– Послушай, палач, можешь тут реветь да вопить, можешь доказывать мне, что ты невиновен… да хоть проклинай меня, – прошипел Ганс. – Но Господа ради, прекрати мне мед по рылу размазывать. Мне без разницы, со мной ты родством связан или с метлой какой-нибудь. Мне нужно семью кормить, и я коплю деньги. Крейцер за крейцером, геллер за геллером, чтобы однажды купить гражданские права. Так что не жди от меня сочувствия.

Мастер Ганс выпустил Непомука и знаком велел стражникам двигаться дальше. Аптекарь и разогнуться не успел, а палач уже загибал задумчиво пальцы.

– За пытку твою я заработаю гульдена три, – подсчитывал он. – За костер получу десять. А если прежде кишки тебе выну, то совет мне еще что-нибудь подкинет. Кровь твоя, пальцы и глаза тоже уйдут за хорошую цену. Я смелю их в порошок, который защищает от любых видов колдовства, и люди неплохо за него заплатят. – По его лицу скользнуло даже некое подобие улыбки. – Ты для меня золотая жила, колдун, понимаешь? – прошептал он. – Мне такие раз в несколько лет попадаются, так что заткнись и пошевеливайся. И прекрати уже навязываться мне в друзья, родственник!

Палач сплюнул на пол, после чего отворил тяжелую, усиленную толстыми поперечинами дверь в конце лестницы и перешагнул порог.

– Бо?льшая часть из всего этого тебе должна быть знакома, – сказал он безжалостно. – Как удачно выпало, что пришлось пытать собрата по ремеслу… Не придется объяснять все тысячу раз.

Непомук огляделся, и его затрясло. Он стыдливо почувствовал, как по ногам побежала теплая струйка.

Они вошли в камеру пыток.

Суббота 19 июня 1666 года от Рождества Христова, утро, в Андексе

Погруженный в раздумья, Симон плелся из монастыря к лазарету. Он не замечал ни пения птиц на деревьях, ни благочестивых песен паломников. Даже неурядицы с Магдаленой отошли на второй план. Все его мысли занимал больной сын Вартенберга.

Симон не сомневался, что если в ближайшее время ничего не придумает, то карьера его в скором времени закончится где-нибудь на монастырской стене.

Он все утро провел у кровати юного Виттельсбаха, но лихорадка так и не отступила. Хуже того, как и у прочих пациентов, лекарь обнаружил на груди мальчика красные точки, столь подробно описанные в книге Джироламо Фракасторо. Симон уже выяснил, что смертность от тифа среди детей была особенно высокой, а потому и собственные шансы его на жизнь резко сокращались. Во всяком случае, непохоже, чтобы граф Вартенберг впустую угрожал повесить заезжего лекаря. Для уверенности Симон оставил у кровати больного Шреефогля. Советнику следовало немедленно сообщить лекарю, если состояние мальчика ухудшится.

При этом графский сын был не единственной его проблемой. Проталкиваясь по переулкам среди многочисленных паломников, лекарь снова вспомнил обиженную жену. После вчерашней их ссоры в лазарете Магдалена замкнулась в себе, с Симоном говорила лишь по необходимости и все свое внимание посвящала детям. И как она не могла понять, что у него просто не оставалось другого выбора!

Неожиданный шум отвлек Симона от мрачных раздумий. Со стороны госпиталя доносились крики. Лекарь прибавил шагу и вскоре заметил перед входом группу причитающих монахов. Они тащили большой сверток, и Симон не сразу понял, что это безжизненное тело. Человек тот был, судя по всему, мертв или тяжело ранен, и бенедиктинцы внесли его в лазарет, точно забитую свинью. Перед дверьми постепенно выросла толпа, и каждый старался взглянуть на происходящее.

– С дороги! – крикнул Симон, властно расталкивая зевак. – Я здешний лекарь, дайте уже пройти!

Толпа неохотно расступилась и пропустила лекаря. Симон тут же захлопнул дверь и заложил ее тяжелым засовом. Снаружи донеслись яростные крики и стук.

– Это что, новая жертва голема? – раздался напуганный голос. – Верно, это дело рук голема!

– Я видела его раны! – взвизгнула женщина. – Клянусь вам, они не из нашего мира!

– Прошу вас, разойдитесь! – Симон попытался успокоить людей через дверь. – Как только мы выясним подробности, то сразу же вам сообщим. Здесь больные люди, вы же не хотите заразиться от них?

Этот последний аргумент, похоже, подействовал на зевак. Они еще немного покричали, после чего толпа ворчливо разошлась.

Симон поспешил к раненому. Монахи положили его на первую попавшуюся койку, и больные в ужасе уставились на нового пациента. Когда лекарь взглянул наконец на мужчину и узнал его под слоем грязи и крови, то невольно вздрогнул.

Это был не кто иной, как наставник Лаврентий.

Симон с первого взгляда понял, что монах долго не протянет. Брат Лаврентий едва дышал, лицо у него осунулось, как у умирающего. Однако хуже всего были раны, покрывавшие все тело наставника. Ряса во многих местах прогорела, и под ней виднелись черные корки, бывшие некогда кожей и плотью. Симон сразу понял, где уже видел подобные ожоги, – на теле юного Виталиса, обсыпанного адским порошком фосфором.

Ожоги эти и вправду были столь сильны и многочисленны, что лекарь даже удивился, почему монах до сих пор жив. Брат Лаврентий тихонько постанывал и без конца бормотал одно и то же слово. Симон не сразу понял, что наставник просил воды. Значит, он был еще в сознании.

Фронвизер спешно схватил бутыль с разведенным вином и осторожно, по капле напоил раненого.

– Что случилось? – спросил он стоявших рядом бенедиктинцев.

Монахи неустанно крестились, и некоторые даже опустились на колени.

– Мы… мы нашли его в лесу, – прошептал один из них. – В воловьем рву, где долина. Вот… с этим.

Он показал рваный мешок, перепачканный засохшей кровью.

– Ну и?.. – спросил Симон, показывая на мешок. – Вы уже посмотрели, что там?

Другой монах, еще совсем юный, нерешительно помотал головой:

– Мы… не осмелились. Там что-то тяжелое; возможно, какой-нибудь из железных прутов Йоханнеса, которые тот всюду таскал с собой. Любопытный Лаврентий, видимо, открыл мешок, и огненный луч…

– Дай сюда, жаба суеверная. – Симон нетерпеливо забрал мешок и заглянул внутрь. И от увиденного невольно вздрогнул. – Господи боже мой, – прошептал он. – Возможно ли это?

Монахи с любопытством подступили ближе. Поняв наконец, что находилось в мешке, они разом упали на колени и принялись креститься.

Среди грязного тряпья поблескивала серебром искусно сработанная дароносица. Она представляла собой соборную колокольню, справа и слева ее охраняли два ангела, а в куполе находились три запечатанных сосуда.

Три сосуда для трех святых облаток.

– Хвала тебе, Христос, наш Спаситель! Святая дароносица, святая дароносица! Здесь, среди нас!

Монахи улеглись на животы и забормотали молитвы. Больные, что находились в сознании, тоже затянули святые гимны. Только теперь Симон понял, что простые монахи ничего не знали о том, что ценнейшую реликвию монастыря украли несколько дней назад. Для них дароносица в мешке, найденном при тяжелораненом собрате, была лишь Божьим знамением. Хотя сказать, добрым это знамение было или не очень, сказать они затруднялись.

– Приведите настоятеля и приора! – крикнул один из них. – Им следует видеть чудо собственными глазами.

Самый молодой из монахов распахнул дверь и бросился наружу, навстречу истомленной ожиданием толпе.

– Дароносица! Она там, внутри, это чудо! Сама из часовни в лес вылетела… Чудо! – вопил он на бегу.

Симон вздохнул и снова запер дверь тяжелым засовом. Теперь самое большее через час о странной находке будут знать все верующие до самого Пайсенберга. Что ж, по крайней мере, святыня нашлась. Хотя какую роль при этом сыграл наставник Лаврентий, пока оставалось только догадываться.

Симон спешно вернулся к кровати тяжелораненого. Тот уже впал в какое-то дремотное состояние. Когда лекарь склонился над ним, монах резко открыл глаза и снова забормотал. Симону пришлось наклониться к самому его рту, чтобы разобрать хоть какие-то слова.