Избавиться от демонессы, спасти родителей — это только предлог. А на самом деле я надеялся, что.., что Добрый Волшебник убедит меня, что я не пустышка.

— Нет, ты не пустышка! — вскричала Чекс. — Как ты можешь так думать!

— Я всячески себя убеждаю в обратном, — сказал Эхс, — но в глубине души сомнения не отпускают меня. Способен ли я сделать что-нибудь такое.., важное, без чего Ксанф не проживет? Родился я или нет, какая в этом разница? Картина, где я есть, ничем ведь не отличается от картины, где меня нет.

— Ну что поделаешь, — вздохнула Чекс. — А мы все.., чего мы стоим? кто мы такие? что мы для Ксанфа? Но мне кажется, ответ все равно найдется.

Ты еще многое можешь совершить. И копуша тоже.

Вот тогда и картина изменится.

— Когда ты так говоришь, мне хочется верить, — сказал Эхс. — Но в силах ли я что-либо сделать?

Ксанф такой большой, а я такой маленький.

— А спасти Люблю-реку и Долину? Разве это не важное дело?

— Очень важное, — согласился Эхс. — Но это дело копуши, а мы только помогаем.

— Но без нашей.., без твоей помощи справится ли он? — задала наводящий вопрос Чекс.

— Значит.., свершится что-то. И свершится только потому, что я буду в этом участвовать? — начал догадываться Эхс.

С этими словами он вновь направился к воротам, за которыми стоял его двойник. И вновь начался сон.

— Пока я ничто, — сказал Эхс, — но я хочу сделать попытку. Если мне повезет, я стану кем-то.

Пытаться хоть что-то сделать — вот и все, что мне остается… Всем нам только это и остается: честная попытка что-нибудь сделать. Если и в попытке нет смысла, тогда и во всем прочем его тоже нет, а уж в плохих снах и подавно.

Картины покрылись рябью. Когда рябь исчезла, стало видно, что река, которая на одном изображении была почти прямой, на другом начала превращаться в извилистую.

Вот и все. Это был всего лишь сон, но Эхса он наполнил огромной радостью. Теперь он знал, как победить свой глубочайший страх. Теперь в его жизни появился смысл.

Картина исчезла. И Эхс обнаружил себя по другую сторону ворот.

Все переместились, кроме скелета, который одиноко белел на той стороне.

— Мой черед, — произнес скелет. — Но я сомневаюсь.

— Это понятно, — сказала Чекс. — Каждый из нас поначалу робел перед своим плохим сном.

— Я не боюсь плохих снов, — ответил Косто. — Тем более, что сны мне не снятся, ведь я не принадлежу к миру живых. Беда в ином — мне нечем победить своего двойника, потому что мы, скелеты, не чувствуем ни вины, ни страха, у нас нет никаких сокровенных тайн. Но если все же я попытаюсь перейти, то кто знает, не включится ли нечто такое, что повредит вам всем.

— Как это? — удивился Эхс.

— Нынешние испытания предназначены для живых существ, способных видеть сны, — начал объяснять скелет. — Если среди живых окажется какой-то бессонный, то механизм может разладиться и все пойдет наперекосяк. Я боюсь вам повредить.

— Скелет прав, — пробормотала Чекс. — Если из их братии как раз и составляются плохие сны, то ему самому они ведь сниться не могут?

— А что случится, если механизм разладится? — решил уточнить Эхс.

— Выход из тыквы может стать таким узким, что вам не удастся выбраться, — объяснил Косто. — Если не это, то с телом у вас может что-нибудь приключиться, или с душой…

— Кофто отличный проводник, — сказал копуша. — Без него мы тут точно заблудимфя.

— Тогда рискнем? — предложил Эхс.

— Рискнем, — согласилась Чекс. — Ведь этот трухлявый двойник для чего-то здесь оказался. Ну, Косто, вперед, смелее.

— Как говорит пословица, старые кости захотели в гости, — пожал плечевыми костями скелет и направился к воротам. Остов за воротами проскрипел ему навстречу.

Начало образовываться подобие картинки. На ней Косто стоял в коридоре, точно так же, как наяву. Не успев толком образоваться, картинка исчезла — и Косто вернулся на прежнее место.

— Это действительно была завязь какого-то сна, — произнес Эхс.

— Но дальше сон не развился, потому что не было из чего, — объяснил скелет.

— Ну это ты поторопился заявить, — возразила Чекс. — Начало ведь было и оно из чего-то получилось. Прежде чем утверждать что-то, надо очень хорошо подумать. Особенно в таком важном деле.

— Сон решил начаться, но потом понял, что ничего не выйдет, и тут же закончился, — попытался осмыслить случившееся Эхс.

— Вот видишь, сон все-таки был, — ухватилась за его слова Чекс. — Пусть минутный, но все же сон.

Значит, у Косто что-то есть, как говорится, за душой.., какая-то жизнь.

Теперь и копуша заинтересовался.

— Что же это может быть? Ведь Кофто не живой.

— Это был даже не сон, а просто портрет Косто, похожий на него, как две капли воды, — заметил Эхс.

— Да, это был мой портрет, — согласился Косто. — Лишенный жизни, я лишен и снов. Кроме точной копии меня, на картине ничего не могло появиться.

— Твой портрет, наверное, и есть отражение самых глубоких твоих страхов и самого глубокого стыда.

— Я ничего не боюсь и ничего не стыжусь, — возразил скелет.

— Ты упрямо настаиваешь на своем и тем самым мешаешь своему сну развиться в полную силу, — предположила Чекс.

— Но во мне нет для него содержания.

И Косто указал на свой пустой череп.

— Не содержания нет, а.., ты не хочешь уступить, — не сдавалась Чекс.

— Ну как можно уступить тому, чего нет? — вмешался Эхс.

— А я говорю — есть, — отрезала Чекс. — Если бы не было, то и двойника бы у Косто не было, и он без всяких усилий оказался бы сейчас рядом с нами.

— Да я пуст! — вспылил Косто. — Снам среди моих костяшек просто нечего делать!

И он еще раз, в виде доказательства, стукнул себя по черепу.

— А что было во сне? Тоже костяшки!

— То есть ты намекаешь, что Косто боится самого себя? — вмешался Эхс.

— Может быть, — сказала Чекс и, поглядев на Косто, спросила:

— Ты боишься себя?

— Мне нечего бояться, — отмахнулся Косто.

— Не уходи от ответа.

— Ну с какой стати я должен самого себя бояться? Я создан для того, чтобы меня боялись. И этим все сказано.

— А сон намекает на то, что ты себя боишься, — упорно гнула свою линию Чекс. — Тебе нравится быть скелетом? Нравится пугать?

— Нравится, не нравится… Разве у меня есть выбор? Таким я создан, и точка.

— И снова ты уклоняешься от ответа.

— Чекс хочет, чтобы ты объяснил свои чувства, — сказал Эхс. — Взять, к примеру, меня. Я очень боялся, что ничего важного в жизни не совершу, что Ксанфу все равно, был я на свете или не был.

Но я хотя бы живой, а ты нет. О, может, это тебя и мучит?

— Я не жив, но и не так глуп, чтобы стремиться к жизни, — коротко ответил скелет. — Жизнь так неуклюжа.

— Ну вот, видишь, и у тебя есть стремления, — обрадовалась Чекс.

— Живые существа обречены есть и приседать, и снова есть, и снова приседать, — продолжил скелет. — Не говоря уже о прочих церемониалах, громоздких, болезненных и стыдных. И в конце концов все становятся такими, как я — скелетами. И нет во всем этом ни крошки смысла.

— Живые умеют чувствовать, — сказала Чекс. — Чувствовать способен и ты. Вот скажи, охватывает ли тебя необоримый страх при мысли, что ты можешь быть только таким?

— У меня нет бытия. Каким захочу, таким и могу не быть.

— Не попытаться ли тебе вновь пройти через ворота? — несколько раздраженно предложила Чекс.

Скелет вздрогнул, но послушно пошел к воротам. На этот раз сон не оборвался на первой же минуте, а начал развиваться.

— Я не хочу вечно быть таким! — вскричал скелет. — И, может, на роду мне написано стать иным! Эхс ищет смысла жизни, но я тоже устал быть призраком. Я хочу чего-то большего!

Сон продлился еще мгновение, потом поблек, а Косто наконец оказался по другую сторону ворот.

— Видишь, я же говорила! — в приливе чувств воскликнула Чекс. — Дай-ка я тебя обниму, дружище.

По всему было видно, что скелет потрясен случившимся. И Эхс мог понять его чувства. Скелет вдруг ожил, по крайней мере, захотел стать живым.