От этой мысли Ане стало так неудобно, что она даже оглянулась: нет ли рядом кого-нибудь, кто мог бы догадаться, о чём она думает? Рядом было зеркало, а в зеркале — её отражение. Очевидно, отражение догадалось о её мыслях, потому что смотрело на Аню виноватыми глазами и стремительно краснело. Наверное, у отражения тоже были серьёзные проблемы с сосудистой системой.

— Да ладно тебе, — сказала Аня своему отражению. — Я ничего такого не боюсь. Подумаешь — инвалидная коляска! У каждого свои недостатки. Справимся как-нибудь, да?

Её отражение с сомнением подняло брови, неуверенно пожало плечами, но, в конце концов, всё-таки кивнуло. Вот и хорошо. Гораздо легче жить, когда ощущаешь, что тебя хоть кто-нибудь поддерживает. Даже если этот кто-нибудь — твоё собственное отражение в зеркале.

Аня перечитала список первоочередных задач, вычеркнула из него несколько пунктов, которые уже успела выполнить, добавила несколько пунктов на завтра, постояла под очень горячим душем, а потом, пока сохли волосы, часа полтора читала рукопись, которую следовало бы сдать уже завтра. За работу платила не типография, а сам автор, поэтому деньги у неё будут сразу, как только наборщики сделают правку. Эх, жаль, компьютера нет, сколько времени можно было бы сэкономить… Завтра надо бы как-нибудь потактичней напомнить Людочке Владимировне, что та обещала отдать в починку тот старый беспризорный компьютер, который всё равно никому в типографии не нужен. Хотя если компьютер починят, так он сразу окажется кому-нибудь очень нужен. Ладно, что ж теперь… В конце концов, ещё не известно, разрешит ли царь Давид устанавливать в своей квартире какие-то посторонние компьютеры. Вон как он рявкнул, когда дама Маргарита его о книгах спросила. Самодержец. А если и на неё, на Аню, тоже так рявкать будет? Ну и ладно, подумаешь… Чужой человек, поэтому никакие его рявканья задеть её ни в коем случае не могут. Вот так. А если будет совсем уж плохо, так она всегда сможет уволиться. Предупредив за две недели, как записано в договоре. Уж две-то недели она как-нибудь выдержит.

А потом?..

А потом — пустующая корректорская в здании типографии. Если ей разрешат.

Или — скамейка в парке. Пока не начнутся морозы.

Или — Алина со всем своим выводком беспризорных гениев за стеной. Не дай бог.

Напрасно она опять об этом думает. Опять не удастся заснуть, а завтра — два старых и четыре новых пункта в списке первоочередных дел. И ещё надо позвонить маме, сообщить номер телефона. И ещё — найти, в конце-то концов, хоть кого-нибудь из соседей, а лучше — кого-нибудь из их домработниц. И ещё — спросить у Руслана, где здесь прачечная, а заодно уж — и о том, просила его дама Маргарита докладывать о всех преступлениях Ани или это он сам инициативу проявил… Кажется, заснуть всё-таки не удастся. Ну да, у неё же тревожно-мнительный характер, как неоднократно говорил Вадик.

Вадик-гадик. Безупречная рифма. Хотя, конечно, не слишком оригинальная… Но если опять предстоит бессонная ночь, то у неё хватит времени, чтобы придумать ещё много рифм.

Аня уложила вычитанную рукопись в папку, а папку — в свою безразмерную тряпочную сумку, сходила в кабинет царя Давида посмотреть на большие настенные часы — всего двадцать минут первого! — попила в кухне хозяйского чайку с куском хорошо отстоявшегося в холодильнике «наполеона», оставшегося от экзаменационного обеда, и совсем было собралась приняться за вычитку второй распечатки, даже уже вынула её из шкафа, который стоял в комнате, отведённой для неё, даже уже положила её на стол, даже уже придвинула к этому столу крутящееся креслице на колёсиках — очень хорошее креслице, мягкое, лёгкое, удобное, она такое кресло только в кабинете главного инженера типографии видела… А в этой квартире всё было мягкое, лёгкое и удобное. Вот, например, её кровать. Это была даже не кровать, а ложе. Разительный контраст с её раскладушкой, на которой она спала последние два года. Просто разительный контраст. Даже смотреть на это ложе было как-то… уютно. А уж спать на нём — ни с чем не сравнимое наслаждение. Когда Аня осталась в этой квартире, в первую ночь она спала на этом ложе как убитая. Как убитая — и попавшая после смерти сразу в рай. Даже просто сидеть на этом ложе — и то было блаженством.

Аня села на своё замечательное ложе, посидела, потом легла, потом подумала, что нечего настольной лампе без толку гореть, полежать и в темноте можно, даже если она и не собирается спать… Дотянулась до настольной лампы, выключила её, потёрлась щекой о мягкую душистую подушку и сказала вслух:

— Уж две-то недели я хотя бы за это потерплю.

И проснулась, как всегда, в шесть утра. Проснулась такой счастливой, какой просыпалась только в далёком детстве. И сразу вспомнила это ощущение счастья бытия, хотя давно уже была уверена, что ничего такого и в детстве не было, и вообще быть не может, это она сама всё придумала, или это ей когда-нибудь приснилось. А наяву — нет, не бывает, потому что если такое вообще бывает, то не может пройти никогда. А если прошло — значит, и не было вовсе.

Оказывается — было. И никуда это ощущение счастья бытия не делось, просто сидело потихоньку в каком-то дальнем уголке души, терпело и ждало своего часа. И дождалось, за что ему большое спасибо. Аня пообещала себе, что никогда больше не загонит это своё ощущение счастья бытия в дальний угол, никогда о нём не забудет, никогда не заставит его так долго терпеть и так долго ждать своего часа. Всё, пробил час!

Где-то далеко, едва слышно, но всё равно солидно и внушительно, стали бить часы: «Буммм!» Аня даже засмеялась от радости: пробил час! То есть, шесть часов пробило. Будем считать, что с этого момента и начинается её новая жизнь. Прекрасная жизнь.

Её новая прекрасная жизнь с самого начала оказалась немножко чересчур напряженной и даже суетливой. Наверное, это потому, что Аня в список первоочередных дел добавила вчера слишком много пунктов. Ну, что ж поделаешь, раз добавила — следует теперь выполнять. Тем более что после приезда царя Давида выполнить некоторые из этих пунктов было бы, наверное, гораздо сложнее. Не известно, как царь Давид посмотрит на её визиты к Алине домой. И на хождения в типографию. И на встречи с бомжами. Поэтому всё надо делать до его приезда, быстро и решительно.

И весь день Аня быстро и решительно моталась по городу, сначала — в типографию, потом — на рынок за продуктами, потом — домой к Алине, разгонять её гениев и наводить порядок. Всё это заняло много времени, а ещё надо было успеть собрать еду для бомжей, так что пешком до дома царя Давида она добежать уже не успела бы, и пришлось потратить на автобус десятку из хозяйских денег, потому что своих у неё уже совсем не осталось. Но даже это обстоятельство не омрачило настроения. Она же не украла эти десять рублей, а просто заняла. К тому же, в результате отчаянной торговли с продавцами на рынке она сэкономила почти двадцать рублей в мясном ряду и почти десятку — в овощном. Это уже не копейки какие-нибудь, это хорошая сумма, и на месте хозяев она выплачивала бы за такую экономию премии. Ну, может быть, и не треть сэкономленной суммы, но всё-таки… Не забыть бы записать расходы, экономию и взятую на транспорт десятку.

От автобусной остановки Аня к дому царя Давида бегом бежала, потому что подозревала, что времени до встречи с бомжами почти не остаётся. Жить без часов было не удобно, а узнать время у попутчиков в автобусе или у кого-нибудь из прохожих она не догадалась. А старый будильник в доме Алины остановился, похоже, ещё месяц назад. Нехорошо, если она опоздает к назначенному часу. Правда, бомжи всегда ждали терпеливо, да и определённого часа она никогда раньше не назначала…

Прямо напротив ажурных ворот топтались Лев Борисович, Лёня-Лёня, древняя полузнакомая старушка — кажется, это Галина Андреевна, та, которую сын из дома выгнал, — и вчерашний якобы старик, Александр Викторович, наверняка ряженый… За закрытыми воротами во дворе стояли два охранника — названный брат Руслан и кто-то незнакомый, — молча смотрели сквозь чугунный ажур на эту компанию. Компания тоже молчала, только старушка мелко крестилась и беззвучно шевелила губами.