– Бон аппети.

Француз просиял от удовольствия и ответил ему:

– Гарвей Грэнджер.

Девочка весело рассмеялась и захлопала от удовольствия в ладоши. Кризи протянул руку, взял коробочку с подарком. Когда он стал разворачивать нарядную обертку, смех девочки стих. Пинта внимательно следила за его реакцией на свой подарок.

В коробочке оказалось небольшое золотое распятие на золотой цепочке тонкой работы. Кризи понял, почему Пинта выбрала для него именно эту вещь. Как-то у них зашел разговор о религии. Для Кризи эта материя была туманной и противоречивой. Родители его, католики, воспитали сына в своей вере. Его мать, как и мать Гвидо, была очень набожной, она верила, что все в руках Божиих. «Бог дал – Бог взял», – часто повторяла она. Ничего, кроме жалкой нищеты, в конце жизни ей самой Господь не послал.

Умерла она от воспаления легких, потому что не было денег на лечение и нормальное питание. Через год за ней последовал и отец, которому в чем-то было, наверное, легче, потому что он пристрастился к бутылке. Кризи тогда исполнилось четырнадцать. Мальчика взяли соседи-фермеры – не отказываться ведь от дармовой рабочей силы. В шестнадцать он сбежал от утомительной и однообразной работы и год спустя пошел служить в морскую пехоту.

Воспоминания детства и отрочества, как и вся жизнь, проведенная в сражениях, не приблизили Кризи к Богу. Он не мог себе вообразить некое высшее существо, которое допускает, чтобы миллионы ни в чем не повинных людей гибли в войнах, в которых ему довелось участвовать.

Ребенок, сожженный напалмом, не мог быть наказан за грехи. Он как-то видел девушку, почти девочку, которую насиловала солдатня – она взывала к Богу, но Бог ее не слышал. Садист мог до смерти замучить священника и спокойно после этого дожить до преклонных лет. А что потом? Его душа попадала в ад? После того ада, в который на протяжении всей своей жизни он отправлял ни в чем не повинные жертвы? С точки зрения Кризи, все это было лишено здравого смысла.

Видел он и церковных иерархов, пользовавшихся всеобщим почитанием и купавшихся в богатстве. Однажды судьба занесла его в самую большую католическую страну Азии – и, возможно, самую нищую, – на Филиппины, как раз когда туда прибыл с визитом папа римский. Великолепные храмы были возведены посреди безысходной нужды. Все епископы региона собрались в Маниле, чтобы приветствовать верховного католического иерарха. Через несколько дней Кризи вылетел по делам службы в Гонконг. С тем же самолетом домой возвращалась часть епископов. Все они сидели в первом классе и пили шампанское. В этом тоже не было никакой логики.

Но логики не было и у противной стороны. В Конго и во Вьетнаме он видел миссионеров, всю жизнь проработавших без всякого материального вознаграждения – эти люди ни разу в жизни вообще не пробовали шампанское. Ему вспомнилось, как они с Гвидо вместе оказались в больнице католической миссии, расположенной неподалеку от Леопольдвилля. Там работали бельгийские монахини, и они им сказали, что необходимо срочно оттуда бежать – симба должны были подойти не позже, чем через сутки. Защитить монахинь было некому. Но женщины отказались покинуть миссию. Их долг – оставаться с больными. Кризи уговаривал их, пытался даже на них давить, расписывая те ужасы, которые могут с ними случиться, если они не уедут. Но монахини остались. Одна из них была молода и очень привлекательна. С тяжелым сердцем сев в «лэндровер», он жестом подозвал ее и сказал, что на ее долю выпадут самые тяжкие страдания и перед смертью ее будут долго мучить. Кризи видел в ее глазах одновременно и страх, и непреклонную решимость остаться.

– Езжайте с Богом, – тихо отвечала монахиня на все его уговоры.

Подразделение их было разбито, и прежде чем они сумели перегруппировать силы и с боями вернуться обратно, прошла неделя. Они с Гвидо первыми ворвались в больницу католической миссии. Несмотря на долгие годы участия в войнах, которые, казалось, должны были бы выработать у них иммунитет к варварству, мужчины не могли без содрогания смотреть на то, что увидели.

Саперными лопатками они вырыли могилу и погребли в ней останки трех монахинь. В ту ночь наемники вступили в бой с симба, и Кризи перебил их несчетно. Гвидо вел «лэндровер», а Кризи десятками косил их из пулемета. Наверное, он убил даже больше негров, чем насиловали, мучили и калечили молодую монахиню. Узнать об этом ему не было дано. Что это было – Божья воля? Кара Господня?

Разве можно найти во всем этом хоть намек на логику и справедливость? Он слышал разговоры о том, что вера должна пройти испытания. Но кто имел право их проводить? Епископы, смакующие шампанское? Или чинуши из Ватикана?

Но ведь прошли же некоторые через эти испытания. Не были же все они идиотами. В жизни он встречал достаточно людей и знал, что вера и разум нередко идут рука об руку, однако понять, как и почему это происходит, он не мог.

Кризи попытался рассказать Пинте о некоторых мыслях, которые роились у него в голове, о тех противоречиях, которые он сам не всегда мог объяснить. Девочка его удивила, ответив, что до конца никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Если бы такое было возможно, вера стала бы не нужна.

Да, именно здесь, по всей видимости, и было заложено основное противоречие: вера не нуждалась в знании.

У самой Пинты взгляд на вещи был гораздо проще. Она верила во что-то до тех пор, пока кто-нибудь не доказывал обратное.

– А откуда ты узнаешь, что то, во что ты верила, на самом деле оказалось ерундой? – спросил он.

Девочка лукаво улыбнулась и ответила:

– Об этом говорят по телевизору.

– Я купила это на свои деньги, – сказала Пинта. – Я их скопила.

Он ничего не ответил, только пристально на нее посмотрел.

– Если ты его наденешь, больно ведь от этого не будет, – уговаривала она его с улыбкой. – Поноси его хотя бы до того, как по телевизору скажут, что носить распятия не нужно.

Кризи не смог сдержать улыбки. Он надел цепочку на шею, крестик повис на груди.

– Спасибо тебе. – Он протянул руку, коснулся плеча девочки и с самым серьезным видом произнес: – Я сразу же ощутил благодать Господню.

Она весело рассмеялась и вскочила на ноги.

– Кризи, если тебе как-нибудь встретится черт, не забудь, что надо будет ткнуть ему этим распятием прямо в нос.

Он усмехнулся. Теперь, должно быть, работать ему будет немного легче – раньше он полагался только на автомат.

Раздался звон колокольчиков, и на склоне показалось стадо коров, которых перегоняли на высокогорные пастбища. Они шли прямо на Пинту и Кризи. Вперед выбежала пастушья собака, чтобы выяснить, не представляют ли они опасности для коров.

Пинта дружески предложила ей кусок ветчины, который тут же был с благодарностью принят. Девочка пошла поиграть с умным животным, а Кризи тем временем налил пастуху стаканчик винца.

Такие дни запоминаются на всю жизнь. Двое мужчин сидели и степенно говорили о жизни, время от времени на них косились щипавшие траву коровы, а девочка с собакой весело гонялись друг за другом между ними.

– У тебя отличная девчушка, – заметил пастух, но, уловив тяжелый взгляд Кризи, тут же осекся.

На заходе солнца они стали собираться домой – сложили плед, запаковали вещи в корзину и выехали, когда начали сгущаться сумерки.

Полный впечатлений день на свежем воздухе утомил Пинту, и девочка решила вздремнуть. Она зевнула и, когда машина тронулась, немножко съехала вниз на сиденье, но удобно устроиться ей так и не удалось. Тогда она подобрала под себя ноги, легла поперек сиденья и положила голову на колено Кризи. Очень скоро она заснула и проспала все время, пока машина спускалась по холмам к Комо.

Кризи ехал очень медленно, иногда поглядывая на спавшего ребенка. В неясном свете сгущавшихся сумерек покрытое шрамами лицо телохранителя выглядело на удивление спокойным. Он чувствовал себя совершенно умиротворенным.

Настал день, когда нужно было ехать на урок фортепьяно.