– Вот так я понимаю вежливость! А что касается вас, – он посмотрел на Клер-Клеманс, которая, застыв, не сводила с него глаз, – вам пора бы вести себя не как капризная девчонка, а соответственно вашему высокому титулу.

– Я не капризная девчонка, я люблю вас.

– И для вас, и для меня это большое огорчение, но ни вы, ни я ничего не можем с этим поделать. Постараемся обойтись без излияний. Вы – герцогиня Энгиенская, черт побери! Так постарайтесь быть на высоте того положения, на которое вас возвели!

С этими словами он вышел, оставив ее совершенно раздавленной. Но это его мало заботило. Заботила его только будущность полководца, за которую он заплатил дорогую цену. По крайней мере, такой она казалась ему сейчас. А в дальнейшем… Поразмыслив, он решил не соглашаться с тем, что стремились ему навязать. Отказаться от Марты? Ни за что на свете! Что бы там ни говорили, кардинал доживает последние дни, да и королю осталось жить немногим дольше. А поскольку Людовик XIV мал, у кормила власти встанет выскочка Мазарини, с которым герцог пока еще не был знаком. Может быть, с ним удастся договориться? Ходят слухи, что итальянец изворотлив и хитер, так что счастье с Мартой вполне представимо. И за него не надо будет платить воинской славой, которая – он чувствовал! – ждет его у дверей. Теперь все зависело от него самого, он должен был выказать достаточно ловкости и выиграть в этой игре. Правда, оставался еще его отец, которого он искренне уважал и даже побаивался. Но отец большую часть времени проводит вдалеке от Парижа, а сейчас они увидятся всего на несколько минут – сын сообщит ему о свершившемся и попрощается.

Войдя в родительский дом, Людовик тотчас почувствовал разлитое в воздухе беспокойство. Мать он нашел в слезах, зато дамы и девицы вокруг нее выглядели, напротив, счастливыми. Сестры его среди них не было.

– Матушка, что с вами? Что произошло? – с волнением спросил он, прокладывая себе дорогу к креслу матери. – Вы плачете, но, похоже, ваши слезы очень радуют всех этих дурех!

В ответ на его сердитые слова дамы и девицы принялись возражать, но Людовик не обратил на них ни малейшего внимания. Он подошел к матери, и принцесса привлекла его к себе.

– Я плачу от радости, мой милый! Посмотрите, какое письмо мне только что принесли, – прибавила она и протянула ему бумагу, которую держала в руках. – Только что приходил посыльный от королевы, он принес письмо… Оно взволновало меня до глубины души.

– О чем же оно?

– О Шантийи, мой милый! Мне, лично мне, возвращают Шантийи! Любимый замок моего детства! Разве это не чудо?

– Что значит вам? – раздался суровый голос супруга, который только что вошел в покои, привлеченный громкими голосами, и услышал последние слова жены. – Насколько я знаю, мы с вами состоим в браке, и я являюсь главой семьи.

– Разумеется, но до замужества это был мой дом…

– Не говорите глупостей! До вашего замужества вы все время проводили в особняке Ангулемов, у герцогини Дианы, вашей тетки-интриганки, которая хотя бы прилично вас одевала, а не держала впроголодь, как старый скряга – ваш батюшка-коннетабль!

Кресло принцессы стояло на небольшом возвышении, и когда она поднялась с него, то оказалась на голову выше мужа.

– Вот уж кому бы не следовало упрекать в скупости моего отца! Может, он и был расчетлив, но он был куда щедрее вас! Он не отправил бы меня в Брюссель, не дав возможности взять с собой даже ночную рубашку!

– Надеюсь, вы не будете из-за всяких пустяков снова трясти этой древней историей, которая у меня уже в зубах навязла?!

– Это Шантийи-то пустяки? Впрочем, что бы вы на этот счет ни думали, королева собирается вернуть его лично мне, потому что замок – истинная жемчужина семьи де Монморанси, и последним его владельцем был герцог, мой любимый и несчастный брат!

При этих словах принцесса едва удержалась от всхлипа.

– Но вы сами ведь принцесса де Конде. Или не принцесса?

– Принцесса… Но не на мое счастье…

– Так вот, завершаем тем, с чего начали: вы принадлежите семейству Конде, а я глава этого семейства.

– Не прошло и минуты, как вы нам об этом напомнили. Вы удивительно однообразны, господин принц.

– А вы крайне заносчивы! Может, я и повторяюсь, но говорю чистую правду. Как вы считаете, я сейчас в своем доме?

– Кто стал бы спорить?

– А вы в моем доме, потому что вы – моя жена?

– Именно так.

– Значит, если моя жена будет в Шантийи, она будет у меня.

– Нет! Это вы будете у меня. Не сомневайтесь, что вы будете приняты наилучшим образом, вам воздадут все почести, которых требует ваш титул, но замок будет принадлежать лично мне и перейдет в семейство Конде только в качестве наследства нашему сыну. Именно это уточнение содержится в записке кардинала, приложенной к письму королевы. Ведь последним его владельцем был мой брат!

– Не советую упоминать о нем! Он был изменником.

Шарлотта внезапно стала белее полотна, но движением руки запретила сыну вмешиваться. Сын хоть и относился к отцу с искренним почтением, однако не терпел, если мать задевали.

– А кем были вы сами, когда, желая стащить корону с головы нашего доброго короля Генриха, объединились с нашими внешними врагами, первым из которых была Испания?

– Доброго короля Генриха? – язвительно усмехнулся Конде. – Вы не считали бы его таким добрым, если бы он не вывернул вам мозги наизнанку и не был влюблен в вас по уши!

Шарлотта не успела открыть рот, чтобы ответить, как Людовик попросил всех девиц выйти из комнаты, повторяя:

– Извольте следовать за мной, достойные барышни! Выяснение глубоко личных отношений – ни в коем случае не для ваших невинных ушей!

К своему большому сожалению, Изабель и другие юные девицы были отправлены в соседнюю гостиную. Людовик же вернулся к родителям, плотно прикрыв за собой дверь. Девушки тут же кинулись к двери, чтобы расслышать хотя бы обрывки такой необыкновенно увлекательной перепалки. Людовик нисколько не сомневался в прыти любопытных девиц, но посчитал необходимым, чтобы при этом прискорбном поединке присутствовал кто-то третий. Он вернулся как раз тогда, когда принцесса гордо провозгласила:

– Он, по крайней мере, любил меня! И готов был предать Европу огню и мечу, лишь бы меня вернуть…

– И вы называете его добрым королем? Он отступник, который только за юбками и гонялся! За вашей в том числе! Но он не выносил противостояния, вот почему, когда я вас увез, вы приобрели такую ценность в его глазах!

– Ну знаете!

В приступе ярости принцесса бросилась к супругу, намереваясь вцепиться ему в волосы, выцарапать глаза, но сын бросился к ней и остановил ее, прижав к своей груди.

– Довольно! – рявкнул он и прибавил уже совершенно спокойным голосом. – Мой господин и отец, не стоило бы вам позволять себе и говорить…

– Что говорить?! Вся Франция, если не вся Европа, помнит платонические страсти коронованного старикашки и пятнадцатилетней девчонки, в которых мне была отведена роль ширмы! Ваша мать сама озаботилась тем, чтобы память об этих страстях не угасла! И вообще, сын мой, не вмешивайтесь в то, что вас не касается, и занимайтесь своими делами! Отправляйтесь служить королю! Но поскольку вы обязаны мне повиноваться, знайте, что с этих пор я разрешаю вам видеться с вашей матерью только один раз в неделю!

Молодой человек отвесил отцу низкий поклон и улыбнулся:

– Я буду нижайше просить вас простить мне мое неповиновение, но я слишком люблю свою мать, чтобы на этот раз вас послушаться. Должен еще сообщить, что завтра я и мои товарищи отправляемся в Нарбон.

– Ваши дворяне и вы! – резко поправил сына де Конде, вознамерившийся, похоже, цепляться к каждому произнесенному слову. – Эти люди принадлежат вашему дому! Не стоит путать таких вещей!

– Колиньи? Турвиль? Вы что-то перепутали, монсеньор. Мама, – обратился Людовик ласково, беря ее руку и целуя, – когда я вернусь, я могу надеяться, что вы покажете мне великолепное Шантийи, которое вам возвращают?