Матильда старается не обращать внимания на чужую усталость. Возможно, потому, что на протяжении многих лет ей тоже приходится, «не шевелясь», делать многие вещи. Но Селестен Пу начинает ей нравиться, она решает освободить его на некоторое время.

С совершенно «обалдевшей головой» тот бежит к озеру купаться. Из своей комнаты она видит, что он хорошо плавает. Но все равно не чета Манешу. И тут ей приходит в голову мысль — как давно она сама не плавала, точнее сказать — не лежала на воде с поплавками на щиколотках! Ей так хочется хоть разок еще услышать, как плавает Манеш, даже не глядя в его сторону, это было бы слишком, только слышать всплески воды под ударами его рук и ног, в воде озера в мирный апрельский день.

— У-у-ф! — кричит он, вода холодная, но продолжает плавать, и ей все слышно, все слышно.

В комнату входит Бенедикта. Она принесла шкатулку из красного дерева. Матильда видит, что Сильвен присоединился к Селестену, они устраивают потасовку, чтобы один из них нахлебался воды. Стоя рядом, Бенедикта устало вздыхает и говорит, что, едва оказавшись вместе, будь им тридцать или пятьдесят, мужчины ведут себя как дети, это сильнее их.

Вечером они вчетвером ужинают в большой зале с настежь распахнутыми окнами. Матильда замечает, как было бы славно, если бы ее отец нанял Селестена механиком по уходу за «делаж» в помощь Сильвену. Возникает пауза. Все трое уткнулись в тарелки. И сама не веря тому, что говорит, но желая быть любезной, добавляет: «Разумеется, если Селестен согласен».

Артюр-Селестен поднимает фарфоровые глаза и долго смотрит на нее. Потом спрашивает: «Можно мне, мадемуазель Матильда, говорить вам „ты“? Мне очень трудно общаться на „вы“ с людьми, которые мне нравятся. Когда я обращаюсь к одному человеку на „вы“, мне кажется, что я делаю грамматическую ошибку».

Она отвечает: «Мне совершенно все равно, говорят ли мне „ты“ или „вы“, лишь бы рассказывали что-нибудь интересное. Я лично говорю вам „вы“, потому что, боюсь, со вчерашнего дня здорово тебе надоела».

Он улыбается улыбкой, от которой можно растаять, и продолжает есть. Бенедикте говорит, как вкусно. Та довольна. Снова возникает пауза. Матильда спрашивает у Сильвена, что он об этом думает. Он отвечает, что это чудовищно, чудовищно. И заливается смехом, а Селестен за ним следом. Ничего не понимающая Бенедикта присоединяется к ним, и только у Матильды вытягивается лицо, и она смотрит на них как на придурков.

В конце концов, недовольная тем, что ее исключили из числа придурков, она с такой силой бьет по столу, что дрожат тарелки. И говорит — почти кричит — Селестену Пу: «Я хочу, чтобы ты меня отвез туда! Ты понял? Я хочу собственными глазами увидеть это проклятое место!»

Снова повисает пауза. Артюр-Селестен смотрит на нее покрасневшими от смеха глазами. А потом спрашивает: «А куда ты думаешь мы ездили сегодня утром с Сильвеном? В справочную вокзала Лабенн. Ты с Сильвеном выезжаешь в среду поездом, а я на „делаж“, она там понадобится. Если я приеду раньше, буду ждать на вокзале Перонна. Или разыщу вас в таверне „Оплот“, как мне советует Сильвен. Не стоит поднимать шум, когда имеешь дело с такими умными людьми, как мы».

Подъехав к столу, Матильда протягивает ему руку, опрокинув при этом бутылку вина. Бенедикта не может скрыть досады. А Сильвен взволнованно поглаживает рыжие усы большим и указательным пальцами.

Это большое недавно засеянное поле с двумя побитыми вязами, на которых живыми остались только нижние ветки. Вязы окружены лужайками. Небольшой бесшумный ручей течет под деревянным мостиком. А вдали до горизонта протянулись зеленеющие холмы.

Сильвен и Селестен Пу несут Матильду на портшезе, сооруженном — догадайтесь кем — из старой коляски Матильды и двух брусьев, к которым она крепится с помощью болтов. Если услышите, кто достал брусья, не верьте, клевета. Раскачиваясь, словно императрица, Матильда обозревает окрестности, припекаемые жарким августовским солнцем. В белом кружевном платье, в шляпке с широкими полями, украшенными розовым тюлем, под раскрытым зонтом ей кажется, будто она где-то в Африке отправляется на охоту за своим несчастьем.

Хозяин четырех десятков гектаров этой земли, господин Дондю Адольф, служит им гидом. Внезапно, остановившись и топнув ногой в здоровенном ботинке, он произносит со здешним северным акцентом: «Вот так!.. Здесь и находился Бинго, как раз напротив Эрлангенской траншеи бошей». И мстительным оком обозревает свои владения. Потом, тяжело вздохнув, говорит: «Деревья я оставил, чтобы хоть что-то показывать приезжающим гостям. За небольшую плату жена готовит им капустный суп с черным перцем, а к нему добавляет сыр и вино. Если пожелаете, вас отлично обслужат. Мостик мы соорудили вместе с зятем. Представляете, эти гунны там, вдали, за холмами, повернули русло ручья в свою сторону. Никогда такого не видывал».

Опустив Матильду на землю, Селестен отправляется на разведку. Он просто ничего не может узнать. Потом издалека кричит: «Тут были кирпичи от разрушенной стены. Что там прежде находилось?» Господин Дондю не знает. Он купил землю в 1921 году, траншеи были засыпаны и земля перепахана. Именно во время пахоты прежний владелец напоролся на гранату, которая взорвалась и оторвала ему правую руку. Потом добавляет: «И вообще не проходит недели, чтобы тут у кого-нибудь что-нибудь не взорвалось. Вот так! Война продолжает убивать, вот увидите, у нее впереди долгая жизнь».

Матильде с трудом удается представить себе поле боя. Она спрашивает, где можно найти прежнего владельца. Господин Дондю отвечает, что на деньги, вырученные от продажи земли, тот купил кабаре около Монтобан-де-Пикарди по дороге во Фрикур. «Спросите „Красное кабаре“ или Однорукого. Его настоящее имя Депрез Ясинт, но лучше спросите Однорукого». И опять поглядывает на свои поля с видом человека, которому хочется поскорее отвязаться от них, у него дела, желает Матильде приятного дня и уходит.

Матильда остается здесь еще на час, силясь представить себе то, что рисовало ее воображение. Прошло уже восемь лет. В июле тут наверняка цветут маки. Уже теряя надежду, она машет зонтиком Сильвену и Селестену, которые на далеком холме превратились в маленькие фигурки. По ручным часам она устанавливает, что они затратили около шести минут, чтобы дойти до нее. Селестен говорит: «Там наверху располагалась третья линия обороны бошей. Чтобы ее захватить, мы потеряли много людей». Она замечает: «Это не так далеко, как ты говорил. Теперь понятно, что даже по снегу, даже ночью, даже под артиллерийским огнем Бенжамен Горд все-таки добрался сюда, чтобы чем-то помочь своему другу Эскимосу». А поскольку того не убеждают ее слова, она произносит с тягучим акцентом господина Дондю: «Вот так...»

В полдень они обедают в «Красном кабаре». Они единственные клиенты. Стены украшены военными сувенирами. Однорукий с женой живет в соседнем доме, где устроил маленький музей. Это мужчина лет пятидесяти пяти, сильный как горилла, одет в пропитанную потом одежду, с длинными усами на лице, словно вырубленном тесаком. Как указано в объявлении над стойкой, входная цена для взрослых — сто су, для детей и стариков — пятьдесят, для ветеранов войны — ничего. Обращаясь к Селестену Пу, он смеется: «Значит, это о тебе тут ходят легенды, как о сверхсрочнике, Тото-волшебнике, приносившем тушеное мясо своему отделению? Послушай, парень! Я очень горд тем, что ты оказался моим гостем!» И целует его в обе щеки. Сентиментальные мужчины, думает Матильда, куда отвратительнее размалеванных старух.

Но это не мешает ей есть с большим аппетитом. Где-то в ее мозгу вдруг рождается видение. Она представляет себе, как в то снежное воскресенье, в полной темноте, Бенжамен Горд и молодой Ларошель, сдав немецких пленных, возвращаются на свои позиции. И тут капрал говорит Мари-Луизе: «Следуй за мной. Здесь полкилометра в обход, хочу посмотреть, что с моим дружком, и, если он жив, спасти его». И вот они под плотным артиллерийским огнем и разрывами снарядов, несмотря на грохот вокруг, отправляются туда, где, возможно, еще агонизирует Манеш.