— Здравствуйте, Анечка. Ну что же вы такие тяжести носите? Хорошо, что я здесь оказался. Вы сейчас домой?

Ваську он как будто вообще не замечал.

— Домой, — растерянно сказала Аня. — То есть к Давиду Васильевичу. А как вы здесь оказались? Вы к Алине хотели, да? Там что-нибудь… не в порядке?

— Всё там в порядке, — уверил её Евгений Михайлович. — Вы же от неё сейчас? Ну вот, сами могли убедиться. Я у знакомых был, здесь недалеко. Смотрю — вы опять с мешком. Решил подвезти. Вы ведь не против? Ну, садитесь скорее.

— Это кто? — неприязненно спросил Васька. — Резидент? Или так, шестёрка из перевербованных?

Ну, вот на редкость противный этот Васька!

— Евгений Михайлович, не обращайте внимания, — сердито сказала Аня. — Это племянник Давида Васильевича. У него всегда такая манера поведения. Не понимаю, почему. Он в Англии учится.

— А, это многое объясняет, — врачебным голосом сказал Евгений Михайлович, усаживая Аню в машину и захлопывая дверцу. — Англия — это такая причина, которой можно объяснить практически всё… Вы, молодой человек, можете обращаться ко мне в случае чего.

— Евгений Михайлович врач, — объяснила Аня, глядя в открытое окошко машины на стоящего столбом Ваську. — Евгений Михайлович психиатр. Очень хороший. Нет ни одного больного, которого он не сумел бы вылечить.

— Которого сумел бы — тоже нет, — пробормотал Евгений Михайлович, круто разворачивая машину в узком переулке. — А что, Анечка, вы думаете, что племянник великого Давида не совсем здоров?

— Точнее — совсем нездоров… — Аня оглянулась, увидела, как у стоящего столбом Васьки вытягивается и стремительно краснеет лицо, и не без удовлетворения сказала: — По крайней мере, патология сосудистой системы у него точно имеется… Евгений Михайлович, а почему вы назвали Давида Васильевича великим?

— Вы разве не знаете? — удивился Евгений Михайлович. — Давида по-другому уже сто лет не называют. Великий! Это без дураков, действительно заслужил. Он великий хирург, пока оперировал — к нему просились, как к господу богу. Чудеса творил, это правда. Из его учеников двое тоже чудеса творят, но всё равно никто не сравнялся. А когда перестал оперировать — я думал, что в психиатрии пациентов прибавится. Многие и правда могли с горя свихнуться. Особенно те, кто очереди ждал…

— Ну, ведь не до ста лет ему работать, — возразила Аня. — Каждый имеет право на заслуженный отдых. Ему ведь уже семьдесят как-никак… А на пенсию положено выходить в шестьдесят.

— Да при чём тут пенсия! Если бы не перелом, он бы до сих пор оперировал… — Евгений Михайлович подумал и поправился: — Он бы до ста лет оперировал. А потом — ещё сто лет. Великий Давид! Ему руку его же ученики чинили. Длинная операция, тяжёлая, осколочный перелом, мышцы порваны, нервы задеты… Потом признавались: не верили, что рука хоть как-то шевелиться будет, хоть просто чтобы жить не мешала…

— Какая рука? При чём здесь рука? У него же нога сломана! — растерялась Аня.

— Может быть, — довольно равнодушно согласился Евгений Михайлович. — Но нога ему не мешала бы. А с такой рукой оперировать уже нельзя. Хотя хорошо восстановился, говорят, через пару лет даже на пианино играл. Но оперировать ни разу не решился. Почти пятнадцать лет не оперирует.

— Так это он давно руку сломал! — поняла Аня. — А как это получилось, вы не знаете? Неужели опять с лошади упал?

— В аварию попал, — объяснил Евгений Михайлович. — Я особых подробностей не знаю, я тогда студентом был, на практике после второго курса. С практикантами особо не разговаривают, если только случайно что-нибудь услышишь… Я так понял, что его машину грузовик сбил. Где-то за городом, далеко, даже «скорая» не сразу добралась. Жена и две дочки — сразу насмерть, а Великого Давида успели довезти.

— А я всё думаю: почему он один? — пробормотала Аня. — Жена и дети… какой кошмар.

— Да дети уже взрослые были, — уточнил Евгений Михайлович. — Лет по двадцать с чем-то. Говорят, одна как раз замуж собиралась.

— Евгений Михайлович, а почему вы его не любите? — помолчав, спросила Аня.

— С чего вы это взяли?!

Аня не ответила. Она и сама не знала, с чего это взяла. Просто видела это. Чувствовала. Хотя и эти слова не слишком точно передавали её ощущения. Просто знала — и всё. С ней довольно часто так бывало: ничего не анализируя, не располагая фактами и не вникая в причинно-следственные связи, она точно знала, что люди чувствуют и как относятся друг к другу. Сейчас она точно знала, что Евгений Михайлович не только плохо относится к царю Давиду, но и рассердился на неё, Аню. Вечно она лезет ко всем с неуместными вопросами. Никакой социальной адаптации.

Они оба так и промолчали до самых ажурных ворот. Машина остановилась, Евгений Михайлович вышел, открыл дверцы, но не стал помогать Ане выйти из машины, а стал вытаскивать Анин пакет. Она взяла пакет из его рук, попробовала поймать его взгляд, виновато сказала:

— Спасибо за помощь. И, пожалуйста, извините меня. Я всегда задаю дурацкие вопросы. Проблемы с правилами межличностного общения… Вы не сердитесь?

— Нет, что вы, Анечка… — Евгений Михайлович наконец-то поднял взгляд. Глаза были растерянные. — Вы правы. То есть… я не то, чтобы не люблю Великого Давида… но если бы оперировал он — моя мама, наверное, была бы жива. А он тогда уже не оперировал. Разве такой хирург имеет право ломать руки?

— Разве он был виноват в той аварии? — испуганно спросила Аня.

— Нет, в аварии он не был виноват.

Аня хотела спросить, в чём же тогда виноват царь Давид, но не решилась. Евгений Михайлович и сам всё понимает. Он сам однажды рассказывал о пациентке, которая подожгла винный магазин и чуть не убила продавца, потому что её сын отравился поддельной водкой. Винный магазин не торговал водкой, и тот продавец ни разу даже не видел её сына, но матери было необходимо найти виновного в смерти её ребёнка. Вот она и искала, чтобы не сойти с ума. Но всё равно сошла. Евгений Михайлович об этой пациентке всё очень понятно объяснял. А сам, оказывается, вон чего…

— До свидания, — сказала Аня. — Спасибо вам за то, что подвезли. И знаете, что?.. Наверное, я к вам лечиться приду. Мне всё время кажется, что я виновата… во всём. Когда мама болеет, или Алина, или бомжи голодают… и вот теперь — Давид Васильевич, оказывается, такой ужас перенёс. Да и Васька этот хамит — тоже не просто так, наверное? А я ничего сделать не могу. Умом понимаю, что я не виновата, но всё равно знаю, что виновата. Так что приду я к вам лечиться, ждите.

— Я буду ждать, — серьёзно сказал Евгений Михайлович. — Хотя это не лечится. Это не патология, а… порода.

Он наконец-то улыбнулся, правда, не очень весело, и Аня с облегчением улыбнулась ему, помахала рукой и вошла в открывающиеся с тихим жужжанием ворота. И привычно порадовалась: хорошо, что она уже в базе данных, а то опять забыла, какой из чугунных цветков работает звонком.

За стойкой перед чёрно-белыми телевизорами сидел опять новый охранник, не тот, что был с утра. На неё даже не оглянулся.

— Здравствуйте, — на всякий случай сказала Аня. — Я в седьмую квартиру. Домработница. Анна Сергеевна Бойко.

— Я знаю, — равнодушно откликнулся охранник, не отрываясь от телевизоров. — Привет. Я Серёга. Руслан про тебя говорил. У тебя всё в порядке? Что это за тачка?

— У меня всё в порядке, — осторожно ответила Аня, понятия не имея, что этот Серёга имеет в виду. — Тачка?.. А, это машина моего знакомого. Он меня просто до дома подбросил. А что?

— А то! — охранник Серёга дождался, когда машина Евгения Михайловича исчезнет с чёрно-белого экрана, оглянулся и наставительно поднял палец вверх. — Знакомых надо внимательно выбирать, поняла? Такая тачка — это о многом говорит… Руслан этого твоего знакомого знает?

— Его все знают, — обиженно сказала Аня. — При чём тут машина? И Олег вот тоже сразу к машине придрался! А Евгений Михайлович — очень хороший человек, он врач, он мою подругу лечит… и вообще многих лечит. И Давид Васильевич с ним знаком. А при чём тут Руслан? Он что, за мной следить приказал?