странно… Вы в этом уверены?

— Абсолютно. Вы сомневаетесь?

— Нисколько. Я удивлен. Я думал, он никогда не назовет этого места. У каждого из нас есть скрытая болячка; Акротири — больное место Мариоса.

— А в чем дело?

— Да так. Чей-то недобрый глаз. Невезение… Не важно. Лет пять назад наш друг решил заняться раскопками в этом районе; точнее, в нескольких километрах от Акротири.

— Насколько я понял, он не пытался влезать в такие авантюры. Мне, во всяком случае, он не сказал ни словечка.

— Не без причины. Как я упомянул, Акротири — его больное место. Случай свел Мариоса с одним человеком, богатым и щедрым, страстным любителем археологии к тому же. Этот господин — не помню его имени — вполне резонно полагал, что пришло время Греции заинтересоваться своими сокровищами. Ему не нравилось, что раскопками занимались в основном иностранцы, вроде Эванса, Шлимана или других. Эпизод с Кноссом вызвал в нем крайнее неудовольствие.

— Эпизод с Кноссом?

— Около тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, то есть намного раньше Эванса и Шлимана, один греческий негоциант с многозначительным именем Минос, Минос Калокеринос, расчистил на склоне холма, под которым покоился дворец Кносса, часть стен, судя по всему, очень древней постройки. И несмотря на то что французский археологический центр в Афинах подтвердил важность находки, негоциант за неимением средств на этом и остановился. Продолжение вы, конечно, знаете… Пенки снял Эванс. Никогда еще ни один грек не был так близок к великому открытию.

— Отсюда и недовольство того мецената…

— Этим же можно объяснить и его быстрое согласие, когда Мариос поведал о своем желании провести раскопки здесь, на Тире. Короче, финансирование было обеспечено. Вам, наверное, известно, что три тысячи лет назад на острове произошла страшная катастрофа.

— Извержение вулкана.

— Отлично. Мариос, и не он один, был убежден, что под толстым слоем пепла где-то здесь должен быть, как и Помпея, погребен дорийский город, существовавший до извержения. По его расчетам, он должен находиться недалеко от Акротири. В январе тысяча девятьсот двадцать пятого года Мариос прибыл на остров. Тогда-то я и познакомился с ним. Вместе с несколькими рабочими он с головой окунулся в работу. Несколько месяцев спустя откопали первые строения. Они располагались кварталами, были построены из небольших камней и самана и оснащены каркасными деревянными стенами с каменным заполнением. Неожиданно обнаружилось, что все постройки снабжены деревянными траверсами. Сначала Мариос предположил, что они служили только для придания прочности зданиям. Оказалось, что это так, правда, только частично. В результате долгих исследований он пришел к выводу: траверсы придавали сооружениям гибкость, достаточную, чтобы противостоять землетрясениям. Ну не находчивы ли были люди, жившие здесь больше трех тысяч лет назад!.. Изумительно, не правда ли?

Но Рикардо уже отвлекся. Едва художник приступил к описанию, мысли его улетели к далеким вершинам.

— Месье Вакаресса?

Влазаки с испугом смотрел на него.

— Успокойтесь, я все слышал. — Он глубоко вздохнул и спросил: — А что потом?

— Вначале я упомянул о дурном глазе или невезении. Действительно, что еще можно сказать о завершении той истории? На следующий год пришла весть о кончине мецената. По до сих пор неизвестным причинам он покончил с собой. А ведь у него было все для счастливой жизни. Удача в торговле, жена, трое детей. И к тому же, помогая Мариосу, он осуществлял свою мечту… Есть все-таки в некоторых людях загадочная слабость — тяга к самоубийству, с которой они не могут справиться.

Рикардо почему-то почувствовал в словах Влазаки намек на свою судьбу. А может, разыгралось воображение?

Художник продолжал:

— Со смертью этого человека остановились и работы. Вы, конечно, понимаете, что наследники посчитали смешным тратить огромные деньги на какие-то старые камни. Оставшись без средств, Мариос собрал чемоданы и вернулся в Афины. Больше он к этому не возвращался даже на словах.

— А раскопки? Что с ними стало?

— Ничего. Забросили… Кто знает? Может, однажды другой грек поднимет упавший факел.

Воцарилось тягостное молчание, никто не хотел нарушать его. Неожиданно Рикардо решительным голосом заявил:

— Я пойду в Акротири. Вы можете мне объяснить дорогу?

— Пятнадцать километров пешком? Конечно, в крайнем случае можно попросить кого-нибудь из деревенских отвезти вас на двуколке, но дорога безобразная. Нет. Я сам вас отвезу. У меня есть небольшой кайк с дизельным мотором. Мы сможем добраться туда самое большее через полчаса.

— Вы уверены? Я…

— Собирайтесь. Поехали. Воспользуюсь случаем, чтобы окунуться в воспоминания. Я вам не сказал, что тоже принимал участие в этих раскопках. Именно я вытащил на свет божий первую фреску. Вы увидите ее — она замечательная.

Дизель хрипел и кашлял, как старый астматик, которому еще далеко до агонии. Он кое-как продвигал кайк по неподвижной глади моря. На борту вперемешку валялись трезубец, мешковина, сеть, карбидная лампа.

— Вы рыбачите? — удивился Рикардо.

— Частенько. Здешнее мясо оставляет желать лучшего. Но это так, предлог. Я очень люблю слушать плеск волн под ночными звездами. Ночи здесь необычайно светлые. Как-нибудь я вас возьму с собой, если захотите.

— А зачем вам карбидная лампа?

— Ее свет привлекает рыб.

Они плыли к югу вдоль красноватого берега.

В нескольких метрах от кайка летала кругами белая птица. Летала она низко и временами касалась воды.

Я люблю тебя… — слышалось Рикардо в легком ветерке.

Заря моей жизни… — читал он на разрывах гребней и на гладких спинках голышей.