— Спит… А он точно не голоден?

— Я его только что покормила, Хогги, вот только что…

Хоггроги мчался по замку, срывая на ходу шлем, рукавицы, кольчугу… и лишь перед входом в покои своей жены остановился, сдержал дыхание, знаком приморозил слуг у дверей, сам открыл и осторожно вошел.

Тури лежала на низком ложе, передвинутом поближе к окну и смотрела на дверь… Ждала и дождалась наконец… Сама лежит, прикрытая одеялом, а слева от нее сверточек, узенький, недлинный… Хоггроги на цыпочках прокрался к ложу, поверх свертка наклонился и поцеловал мокрую щеку жены…

— И хорошо кушал?

— Не знаю. Я же первый раз кормила.

— Жалко, не успел я…

— Ну, прости, мой дорогой.

Хоггроги спохватился. Он сделал шаг назад, выхватил, не глядя, поданное кем-то полотенце, наскоро отер со вспотевшего лица грязь, вытер руки и вновь приступил к ложу, встал на колени, чтобы удобнее было.

— Ты просто богиня! И очень красива. И я счастлив! И вообще!.. – Хоггроги зарычал от избытка чувств и стукнул себя кулаком в грудь. И еще раз.

— Потише дорогой, ты мне очень и очень нужен живым и здоровым… — Тури опустила счастливые глаза к сверточку… — Нам нужен. И мы тебя любим. Побереги… свои кулачищи.

— Не проснется?

— Нет, новорожденные малыши крепко спят. Повитухи и жрецы сказали в один голос, что наш сын родился очень крепким и здоровым.

— Еще бы! С такими-то предками, как мы с тобой! Тури, ну скажи, чего бы ты хотела? Скажи немедленно! Я все что угодно…

— Во-первых, поспать… устала я. Погоди, не вставай, не уходи!.. У меня к тебе две очень важных просьбы, Хогги.

— Хоть сто!

Тури прикрыла глаза и замолчала ненадолго, словно собираясь с силами.

— Первая, побудь со мною этот день, в моих покоях, не отходи от меня… разве что ненадолго…

— Да я только счастлив буду!

— И умерь голос… Но это еще не вторая просьба, а просто…

— Я тихонечко.

— А вторая… Пусть твой распрекрасный меч полежит где-нибудь поодаль. Здесь, у нас же, покои просторны и места хватит, но — не у тебя за спиною, а где-нибудь в углу, на ложе на мечином… Можно это? От него такой ужас исходит…

Хоггроги без лишних слов сорвал с себя перевязь с мечом и протянул назад. Перевязь и ножны бережно перехватили. Хоггроги загадал про себя и обернулся: Керси. Тоже, оказалось, всю ночь скакал и отстал совсем ненамного. Воин. Быть ему не простым рыцарем по судьбе, быть ему когда-нибудь сенешалем… если доживет…

— Разместишь вон в том углу, прямо в ножнах. Принесешь для него подклад — и вон отсюда, до послезавтра свободен. К родителям съезди, от меня им поклон и благодарность за сына. Всем присутствующим от меня благодарность и подарки. Фрейлинам и дворянам то же самое: отпуск до послезавтра. Остальным — есть и пить вволю сегодня, но подарки — завтра. Все вон отсюда!.. Все свободны! Кроме повитух… тьфу! — сиделок!. Нута, останься тоже.

Слуги и приближенные зажужжали вполголоса и радостной, вперемежку, без чинов, толпой полезли в двери: гуляем, братцы, нынче хоть в стельку, хоть в дрова! Все можно! Праздник!

Осчастливленная великим доверием Нута, успевшая было дойти до дверей, развернулась и вперевалку, чуть ли не вприпрыжку, заторопилась обратно, что-то шептать на ухо повелительнице…

— Здесь и накрой. Да… и воду, да. Прикажи большую лохань, серебряную поставить. Мне это не помешает, мне только в радость… И постель. Что с завтраком?..

— Эй, о чем вы там шепчетесь, сударыня роженица?

— Мы шепчемся о том, как бы нам усталого, грязного и голодного маркиза Солнышко самым скорым порядком превратить в благоухающего и сытого Хоггроги и потом устроить здесь сонное царство на троих.

— Чур, я третий!

— Ты — первый, мой дорогой. Сейчас тебе будет ванна.

Так и прошел первый счастливый день отцовства Хоггроги: на разных кроватях, в сонной дреме, в полубессвязных разговорах… Когда пришла пора кормить малыша, Хоггроги впервые увидел его всего, распеленатого, и поразился тому, насколько мал ребенок.

— Да ты только глянь: я его одною ладонью прикрываю от макушки до пят…

— Ребенок нормального росточка, Хогги, это у тебя ладонь чудовищных размеров, а новорожденным и ты был таков же. Да, Нута? Ты же его нянчила?

— Может быть, даже, его светлость был на четверть ноготка покороче его сиятельства! Но они похожи, истинные боги! Очень похожи. Ну так ведь и кровь-то одна! Отцовская-то в ём течет!

«Отцовская… И моя, и материнская!» — хочется воскликнуть пресветлой маркизе Тури, да только не принято в Империи считать в родословных материнскую кровь…

В далекие, очень далекие прежние времена, когда всюду в Империи, даже при дворе первых океанских королей, процветали нравы, почти не отличающиеся от варварских, дворяне считали свою кровь и по отцу, и по матери. Может быть, это был и неплохой обычай, если говорить о почитании всех кровных предков, но с практической, житейской точки зрения, получилась несуразная путаница: с течением времени все для всех оказывались кровные родственники! Оно бы и хорошо в золотой век, где все друг друга любят, боги и люди, где всем всего хватает в этой и в той, занебесной жизни, где никто ни с кем не спорит, не воюет… Но в грубой действительности все совсем иначе, нежели в золотом веке, здесь люди берут пример с богов и враждуют, и завидуют, и убивают, и низвергают… И решено было так (кем решено, когда именно — не сохранили сие жреческие свитки старинные): простые люди — они как себе хотят, лишь бы не в ущерб Империи и богам, а носители дворянской крови — обязаны соблюдать правила. Правила же, в части кровного родства и наследования таковы: род считается по отцу! Отец князь — сын княжич. Отец — его светлость маркиз, сын — его сиятельство граф, либо тоже маркиз, но его сиятельство, а не его светлость. Вторые, третьи, восьмые сыновья маркиза — которые не наследные — они пожизненные маркизы или графы, а сыновья их — просто дворяне хорошего рода, без титулов. Умер или погиб наследник сын, на его место — второй, погиб второй — третий стал князем либо графом, с правом передачи титула вниз по мужской линии… Империя воинственна, дворяне погибают часто, но зато их много родится в каждой семье… почти в каждой… А женщины что же? Для женщин благородного происхождения все совсем иначе. Редко, весьма редко случается, когда благородный род не прерывался со смертью единственного наследника мужского пола, а дальше передавался, через наследницу… Но и это лишь после длительных согласований с дворцовой гербовой службой и только с прямого разрешения Его Величества…