Вот и верь после всего сказкам! Так нет же — верила. Верила, в храм бегать стала чаще прежнего, и в ящичек при входе уже не пару красненьких бросала, а целый пяток, а то и серебрушки не жалела. Больше месяца прошло, пока сжалилась наконец-то богиня. Пришел! Благословенна будь, Аурэли Лучезарная, пришел!
Только лучше бы и не приходил…
— Я, Милли, больше к вам ходить не стану. Я и сейчас-то зашел только перекусить. До дома засветло не добрался, а про ворота не знал. Посижу немного и пойду.
Вот так.
Только и Миласа не из тех, кто начатое на полдороге бросает. Ну и что, что он ей тут про невесту какую-то рассказывал. Где она, та невеста?
— Невеста ведь далеко.
— Нет, Милли. Она не далеко. Она всегда со мной. В моем сердце, в моих мыслях…
И не осталось ничего, как натянуть рубашку, пробурчать извинения и идти в свою комнату. А потом…
Миласа и сама себе после объяснить не могла, зачем она это сделала. Ну забыл он кошелек и забыл. Верно, ведь на следующий день вспомнил, и где оставить мог, понял, а хотел бы — сразу же приехал бы. Так что у нее и малейшей надежды не было, что даже если тэр Эн-Ферро сидэ Иоллару слова ее передаст, тот за пропажей явится. А вот чародейке той, что все ее мечты в одночасье порушила, насолить уж больно хотелось. Ну и пусть все прояснится после, пусть клянут ее оба они бессовестной лгуньей, но хоть час, хоть день, но промучится ведьма ревностью и подозрениями, поймет, каково это, когда не все по-твоему выходит…
Только вышло совсем уж худо. Слухи они ведь как те блохи или тараканы, хоть из Верхнего города, хоть из магического ордена, а хоть из самого герцогского дворца, все одно в портовые трущобы сбегаются. Эти слухи как раз-то из дворца и пришли. Истопник герцогский в «Хохотушках» гость нередкий, он те вести и принес.
Про пожар в посольстве с утра уже знали. И что без жертв не обошлось, тоже слышали. А вот про остальное…
— Так оно куда бы лучше, кабы из ихних-то эльфов кто угорел, из приезжих. Мы-то их знать не знаем, и не так бы жаль было, хоть все едино и живая душа. А так наш эльф пропал, маронский…
— Как маронский?! — схватилась за сердце тетушка Ками. — Неужто сидэ Иоллар?
— Он-он. В Марони-то других эльфов и не было. Говорят, колдун тот, что хотел полукровок на старом кладбище порешить, возвернулся и месть Иоллару этому учинил, за то, что планы тогда его злодейские порушил. Вот.
— Похороны когда? — только и смогла выдавить Миласа.
— Какие похороны? Чего там хоронить — колдовской огонь, да бают, еще бомбов гномьих подложили — там сам камень расплавился, что уж о плоти говорить. Принц ихний, эльфский, тот сказал, что для воина сгореть — самые те похороны. В Западных землях погостов не складывают — жгут и по ветру пускают, так у них заведено. А что до похорон, ждите, найдется, кого земелькой присыпать…
— Кого? — ахнули все разом, когда рассказчик умолк, чтобы отпить принесенного пива.
— Сам не видел, — продолжил мужик, — но девки нашенские, те, что в покоях прислуживают, говорили, что чародейка одна, что в ту ночь как раз у тэра герцога на приеме была, как заслышала, что эльф сгорел, так чувств лишилась. До сей поры, сказывают, в себя еще не пришла. И целителя к ней звали, без толку — тут, сказал, ни магией, ни микстурами не поможешь… Вот такие дела.
— Что за чародейка?
— Племянницы герцогской подружка. Сказывают… Сам не знаю, врать про такое не люблю, но другие сказывают, было что-то промеж них. Может, и врут… Точно врут, — махнул он рукой. — Ежели б что и было, отчего бы тогда он с ней на бал не пошел, а в Посольском доме сидел? А чародеечка, видать, чувствительная оказалась, до смертоубийств не привыкшая. Так сейчас, горемычная, и лежит во дворце. Совсем, говорят, плохая стала…
Дальше Миласа уже слушать не стала. И без старика-истопника знала, и что это за чародейка такая, и отчего сидэ Иоллар с ней на прием не пошел. Выходит, не разобралась волшебница, не по уму и по совести обо всем рассудила, а по своему бабскому разумению… И впервые тогда пришло Миласе в голову, что чародейки — они те же женщины. Любят так же, страдают так же. И в наветы верят. И так ей от этой мысли нехорошо сделалось, потому что выходило, что все из-за нее, из-за слов ее так обернулось.
А потом ей сидэ Иоллар приснился. Нет, не злым духом явился, расплаты требовать, а будто бы зашел просто, как когда-то, стал в дверях, взглянул грустно так и головой покачал укоризненно:
— Что же ты наделала, Милли?..
И все. Только от сна этого очнулась она в холодном поту и до самого утра уже глаз не смыкала.
А утром кинулась со всех ног к герцогскому дворцу. В аккурат успела, чтоб увидеть, как карету к парадному крыльцу подогнали и человек какой-то на руках вынес что-то… Кого-то… Ее, видать, и вынес…
— Брат это ее. — Страж у ворот посплетничать был не прочь. — Из охотников Марега он. Ночью только из Тиланы вернулся, а тут такое дело: и с сестрой беда, и друг погиб. Этот эльф-то, до того как в посольство перебраться, у них жил…
Сидэ Иоллар у тэра Эн-Ферро жил, это Миласа знала. А к обеду знала и то, что чародейка эта действительно тэра Лайса сестра, и что зовут ее Галла, и она — та самая волшебница, что с сидэ Иолларом на том кладбище была, когда двоих школяров чернокнижники убили. От того и говорили многие, что неспроста она теперь чувств лишилась, а все это порча колдовская, теми самыми злыднями на нее наведенная. Миласа и сама рада была б так думать — чары, мол, это темные, и ни она, ни слова ее те ни при чем…
Только с чего бы сон этот и во вторую ночь привиделся?
— Что же ты наделала, Милли?..
И не оправдаешься. Как теперь перед ним оправдаться? Как объяснить, что не хотела она зла? Ну уж во всяком случае такого зла не хотела…
— Ой, бабоньки, не приведите боги, опять это видеть, — причитала сухопарая тетка. — Встать-то она встала. Только вот жива ли, мертва ли — сразу и не разберешь. И бормочет что-то, и бормочет… Лучше бы он, говорит, на Саатар свой уехал, лучше бы он, как прежде, к той девке ходил… Кто ходил? К какой такой девке?
Выходит, поверила. Поверила, прогнала. Аж на самый Саатар прогнала.
— А дом их где?
— Так они не в поселке, подальше живут, особнячком. По дороге пройдешь за сады или по берегу. Только ты, дочка, не спеши. Я оттуда только, белье в стирку забрала, так тэр Эн-Ферро в город за продуктами поехал, а в доме она одна и осталась. А с ней сейчас говорить…
Только Миласе с ней говорить и нужно было. Страшно было безумно, мурашки ледяные по спине пробегали, как только представляла себе, что чародейка с ней сотворить может. Только сказать-то надо. Отчего, почему — сама не знала. Надо, и все.
На крыльцо, как на плаху, взбиралась — четыре ступеньки всего, а кажется, целый час по ним поднималась.
Видно, тетка из Рыбацкого ошиблась, был еще в доме кто-то, так как двери ей открыла какая-то женщина. Может, сиделкой к болящей ее взяли, может тэр Эн-Ферро попросил кого из поселянок за сестрой приглядеть, она ведь не в себе сейчас, мало ли что натворить может.
— Здравствуйте, тэсс, мне бы нужно…
— Что тебе может быть здесь нужно? — спросила открывшая устало, и у Миласы сердце в пятки ушло.
Неужто такое с людьми беда делает? Теперь только поняла, кто ей навстречу вышел. А ведь какая красавица была! Не то что теперь: подурнела, осунулась, даже постарела как будто. На лице одни глаза и остались — огромные-преогромные и пустые, как колодец пересохший.
— Тэсс Галла, — страшно было, оттого и затараторила без остановки, — вы простите меня. Я же не хотела, чтоб так… Я ж не думала… Я ведь только… И жизнь такая опостылела, а он… Вот я, дура, и решила… А он мне теперь каждую ночь снится…
— Снится? — усмехнулась волшебница горько. — И мне снится. Так чего же ты хочешь? Может, посидим, как подружки, поболтаем, снами своими девичьими поделимся…
И умолкла внезапно, а глазища ее огромные словно вспыхнули, когда они взглядами встретились, и ощущение у Миласы стало такое, будто чародейка ей в самую душу посмотрела.
