Вот и вся история. Мы, юнцы, часто докучали бабушке, требуя, чтобы она продолжила свой рассказ. Конец казался нам слишком грустным. Но старушка каждый раз говорила, что это и есть конец. И что Угу Бумс, резчик по рогу и человек, который жил отшельником, вскоре после встречи с девушкой неожиданно исчез без всякого следа — как будто его поглотила земля.

— М-да… — пробормотал Доктор. — И когда, по-твоему, это произошло?

— Понятия не имею, — отвечала обезьянка. — Ведь и сама бабушка очень смутно представляла себе время и место событий, о которых вела речь. Ей, как и нам, обо всем этом рассказывали родители или бабушка с дедушкой. Одно я знаю твердо! Это случилось примерно в те же времена, что и Великий Потоп. Бабушка делила свои истории на два периода: про Дни-Когда-Еще-Не-Было-Луны и про более поздние события. Угу Бумса она упоминала только в рассказах о том, что происходило до появления Луны.

— Понимаю… — задумчиво произнес Доктор. — Но скажи: рассказывала ли бабушка о самой этой перемене, — как кончился один период и начался другой?

— Очень скупо, — ответила Чи-Чи, — как и тогда, когда мы спрашивали ее о Потопе. Реальность этого события не вызывает сомнений; но, за исключением немногих подробностей, наши предания не сообщали почти ничего о том, как именно все случилось и что творилось на Земле непосредственно вслед за этим. Должно быть, оба этих события были великими катастрофами — возможно, они и совершились одновременно; и все живые существа пришли тогда в такое смятение, что им было не до сомнений, а после были слишком растеряны, чтобы постараться сохранить что-нибудь для истории. Но, помнится, бабушка говорила, что в первую ночь, когда Луна появилась на небесах, предки нашего обезьяньего народа видели на вершине горы нескольких человек, которые стояли на коленях и воздавали ей почести. Это были солнцепоклонники, решившие, что отныне следует творить молитвы не только Солнцу, но и Луне, которая, по их словам, была не кем иным, как женою Солнца.

— Но разве люди не понимали, — спросил Доктор, — что Луна отделилась от Земли?

— Трудно сказать, — ответила Чи-Чи. — Мы не раз спрашивали бабушку. Но в ее познаниях были слишком большие пробелы. Все, что рассказывали об этом событии, представляло собой какие-то обрывки — ведь из разных мест на поверхности Земли было видно разное; и нечто целое можно было составить лишь с помощью слухов и домыслов, которые переходили из поколения в поколение… Вначале, по-видимому, произошло нечто страшное. Землю окутала тьма, потом раздался грохот ужасного взрыва; погибло очень много живых существ. А потом в образовавшуюся впадину хлынуло море, производя еще больший хаос и разрушение. Люди и звери искали спасения в пещерах или, обезумев, бегали по склонам гор, или падали наземь, зажимая ладонями глаза, чтобы не видеть кошмарного зрелища. Если верить Обезьяньей Истории, из прямых очевидцев этой катастрофы не уцелел никто. Но мне это всегда казалось сомнительным. А много позже, когда люди оправились от происшедшего и в какой-то мере восстановили прежний порядок, разразилась многолетняя война.

— Но из-за чего, Чи-Чи? — спросил Доктор.

— Это было уже в то время, — отвечала обезьянка, — когда людей снова стало много и повсюду появились большие города. Война началась из-за спора: признавать Луну богиней или же нет? Приверженцы древнего солнцепоклонства объявили, что Луна — это жена или дочь Солнца и потому заслуживает почитания наравне-с ним. Те же, кто считал Луну частью Земли, отказывались поклоняться Солнцу: коль скоро, утверждали они, Земля обладает способностью порождать другие миры, почитать следует не Солнце, а ее — Мать Землю, зиждительницу всего и вся. По их мнению, появление Луны доказало, что именно Земля есть центр мироздания, — ведь Солнце никогда не рождало детей. Но были и третьи, считавшие, что в качестве богов надлежит чтить Солнце и новую Землю, — и еще одни, которые говорили, что все три светила — Солнце, Земля и Луна — образуют великий треугольник Всемогущей Силы. Это была ужасная война, люди истребляли друг друга тысячами — к величайшему удивлению Обезьяньего Народа. Ибо мы вовсе не были уверены, что хоть одна из враждующих сторон что-то доподлинно знает обо всех этих вещах.

— О, Господи, — пробормотал Доктор, когда Чи-Чи кончила говорить. — Вот какой, значит, была первая религиозная распря — первая в этом бесконечном ряду! Надо же! Как будто и впрямь так уж важно, как веруют твои соседи — если они ведут жизнь честную и осмысленную!

Надо признать, что ни одна из наших вылазок не была такой удачной и плодотворной, как эта.

Когда мы достигли наконец места обитания шепчущих лоз, оно показалось нам необыкновенно красивым. Это было каменистое ущелье, окруженное джунглями, своеобразный сводчатый «карман», с краев которого ниспадал плотный занавес из вьющихся растений; на дне ущелья, образуя небольшое озерцо, бил ключ. В таком месте по вечерам могут танцевать феи, прятаться дикие лесные звери или сходиться на ночлег разбойники.

Испустив гортанный крик, Полинезия взмыла ввысь и уселась на один из висячих побегов, оплетавших стены ущелья, В то же мгновение по всему их ковру прокатилась волна слитного движения, и мы услышали гулкий, ясно различимый шепот. Видимо, вторжение незнакомой птицы вызвало у них тревогу. Полинезия и сама была напугана: она молниеносно слетела вниз и вновь присоединилась к нам.

— Разрази меня гром! — недовольно проворчала попугаиха, — так и рехнуться недолго. Эти лозы стали шевелиться и шипеть, как змеи, едва я к ним прикоснулась.

— Они же не знают, кто ты такая, Полинезия, — засмеялся Доктор. — Ты, должно быть, до смерти их напугала. Давайте-ка попробуем с ними заговорить.

Навыки, которые Доктор приобрел в беседах с поющими деревьями, сослужили нам очень добрую службу. Я сразу же отметил про себя, что на этот раз он взял с собою лишь самое простое вспомогательное приспособление и гораздо лучше знает, с чего начинать. Действительно: уже спустя несколько минут Доктор беседовал с лозами так, словно делал это всю жизнь.

— Стаббинс, — сказал Доктор через некоторое время. — Легкость, с которой эти растения отвечают на мои вопросы, наводит на мысль, что они уже не в первый раз разговаривают с человеком! Смотрите-ка, фактически, я могу лишь двигать губами, как при обычной человеческой речи, — и они все понимают.

Он отбросил крохотное приспособление, которое держал в руках, и негромко просвистел сквозь зубы короткий ритмизованный пассаж — нечто среднее между мелодией, которую мурлычут про себя, и фразой, сказанной шепотом.

До сих пор Джону Дулитлу приходилось тратить несколько часов, а иногда и дней, чтобы завязать разговор с лунными растениями (столь странно напоминавшими людей) и перейти к свободному обмену мыслями. Лозы же отозвались на его слова так быстро, что и я, и Чи-Чи вскрикнули от удивления. Почти мгновенно развернув свои густолиственные побеги под нужным углом к ветру, они издали точно такое же полугудение-полушепот: более всего этот ответ напоминал фразу, с которой обратился к ним Доктор.

— Они говорят, что рады нас видеть, Стаббинс, — бросил Доктор через плечо.

— О, это просто великолепно, Доктор! — откликнулся я. — Вы сразу добились результата. Такого раньше еще не было.

— Они уже не в первый раз разговаривают с человеком, — повторил Дулитл, — дело ясное. Я, кстати, думаю, что они… — О Господи, это еще что?

Доктор обернулся: Чи-Чи дергала его за левый рукав. Я никогда не видел бедную обезьянку столь перепуганной. Ее зубы стучали, она мычала, давясь словами, и никак не могла произнести что-нибудь членораздельное.