Я увидела как началась месть Олны за смерть Ульриды. Она слетела на площадь как черный смерч. Она вырывала мечи и топоры вместе с руками и кроила ими черепа. Она вырывала детские сердца прямо из груди, превращала человеческие внутренности в змей. Площадь была багровой от крови. Цепь снежноволосых людей встретила ее перед дворцом, пытаясь окружить тварь кольцом сияющих смерчей. Я догадалась, что это ведуны с их таинственными рандрами. Тварь вырвалась и сдула их как пушинок с одуванчика. Она взметнула угли костра, на котором погибло ее семя, и выжгла ими глаза людей, которые бежали по тесным улочкам, но не могли убежать от яростной твари. Она была везде, круша стены и крыши, вырывая деревья, и сметая ими людей в кровавое мессиво. Никто не мог ее остановить. Город пылал. Аруна, столица орантов, погибала на моих глазах.

Я слепыми моими глазами видела тварь и в прошлом, и в настоящем. Она бесформенным багровым облаком пылала в моей вечной тьме. Она металась вокруг меня кровавым стервятником, бешеным от страшных воспоминаний. И рокотала гневно:

– Я остановилась только тогда, когда поняла, что вся гнилая кровь всего этого человеческого мира не зальет моего горя, не уплатит мне цену. Остановилась, и прокляла выживших. Бесплодной будет та земля, которая вырастила этих извергов, бесплодными будут те, кто сумел в тот день выжить. Они будут бежать из этой земли, а она будет бежать за ними и настигать каждый их шаг. До самого последнего часа будут они помнить тот день. И сбылось мое проклятие.

Тварь в ярости брызгала слюной, и под ее вопли передо мной разворачивалась страшная и грандиозная картина гибели народа. Рассеялись в пыль города орантов, реки высохли, сады умерли. И плоть и дела их стали пустыней. Они надеялись спастись и бежали за моря, в другие народы. Но не могли смешаться. От их браков не рождались дети. Следом за ними шла пустыня и поражала цветущую землю как ржа. И уже никто не осмеливался дать им кров, и тем самым взять кровь Ульриды и проклятие твари на себя. Их гнали отовсюду как прокаженных. Уже не тварь, а сами люди их убивали, и сами извели этот род с лица земли. Мой род.

С рычанием, наперегонки, я гнала свору сквозь лес, и ни разу не наткнулась на ветку. Я ловила время, но его словно не было: дни и ночи слились в одну бесконечную ночь. В голове вспыхивали пронзительные молнии, вспарывая мою вечную ночь. Это было счастье. Ночь можно было порвать! Порвать, убить, растерзать! Мне хотелось крушить, рвать стволы, но лес расступался, укоризненно шумя. Или, дождавшись, когда я достаточно разгонюсь, подло подсовывал гигантский дуб на сотни раз исхоженное место, ставил туда, где его еще вчера не было, и остужал мой пыл знатным ударом.

Однажды дуб треснул. И лес перестал подшучивать. Он стал меня коварно ловить, сплетая мгновенные сети ветвей, свивая ловушки корней. Это была хорошая идея. У деревьев нет тёплой мерцающей крови, но есть движение ветра, звук осыпающихся листьев, ломающихся веток, рвущейся под корнем почвы и запах.

Игры с лесом стремительно кончились, не успев начаться. Я проходила его ловушки – корни, ветви, стволы – насквозь. Когда хотела. Лес становился неощутим, исчезал, как не было, и я ловила руками только влажный, пахнущий лесом воздух… или это я исчезала и становилась неуязвима для плотного мира?

Тогда я поняла, что изменилась настолько, что перестала быть человеком. Только разум человеческий еще тлел, еще боролся за себя. За Радону.

Вместе с отчаяньем пришло ожидание. Скоро это кончится.

Вместе с ожиданием пришел вещий сон.

Владыка быстрыми шагами вымерял диагональ полуподземной комнатушки с убогой мебелью по углам, как будто от длины диагонали зависела длина его собственной жизни. Результат измерений его не устраивал: тонкие губы кривились, брови грозно сошлись в переносице. Резко развернувшись, так, что крыльями распахнулся богато отделанный мехом зимний плащ, открывая на груди золотое ожерелье с прозрачным камнем, вельможа еще раз промерил слишком короткую прямую. Снова взметнулась белоснежная шевелюра, старившая тонкое властное лицо. Руки его, украшенные только массивным перстнем с необычным двуцветным камнем, слегка дрожали, теребя какой-то пергамент.

Вдруг он замер, как бы прислушался к чему-то в себе, и его лицо утратило малейшие признаки беспокойства, разгладившись в холодную непроницаемую маску. Вошедший Альерг застал, как обычно, сурового, с чуть презрительным взглядом, совершенно невозмутимого Владыку.

Жестом отметая церемониальные приветствия, государь сразу перешел к делу. Причем, к удивлению мастера, в словесном выражении, хотя в словах они редко нуждались в разговоре наедине друг с другом. Владыка протянул ему пергамент, с порога вводя в курс дела:

– Сегодня утром я обнаружил вот это в моем кабинете.

Мастер развернул ветхий лист и воззрился на рисунок древней карты.

– То есть как – обнаружил?

По праву старой дружбы, между собой они были на «ты».

Альерг был шокирован: в жизни натха, да еще и Главы Лиги, неожиданностей попросту не бывает. А в личные покои государя, даже во дворце, полном потайных ходов и лазеек, не то, что муха, – пылинка не залетит и не осядет без его ведома и позволения.

– Не бывает – еще не значит, что никогда не будет, – ответил на его недоумение белоголовый. – Каким образом свиток оказался на моем столе, это отдельный и второстепенный вопрос. Посмотри на карту.

Мастер посмотрел. И сердце его ёкнуло. На самом краю карты, где значились земли погибших орантов, куда из-за бурного моря, неприступных скал и непроходимой пустыни невозможно было проникнуть – вдоль контура запретного для всего живого полуострова Аруна было начертано и отчеркнуто красным: Радона.

– О, боги! – вырвалось у мастера. – Но это же… это … Земля Проклятых!

– Она самая, – невозмутимо согласился Владыка.

Как он может быть так спокоен? Альерг подумал о самообладании Главы Лиги чуть ли не с возмущением. Но белоголовый даже не поморщился:

– Карта свидетельствует, что девочка жива.

– Владыка, я был бы счастлив, если бы она осталась жива. Но это невероятно. Если кто-то и уцелел на периферии взрыва, то в эпицентре это невозможно. Там словно взорвался вулкан. Силы были такие, что ушел под воду весь архипеллаг! И… даже чисто географически найти Радону там, где пометка на карте, невероятно: где Цитадель, и где Земля Проклятых? По разные стороны мира! Могла ли она там оказаться?

– Если бы это был обычный вулкан, мы могли бы признать невероятность события. Но там был ниг. А там, где ниг – вероятно всё! Даже самое невероятное. Эти твари – сплошное нарушение законов нашего мира. Даже одно то, что они все-таки существуют – уже невероятно.

Если это говорит Владыка, значит, как бы это ни было алогично, так оно и есть. Да, кое-кто уцелел. Не только Крылатый, который чудом выбрался и долго потом был бескрылым.

Известно, что уцелел один человек – Дункан. Самый опасный враг. Даже Бужда уже не страшен Лиге. На днях магистр посмел заявиться в Гарс и тайком поговорить с Ребах, наглец. До сих пор девушка отмалчивается и не снимает мысленную защиту даже перед Альергом. Но никому не известно, как магистр смог уцелеть. Не известно, что там, в Цитадели, случилось на самом деле. Тысяча неизвестных! А неизвестность, как ничто другое, раздражает натхов. Кроме неизвестности их так выводят из себя разве что ниги.

– Кроме того, друг мой, – тихо сказал белоголовый, – кроме того… Я давно имею и другие свидетельства, что девочка жива. Мы с Пелиорэнгарсом и Братчиной искали ее полгода. Почему бы не поискать в землях Аруны?

– Тысяча нигов! Почему ты мне об этом не сказал? – не выдержал Альерг, забыв о статусе собеседника. – Друг ты мне или нет?

– Именно поэтому и не сказал. Дозоры и экспедиции – не твое дело.

Мастер сник, не получив объяснения, но тут же воодушевился: имя Радоны не где-нибудь, а на карте королевства Аруны, ее древней родины! Она там! А каким чудом дана эта весточка – потом разберемся. Может быть, и сны оказались в руку – столь частые и странные его сны, в которых Рона, слепо вытянув пальцы, проходит сквозь Альерга, а он зовет и зовет безнадежно – те граничащие с кошмаром сны, которые он считал наказанием нечистой совести?