Окончательно рассвело. Опытные сотники и десятники распределили своих людей так, как оно и было им положено по предварительной разнарядке: черный и зеленый полки широкой цепью преследовали остатки убегающих варваров, белый и «ящерный» прочесывали поле боя, добивая раненых врагов, извлекая и складывая в общий дуван будущую добычу…

Хоггроги сидел на голом каменном холме, в раскладном кресле, наблюдал молча… Унылая плоская равнина, низкие хвощи с папоротниками, жиденькая трава, неспособная удерживать под собою удушливую пыль… Сладковатая падальная вонь приползла, подобно невидимому туману, смешалась с ароматами росных трав и от этого общий запах становится таким добавочно тошнотворным, что… Запах войны, тут уж ничего не поделаешь. Розовое солнце оторвало, наконец, от горизонта полупрозрачное брюхо, ощерилось, вполне даже довольное увиденным… Подоспевшему сенешалю Марони Горто поблазнилось с трехдневного недосыпу: светило подмигивает своему человеческому тезке, благодарит его за обильные жертвоприношения…

— Марони, где предводительница?

— Ищут, ваша светлость, бредешок у нас густ нынче заправлен, не улетит и не уплывет… Живою или мертвою, а все равно, всенепременно… Э!.. Вон там! Ваша светлость, а не ее ли ведут?

— Ее. — Хоггроги увидел Амиру и прижмурился на миг, сделал черты лица равнодушными и строгими. Главное — голос бы не дрогнул… — Убери кресло, вели застелить кошму, накрой нам завтрак, такой, чтобы без ножей… Охрану по кругу… в сто локтей.

— Слушаюсь, ваша светлость. Хорошо бы… насчет проводников выяснить и кто карты города им чертил…

— Да, Марони, я не забуду.

Хоггроги знал, что Амира, в свои двадцать восемь лет, до сих пор не замужем, бездетна, и что это великая редкость для варварских племен, где привыкли жениться и выходить замуж очень рано. Впрочем, тридцать лет — это все еще юность даже по строгим дикарским обычаям, только она уже не бывает столь счастливой и беззаботной, как в четырнадцать…

— Привет, Амира!

— Здравствуй, Солнышко. Видишь, опять мы встретились. Как семья, как здоровье?

— Не жалуюсь. Да, встретились… Жаль, что при таких…

— Дело военное, что поделаешь. Но зато предыдущие три раза мы не воевали, дорогой маркиз, а даже улыбались друг другу.

«Предыдущие три раза»… Стало быть, она тоже считала эти разы, тоже помнит их и… быть может…

— Позавтракаем, Амира? Тебе вина, отвару?

— Признаться, я совсем не голодна. Отварчику налей. Что это ты слуг далече отослал? Может, восхотел на закуску развлечься с пленницей?

— Нет.

— А зря. Дома — жена, в чистом поле — добыча, да еще знатная… да еще и дева… — Как ни сильна казалась на вид предводительница варваров княгиня Амира Нату, но при последних словах голос ее ощутимо задрожал, и словно бы наполнился влагою до самых краев…

— Нет. Ты же знаешь, Амира… — внезапно Хоггроги сам задохнулся словами, не в силах издать ни одного связного звука…

— Что я должна знать? Что должна знать немытая дикарка, лишенная отца, братьев, соратников, свободы, чести, наконец…

— Честь при тебе, поражение на поле битвы не отнимает чести. — Хоггроги наконец справился с прихлынувшими чувствами и сумел выдавить из себя правильные, но здесь, в этот миг — совершенно пустые слова.

— Так что я должна знать, маркиз Хоггроги Солнышко?

Хоггроги всхрапнул коротко, совсем по-отцовски, откашлялся басом и — как в прорубь нырнул:

— Знаешь, что я тебя люблю. — Сказал и даже глазами по сторонам не вильнул, плевать, слышала ли там охрана, не слышала…

— Что… что ты сказал… — Юная княгиня подняла на Хоггроги растерянный взор… розовые губы ее полуоткрылись… Такой жемчужной белизны зубов Хоггроги больше не доводилось видеть ни разу в жизни, нигде, ни у кого…

— Вот, то и сказал, что ты слышала. Еще в первую нашу встречу, в первый миг, как я тебя увидел, у нас в гостях… Ты еще ни слова не произнесла, а я уже… Я знал заранее, что и голос твой будет отрадой моим ушам, и что ты умна, и что ты… воительница…

Амира склонила голову и тихо заплакала.

— Хороша воительница… Да, и я помню первую нашу встречу. Это было давно, еще когда твой отец не убил моего отца… Счастливое время, детство. Я слышала — ты женат?

— Да.

— Ждете ребенка?

— Гм. Да.

— Тогда зачем ты мне сейчас объясняешься в любви?

Хоггроги растерялся: вопрос был более чем справедлив. Еще не поздно обдумать, поискать слова в своем сердце, чистые и горячие, убедительные, так чтобы они отозвались в ее сердце, чтобы она поняла, чтобы они оба…

— Ну, так. Чтобы ты знала.

— Я знаю это четырнадцать лет, Солнышко. Я только не знаю, чем ты меня околдовал??? Ведь вы же не колдуны в вашем роду! Ты правда меня любишь?

— Клянусь честью и жизнью.

— Тогда — в чем дело, любимый мой? Ведь и я тебя люблю, наверное, больше, чем отца, больше, чем себя! Я помню каждый твой взгляд, каждое твое движение, каждое слово… Я только и жила все это бесконечное время воспоминаниями о тебе… Оставь предрассудки, женись на мне. Я знаю рок маркизов Короны, однако — что нам с тобой проклятие богов? Мы сумеем его превозмочь, мы — это ты и я, наша любовь. Мы сумеем, надо только поверить. У нас будут дети, и не один ребенок, а столько, сколько захотим. Я сумею прирастить твой удел своими землями, я разорву все договоренности с королевством Бо Ин и дам вассальную присягу вашему Императору… За это мне нужно только одно: твоя любовь, твоя верность. И никаких гаремов, ни мужских, как это бывает у нас, ни женских, как это исподволь процветает у вас… Скажи «да», и я увижу, что твои жрецы не врут, и в имени Солнышко нет ничего черного и ужасного… Скажи «да», и двое человек обретут счастье.

— Нет.

Хоггроги сидел напротив Амиры Нату, между ними была разостлана белая кошма с легкими утренними яствами, у обоих ноги — по варварскому обычаю — калачиком. Слева от Хоггроги лежал на длинной дубовой подставке меч маркизов Короны, без ножен, сияя холодной и зловещей красотой. Мгновенным усилием Хоггроги оттолкнулся задницей и бедрами от земли, в плавном и стремительном развороте, все еще чуть ли не на корточках, он подхватил в левую руку меч, и выпрямился, уже развернутый к Амире спиной. Маркиз Короны обязан уметь так вставать. Руку даже и не тряхнуло. Но в левый уголок рта попала капля чего-то теплого и соленого… Кровь. Ее кровь! Хоггроги хотел сплюнуть — и в то же мгновение все его существо ожег стыд: это как бы ЕЁ он смешал так с грязным своим плевком… Лучше проглотить.