Но при этом он совершенно терялся на фоне камня.

То есть глазами я его видел, но неведомым чутьём понимал, что утёс и Кречет внутри похожи, суть у них одинаковая. И вот именно из-за этого понимания они у меня в голове сливались, и отличить их было нельзя, пока гадёныш сам не позволил.

Да, как-то примерно так. Вы уж не обессудьте, но лучше объяснить не могу.

— Что, пацан, оценил? — Кречет подошёл ближе. — Я тоже умею прятаться. Нужны, правда, камни, но здесь они есть, как видишь.

А я подумал — кокон, похоже, пытался нас с Лизой предупредить, но так и не смог, потому что уже ослаб. Тревогу-то я чувствовал, да что толку…

— Так вот, молодые люди…

Но в эту секунду Лиза, которую он почему-то не приморозил, выхватила свой игрушечный ножик. Кинулась к гаду и, по-девчоночьи замахнувшись, попыталась ударить его в плечо. Он перехватил её руку и сильно выкрутил. Лиза упала на колени, а Кречет укоризненно сказал:

— Дура. Тебе-то чего не сиделось в замке? Возись теперь с тобой. Я б, конечно, придушил, да и всё, но время неподходящее. Злить твоего дядю пока не будем…

Она зашипела:

— Думаешь, никто тебя не остановит? Уверен?

— Представь себе, именно так и думаю. А теперь заткнись и больше не вякай. В противном случае — пеняй на себя. Тебя-то не трону, а вот твоему дружку отрежу что-нибудь лишнее. Проверять будешь?

Лиза всхлипнула, мотнула головой.

— Молодец. Теперь насчёт тебя, пацан…

Я к тому времени уже мысленно выгрызал ему горло, поэтому последнюю фразу как-то прослушал. Он прикрикнул:

— Ау! В глаза мне смотри!

Я уставился ему в зенки. Кречет сказал спокойно:

— Ты — редкий экземпляр, я сразу почувствовал. Есть в тебе кое-что, но надо разобраться получше. Поэтому поедешь со мной.

Такого я, честно сказать, не ожидал вовсе. Спросил бы: «Какого хрена?», но был сейчас безъязыкий. Лиза пришла на помощь:

— У Мити нет способностей к чарам, колдун его проверял!

— Сказано же — не вякай, особенно если умом не блещешь…

Лизу при этих словах аж перекосило, но она кое-как сдержалась. Кречет же, глянув на неё сверху вниз, хмыкнул и продолжал:

— Да и на что мне его вшивые чары, даже если бы они были? Своих хватает. А вот память у него — очень интересная штука. Сейчас, например, дружок твой стоит как вкопанный, даже чихнуть не может. Думаешь, я его заколдовал? Нет, девочка, ошибаешься. Это память его придавила, камнем легла…

Он прервался на полуслове и к чему-то прислушался. Я тоже навострил уши и вроде бы уловил конский топот, только очень далёкий. Скосил глаза — да, над дорогой поднимается пыль, как будто скачет целый отряд.

Кречет нахмурился и застыл — сквозь морду опять проступили сколы. Простоял так несколько секунд, потом присел на корточки рядом с Лизой, взял её за подбородок и заговорил, только уже совсем другим тоном — быстро и резко:

— Планы меняются. Я уезжаю, пацана оставляю здесь. Теперь уясни три пункта. Слушай очень внимательно! Первое — ты, как я и обещал, будешь жить, но обо мне никому не скажешь. Иначе — семье пацана конец. Второе — стынь-капля тоже остаётся у вас. Я не властен над ней, не могу даже прикоснуться. Но должен себя обезопасить, поэтому…

Он встал, шагнул ко мне и опять посмотрел в глаза. От этого взгляда мне стало совсем хреново, а гад меня ещё и толкнул. Я повалился на спину — тяжесть давила, будто хотела расплющить в блин. Даже дышать едва удавалось.

Кречет тем временем забрал дротик, зажатый у меня в кулаке, и сунул себе в карман. Потом, отойдя на пару шагов, обернулся к Лизе:

— Пункт третий. Пацан через минуту умрёт. Соображай теперь, если всё-таки не совсем без мозгов.

Он пропал из виду — то ли просто ушёл, то ли растворился на фоне скалы, не знаю. Я уже не мог уследить, темнело в глазах.

— Митя! Митя!

Лиза тормошила меня и плакала, а я думал, что всё равно запомню её такой, как в ту первую встречу, позавчера, когда она улыбалась.

Тут я сообразил, что осталось ещё одно, последнее, дело. Показал глазами: посмотри вон туда. Лиза послушалась, уставилась на стынь-каплю в моей руке. Потом наши взгляды опять сошлись. Я надеялся, что она поймёт без слов: забирай.

У Лизы ведь было своё собственное желание — вернуть из ссылки семью. Ради этого она со мной и пошла, вот пусть теперь и воспользуется. Я-то сам уже реку не попрошу ни о чём, потому что язык отнялся…

— Ты мне её отдаёшь?

Я моргнул (вроде как кивок) — молодец, всё правильно поняла.

Лиза взяла стынь-каплю.

Потом вытерла слёзы и поднялась.

— Откройся!

Голос у неё был будто чужой, незнакомо-взрослый.

Я, лёжа навзничь, реку видеть не мог, но чувствовал — ничего там не изменилось. Как раньше текла, так и продолжала.

Плохо…

Нет, я-то помню, о чём говорил дедок: омут открывается людям, если ему принести улику, что рядом появился колдун-злодей. А мы этой улики лишились — Кречет её забрал. Значит, злодея наказать не получится, тут всё ясно.

И всё-таки я надеялся, что омут не только наказывает, но и добрые желания исполняет, как в сказках.

Зря надеялся, значит? Сказки — брехня?

— Гадина! Подавись своей драгоценностью!

Голос у Лизы сорвался на хриплый визг, она размахнулась — и швырнула стынь-каплю в реку.

И тогда Медвянка взревела.

Лиза в испуге отступила на шаг — не знаю уж, что она там увидела, но вряд ли что-то весёленькое. А я просто ощутил — вот теперь-то Серый Омут открылся. Тихая река преобразилась, превратилась в другую, запретную и манящую, которую мы так старались найти.

Потом рядом с Лизой появилась русалка. Вода, обтекавшая пустоту, отражала солнечный свет, но блеск был не золотой, а стальной, холодный. И голос у русалки был странный, как будто звенел поток, состоящий из железных крупинок:

— Твоя плата принята. Что ты хочешь?

Лиза ткнула пальцем в меня и крикнула:

— Вылечи его! Пусть живёт!

Речная посланница повернулась ко мне, всмотрелась. Качнула головой:

— Он не болен. Раздавлен памятью.

— Я не понимаю, что это значит! Сделай же что-нибудь!

— Я могу снять груз. То, что его давит, забудется.

— Ему станет лучше?

— Он будет совершенно нормален. Просто забудет всё, что было с того момента, когда началось губительное воздействие.

— Понятно… С момента знакомства с этим уродом…

— Когда это было?

— Позавчера утром…

— Вот и прекрасно. Три дня — это мизерная цена за целую жизнь.

— Да, верно… Но тогда получается… Мы ведь с ним именно в эти дни…

— Решение за тобой.

Я всё это слышал, но мне уже было не интересно. Казалось, речь идёт о ком-то далёком и постороннем. Как будто я долистываю надоевшую книжку, герой которой по глупому совпадению носит ту же фамилию, что и я.

Книжка была со старыми выцветшими картинками. На последней из них виднелась зарёванная девчонка — она смотрела на меня и что-то вроде бы говорила. Я напрягся и услышал-прочёл:

— Ты будешь жить, Митя! Главное — будешь жить!

И книжка закрылась.

ГЛАВА 1

Засушливый август на побережье, этот нонсенс, нелепый оксюморон, бессмысленно-утомительный выверт климата, впадающего, похоже, в тихое помешательство по примеру человеческого сообщества, наконец-то остался в прошлом. Осень явилась точно по расписанию, в первый календарный день сентября, и, пролившись дождём на прожаренный до основания город, привела меня в состояние относительного душевного равновесия. Я терпеть не могу необъяснимые аномалии в любых сферах, будь то погода, ценообразование или результаты заездов на ипподроме (который я, впрочем, не посещал последние лет пятнадцать); они, аномалии, вызывают у меня нечто вроде идиосинкразии, сбивают с привычного ритма существования, пугают и раздражают.

Иногда меня терзает вопрос — как я с такой психологической установкой мог стать учёным, который по определению обязан тянуться ко всему непонятному? Хотя, вероятно, всё дело в возрасте, и нынешняя моя дисфункция любопытства — банальнейший признак старости, которая всегда представлялась мне чем-то невообразимо далёким и нереальным, пока я однажды не осознал, что она уже прочно укоренилась во мне, проросла сквозь ткани моего тела и пропитала гнилью мою натуру.