А как начинаются баллады? Эпически, разумеется. «В далёком краю, в тридевятом царстве, за синим морем…»

Хотя почему — в далёком? Географических указаний Лиза мне не давала, но вполне можно допустить, что действие происходит на нашем острове. На берегу Медвянки, даже если сама она называлась тогда иначе. Не зря же патриотичные краеведы любят подчёркивать, что остров — средоточие древней колдовской силы. Хотя подозреваю, что подобные сказки существуют в каждой из имперских провинций…

Наверное, в первой строчке уместнее указать не на место действия, а на время. Что-нибудь в духе: «Давным-давно…»

Да, разумный подход. А ну-ка…

В те забытые ныне годы,

когда солнце светило ярче,

а из лона реки прохладной

выходили девы на брег…

Я уже собрался зарифмовать «годы» с «водами», но споткнулся. Что-то в этом зачине смущало меня до крайности — с минуту я ломал голову, а когда наконец-то сообразил, не смог сдержать ругательство и пнул ни в чём не повинный стул.

И по ритму, и по размеру, и даже по порядку рифмовки строк моя «баллада» в точности повторяла давешний шедевр Ираиды.

Наслушался на свою голову.

Ёлки-палки, ну и позорище… Хорошо хоть, вовремя спохватился…

Да и вообще, текст выглядел глуповато. С какого перепугу, к примеру, солнце в те годы светило «ярче»? Осталось только добавить, что трава была зеленее…

И чего вдруг «брег», а не «берег»? И нахрена тут «лоно»?

Красивости захотел, дурошлёп?

Без практики я, похоже, несколько деградировал…

Или всё-таки дело в том, что халтура гонится инстинктивно, если работаешь под заказ? В любом случае, так дело не пойдёт.

Я хмуро огляделся. Как это часто со мной бывало, творческие потуги (даже бесплодные) незаметно вычеркнули из жизни довольно длинный отрезок времени — за окном уже опустились сумерки. В голове была тяжесть, веки слипались; я прилёг на кровать и, прежде чем провалиться в сон, помянул нехорошим словом русалок.

ГЛАВА 5

Во сне я сидел за своим столом, уставившись на неисписанный лист. Мне казалось, что на бумаге должны вот-вот проступить слова и этот момент никак нельзя прозевать, иначе случится что-то плохое. Но время шло, а слова всё не появлялись. Потом я стал замечать, что лист давно пожелтел и ссохся. Закралось догадка, что вахта моя потеряла смысл; что всё давно разрешилось без моего участия. Я поднял взгляд — за окном был солнечный берег; у воды стояла русалка. Я невольно привстал, чтобы лучше видеть, но это движение нарушило что-то в механизме моего сновидения. Мне вспомнилось, что наяву окно выходит лишь в переулок. В ту же секунду стекло покрылось ледяным кружевом, и берег пропал из виду. Я кинулся к подоконнику…

И проснулся.

Дневной свет заполнял каморку, неделикатно подчёркивая трещины в дощатом полу и потёртости на обоях. Я, похоже, проспал и вечер, и ночь, и утро. Голова была свежей и совершенно ясной — вот только ни единой идеи насчёт баллады в ней так и не зародилось. Русалка, мельком увиденная во сне, почти не сохранилась в памяти; я не сумел бы описать ни её лицо, ни участок речного берега, где она находилась. Отчётливо запомнилось только замороженное окно.

В общем, порадовать Лизу мне было нечем.

Ощущая неловкость, я кое-как добрёл до особняка Светланы. Веснушчатый слуга сообщил, что чаёвничают опять на веранде; это было неудивительно — погода радовала не меньше, чем в прошлый раз. Будучи другом дома, в провожатых я не нуждался и сразу прошёл к столу.

Лиза вперила в меня нетерпеливый взгляд, но моментально скисла, когда я развёл руками и виновато покачал головой. Кроме девчонки и Светы присутствовал неизменный Эдгар, а также курчавый пухленький господин, при виде которого я непроизвольно поморщился. Господин этот подвизался в качестве автора фельетонов и (что меня особенно раздражало) художественного критика; свои опусы он подписывал псевдонимом П. Рассудительный, в быту же звался Панкратом.

— Мы вас заждались, Всеволод, — сказала Света с ехидцей. — Вы, надеюсь, восстановились после «Обрыва»? Наше общество не покажется вам унылым и пресным на фоне тамошних изысканных наслаждений?

— Боюсь, моя светлая, — заметил Эдгар, — большинство из упомянутых наслаждений прошли совершенно мимо него. Он, простите за высокопарность, надрался в зюзю. В вопросах пития наш поэтический друг бывает на удивление прозаичен.

— О, «Обрыв»… — пухлый фельетонист мечтательно закатил глаза. — Как жаль, что меня с вами не оказалось…

— Да, Панкраша, прощёлкал ты своё счастье! — Эдгар пренебрежительно фыркнул. — Когда ещё попадётся такой вот купчик, чтобы всех в «Обрыв» забесплатно? А за свой счёт ты туда — никак. Потому что, во-первых, жмот, а во-вторых — голодранец. Фельетончики-то нигде больше не берут?

— В редакциях сейчас сложная обстановка.

— Ага, точнее не скажешь. «Медвяный край», который раньше даже через пролив потявкивал, теперь забился под лавку и боится лишний раз пикнуть. Про политику — ни словечка, только про красоты родной земли и про её самоотверженных тружеников. Ну ещё бы! Как там обмолвился государь? Слегка, мол, переоценил способность писак к разумному самоограничению в рамках свободы прессы…

— Мальчики, — сказала Светлана, — ну что вы всё про политику? Такие беседы уместны тоскливой осенью у камина, а сейчас — полюбуйтесь только!

И в самом деле, сад за последние двое суток преобразился. Ливень изрядно потрепал кроны, лепестки усеяли землю густым ковром, зато почки на ветках, подпитавшись дождевой влагой, начали раскрываться смелее — и сквозь белизну цветения проглянула свежая зелень. Лето было ещё далеко на юге, на континенте, но уже присматривалось, примеривалось к нашему острову, чтобы чуть позже, собравшись с силами, перескочить сюда коротким мягким прыжком…

— Вы правы как всегда, моя светлая, — лениво согласился Эдгар, развалившись в плетёном кресле. — Просто я, когда смотрю на Панкрашу, всегда впадаю в хандру. Его физиономия, знаете ли, способствует…

— А ты не смотри — и впадать не будешь, — огрызнулся П. Рассудительный. — И вообще, я бы попросил…

— Ой, да перестаньте вы ссориться! С вами обоими сегодня на удивление скучно. Всеволод, а вы почему молчите?

— Ага, — ответил я невпопад, намазывая булку вареньем.

— Да вы прямо сговорились! Лиза, пожалуйста, не думайте, что у нас всегда так. Сейчас станет веселее — вот-вот придёт Виктуар. Помните, он так прекрасно играл с воздушными чарами?

— Помню, конечно…

Елизавета вдруг осеклась, будто в голову ей пришла неожиданная догадка. Никто кроме меня, впрочем, не обратил на это внимания, потому что Светлана продолжала жизнерадостно щебетать:

— Кстати, на веранде чудесно, но мне хочется сделать ещё и беседку — вон там, за розовыми кустами. Дом оттуда вообще не виден, можно сидеть как в настоящем оазисе! Не верите? А пойдёмте, сами сейчас увидите…

Она, потянув за собой Эдгара, спустилась в сад по ступенькам. Панкрат присоединился, а Елизавета крикнула:

— Мы догоним!

Светлана, обернувшись, лукаво ей подмигнула. Лиза изобразила смущение, но как только ценители садовых беседок скрылись из виду, посерьёзнела и быстро заговорила вполголоса:

— Всеволод, я наконец-то вспомнила! Виктуар — это тот студент, который приходил к моему учителю! Магистр Деев упомянул имя вскользь, поэтому я сообразила не сразу…

— Погодите… — я почесал в затылке. — Тот самый юноша, через которого ледяной колдун напал на магистра?

— Именно! Понимаете, что это может значить?

— Честно говоря, пока смутно.

— Всё, по-моему, сходится! Сейчас объясню…

Она умолкла, глядя мне за спину. Я обернулся — студент, о котором мы говорили, как раз вошёл на веранду и теперь растерянно озирался, не видя хозяйку дома.

— Здравствуйте, Виктуар, — сказала Елизавета. — Светлана сейчас вернётся, не беспокойтесь. А меня зовут Лиза, мы виделись позавчера на салоне.