«Взгляните-ка!» – махнул на что-то стеком Флори, дальнейший комментарий потонул в криках двух торговок, пихавших друг друга кулаками через корзину ананасов. Элизабет уже мутило от шума и зловония, а Флори проталкивался глубже и глубже, поминутно тыча указующим стеком. Товары выглядели непривычно, очень сомнительно и бедно. Тяжелые шары подвешенных на нитках грейпфрутов, красные бананы, корзины лиловых креветок размером с омаров, связки ломкой сушеной рыбы, горы стручков перца, тушки разделанных копченых уток, зеленые кокосы, пучки сахарного тростника, личинки жука-носорога, остро заточенные дахи, лакированные сандалии, клетчатый шелк, напоминающие куски мыла пилюли для любовного влечения, громадные глиняные фляги, китайские конфеты из чеснока с сахаром, белые и зеленые сигары, бусы из фиолетовых семян хурмы, пищащие цыплята в плетеных клетках, медные Будды, кучи похожих на плоские сердечки листьев бетеля, бутыли со слабительным, накладки для причесок, кухонные горшки, подковы для волов, игрушки из папье-маше, магические ленточки крокодильей кожи. Голова у Элизабет кружилась. На другом конце базара солнце сквозь алый зонт буддийского монаха кроваво просвечивало, как сквозь ухо великана. Перед очередным ларьком четыре женщины, дравидки, дубинами толкли в огромной деревянной ступе кориандр, едкая пряная пыль, забив ноздри Элизабет, заставила ее чихать. Кошмар достиг предела, девушка тронула Флори за рукав.
– Эта толпа, эта жара, невыносимо. Можно куда-то в тень?
Гид обернулся. Честно говоря, пыл красноречия (напрасный в базарном гаме) весьма ослабил его внимание к едва живой спутнице.
– О, простите, немедленно отсюда! Передохнем в лавке у китайца, Ли Ейк парень гостеприимный. Как-то впрямь душновато.
– Дышать нечем от этих специй, и что это за жуткий рыбный запах?
– А-а, такой местный соус из креветок, которых сначала на несколько недель закапывают.
– Боже, какая гадость!
– Ничего, даже полезно. Фу, нельзя! – прикрикнул он на Фло, сунувшую свой нос в корзину, полную рыбешек с игольчатыми жабрами.
Чего Элизабет действительно хотелось, так это вернуться в клуб, но китайская лавка, где на витрине красовались рубашки из манчестерского ситца и баснословно дешевые немецкие часы, выглядела блаженным островком Европы в пучине варварства. У самой двери их нагнал тощий парнишка с напомаженным «англичанским» пробором, в надетом поверх лонги синем блейзере и оранжевых штиблетах. Неуклюже то ли шаркнув, то ли склонившись, он протянул Флори замызганный конверт.
– Письмо, сэр.
– Вы позволите? – кивнул Флори Элизабет и распечатал послание.
В письме, составленном от имени Ма Хла Мэй и заверенным снизу ее крестиком, содержалось невнятно угрожавшее требование пятидесяти рупий. Флори отвел парнишку в сторону.
– По-английски понимаешь? Скажи, пусть подождет, и передай, что так она не вытянет ни пайсы. Ясно?
– Да, сэр.
– Иди. И чтоб я тебя больше не видел!
– Да, сэр.
«Напрашивался в клерки, покоя от них нет», – объяснил Флори, поднявшись вслед за Элизабет на крыльцо, а про себя подумал, что отставленная подруга как-то уж слишком быстро принялась за шантаж. Впрочем, сейчас некогда было это обдумывать.
После улицы в лавке, казалось, царила ночь. Не имевший привычки кидаться навстречу входящим, хозяин неподвижно покуривал среди корзин с товаром. По спине старого китайца спускалась длинная коса, скуластое желтое лицо смахивало на добродушный череп. Флори дружил со стариком. Завидев гостя, Ли Ейк смешливо приветствовал его гортанным, якобы бирманским восклицанием и поспешил вглубь лавки распорядиться насчет угощения. В воздухе вился сладковатый дымок опиума. К стенам были приклеены ленточки красной бумаги с черными иероглифами, на возвышении маленького алтаря перед изображением пары дородных безмятежных особ в расшитых одеяниях тлели ароматические палочки. Две китаянки, старая и молодая, сидя на циновке, скатывали сигареты из похожей на рубленый конский волос смеси табака и соломы. Одеты они были в черные шелковые шаровары, ступни с круто вздутым подъемом были втиснуты в красные деревянные, буквально кукольные туфельки. По полу толстым желтым лягушонком ползал голый младенец.
– Какие у них ноги! – шепнула Элизабет. – Просто кошмар! Как это? Это же не от природы?
– Нет, эффект изощренного мастерства. Древний, теперь уже немодный обычай вроде косы у старика. Согласно китайской эстетике столь миниатюрная ножка – красиво.
– Красиво! Смотреть страшно на их уродство. Совсем, видимо, дикари!
– Ну что вы! Полагаю, их культура постарше и поглубже нашей. А красота лишь дело вкуса. Для одного из здешних малых народов, палаунгов, прелесть женщины измеряется длиной шеи; девочкам постепенно добавляют ряды медных ошейников, вытягивая шейку до изумительной жирафьей высоты. Не более эксцентрично, нежели корсет или кринолин.
Тем временем хозяин возвратился в сопровождении двух молоденьких бирманских толстушек, вероятно сестричек, которые, хихикая, несли пару стульев и синий двухлитровый китайский чайник. Девушки были (или являлись прежде) любовницами старика. Ли Ейк вскрыл жестянку с шоколадом, радушно обнажив в улыбке три почерневших, прокуренных зуба. Гости сели, хотя Элизабет не покидала напряженность – не стоило, конечно, идти сюда и принимать дары фольклорного гостеприимства. Одна из девушек, став позади гостей, принялась обдувать их шеи, другая, опустившись на колени, начала разливать чай. Элизабет чувствовала себя совершенно по-дурацки, с дувшей в затылок девицей и ухмылявшимся прямо в лицо старым китайцем. Казалось, спутник нарочно загонял ее в такие нелепые ситуации! Предложенную шоколадку она взяла, но выговорить «спасибо» губы не разжались.
– Это прилично? – тихонько спросила она Флори.
– Прилично?
– Ну, это не очень… не слишком роняет, что мы с вами сидим вот тут у них?
– У китайцев? Они в этой стране аристократы, причем достаточно демократичных воззрений. Думаю, нам позволительно держаться с ними на равных.
– Чай гадкий, какой-то совсем зеленый. Они не догадаются хотя бы чуточку молока подлить?
– Не стоит. Этот особый сорт старику присылают из Китая, чай с лепестками мандариновых цветов.
– А вкус, будто опилки заварили, – вздохнула она, осторожно пригубив.
Держа полуметровую трубку с металлическим желудем на конце, Ли Ейк заботливо следил за угощением гостей. Стоявшая позади стульев девушка что-то сказала по-бирмански сестре, обе прыснули, сидевшая на полу, вскинув глаза, с ребячьим откровенным интересом уставилась на Элизабет и затем, повернувшись к Флори, спросила, есть ли у белой леди под платьем корсет («кьорьсет»)?
– Ш-ш! – гневно пнул ногой болтушку Ли Ейк.
– Мне затруднительно узнать это у леди, – ответил Флори.
– О, тхэкин, пожалуйста, узнайте! Так интересно!
Позабыв о любезном обдувании, и вторая сестра, выбежав, присоединилась к мольбе. Обе, казалось, больше жизни жаждали увидеть «кьорьсет», им столько приходилось слышать про этот железный жилет, который крепко-крепко сжимает женщину, чтоб не было грудей, совсем-совсем не было! Для наглядности они прижимали пухленькие ручки к означенным частям тела. Нельзя ли все же попросить белую леди? Тут сзади комнатка, где она может раздеться. Ну пожалуйста!
Вдруг стало тихо. Явно не знавшая куда деть чашечку, полную отвратительного чая, Элизабет сидела с весьма натянутой, точнее каменной улыбкой. Холод сковал детей Востока, их наивная болтливость столкнулась с ледяным молчанием, от изумительно красивой англичанки дохнуло чем-то устрашающим. Даже Флори почувствовал легкий озноб. Повисла тяжкая, нередкая в общении с азиатами, пауза, когда собеседники, пряча глаза, тщетно ломают голову над продолжением разговора. В этот момент, соскучившись среди корзин, голый малыш приполз из недр лавки к самым ногам гостей. С пристальным любопытством исследовав их обувь, он поднял голову – два жутких белых лица привели его в ужас. Раздался рев, и на пол полилась тонкая струйка.
