— Э, да у вас тут пир на весь мир! С днём рождения, Аннушка. Пойду-ка я переоденусь, раз тут такой банкет.
Убежала, через десять минут вернулась в ошеломляюще цветастом платье и с хрустальным лебедем почти в натуральную величину. Объяснила:
— Это не просто статуэточка бесполезная, это посуда, в хозяйстве пригодится. Видишь, Ань, как у него спина снимается? Вон какой ёмкий! В него хоть картошки можно положить, хоть конфет — всё красиво на столе будет. Хотя вообще-то, говорят, такую посуду раньше для икры делали. Это откуда ж столько икры взять, а? Не накупишься… Разве только ворованную?
— Ничего, наворуем, — успокоил тётю Лиду царь Давид. — А не получится — так и купим. Подумаешь, проблема! Туда же не больше полведра влезет, да? Главное — кому потом полведра икры скормить.
— Так хоть бы и мне! — Тётя Лида рассыпчато смеялась, трогала руками причёску и строила царю Давиду глазки.
Ане казалось, что тётя Лида ведёт себя не совсем… правильно. Тётя Лида была ровесницей Аниной мамы, так что строить глазки ей уже вроде бы не по возрасту… И царю Давиду уже семьдесят! Надо всё-таки думать, кому глазки строишь…
— Правильно, Лид, — сказала бабушка и подмигнула царю Давиду. — Вот тебе всю икру на свадьбе и скормим. Давид Васильевич женится — такую свадьбу закатим! Стол я сама готовить буду, а в середину стола — твоего гуся, а в гуся — полведра икры. Ты какую икру любишь, Лид? Чёрную, красную?
— Нино, девочка, ты как про свадьбу догадалась? — закричал царь Давид. — Мысли читаешь, да?
Бабушка засмеялась, тётя Лида погрустнела, мама сказала: «О господи», — две учительницы из маминой школы переглянулись, бывшая Анина одноклассница спросила: «Ань, ты замуж выходишь?» — и Аня неожиданно для себя громко сказала:
— Нет, я развожусь.
И ничего страшного не случилось. Никаких охов, ахов, сочувственных вопросов и многозначительных переглядываний. Мама сказала своё коронное:
— Вот и хорошо, вот и правильно.
Алина, тихо улыбаясь, рассказала, что давно всё знала, такой поворот событий предсказал её дружественный глюк, когда она лежала в психушке. Царь Давид предложил тост: «За свободу и независимость», — и все гости охотно подняли бокалы… И даже Аня выпила — и за свободу, и за независимость, и за то, чтобы мама не болела, и за то, чтобы царь Давид не хромал, а потом ещё за то, чтобы третьему котёнку типографской кошки нашёлся хороший хозяин, а потом ещё за что-то хорошее, а потом она проснулась в своей комнате, было темно и тихо, только где-то в саду едва слышно потрескивал костёр, и блики от его пламени время от времени осторожно трогали черное оконное стекло. Это сколько же времени прошло? Это как же она напилась, что даже не помнит, как оказалась в своей комнате, на своей кровати, кто её раздевал и укладывал, и вообще — чем закончилось празднование её дня рождения? Может быть, ещё и не закончилось? Ведь костёр в саду для чего-то горит? Наверное, все сидят у костра, едят шашлыки и рассказывают друг другу анекдоты из жизни алкоголиков…
Аня вдруг почувствовала, что страшно голодная. Её спать уложили, а сами шашлыки едят! Ну вот, мы так не договаривались…
На стуле рядом с кроватью лежал её старый спортивный костюм, в темноте она видеть его не могла, но безошибочно узнала на ощупь и очень обрадовалась: надо же, сохранился! Когда-то это была её любимая домашняя одёжка. Молодцы мама и бабушка, не выбросили. Надо этот костюм потом с собой забрать. И на кухне в нём удобно возиться, и во дворе рядом с чугунной оградой яблони сажать. А то новый, дарёный царём Давидом, — очень уж роскошный, никак не предназначенный для кухни или сельхозработ. Вообще не известно, для чего предназначенный. Наверное, для фитнес-клуба. Или как это там называется? В общем, для глупостей всяких…
Смутно удивляясь тому, что голова кружится, а ноги как ватные, Аня не без труда оделась и не без труда же выбралась из дома, цепляясь за все дверные косяки и некстати подвернувшуюся на пути мебель. Вот как можно жить в такой тесноте?! И только оказавшись на крыльце, продышавшись свежим ночным воздухом и вдоволь наслушавшись глубокой ночной тишины маленького районного городка, Аня вспомнила, что практически всю жизнь прожила здесь. И ни разу не думала о тесноте рядом с мамой и бабушкой. А сейчас — вон что делается! Быстро она привыкла к хоромам царя Давида… Стыдно ей должно быть, вот что.
Аня постояла на крыльце, повздыхала, печально размышляя о своей испорченности, почти уже решила возвращаться в свою комнату, но мысли о шашлыке оказались сильнее, и она пошла к костру, заранее готовя речь в оправдание своего безобразного пьянства.
Но речь она готовила напрасно. И о шашлыке мечтала напрасно. Никто шашлык не жарил, да и не для кого его было жарить, никаких гостей возле костра не было. Были только бабушка и царь Давид, сидели рядышком на расстеленном на земле старом овчинном тулупе, с треском ломали хворост, бросали его в огонь и тихо разговаривали. Они не услышали шагов Ани, потому что хворост трещал громко, да и разговором бабушка и царь Давид были увлечены. Аня хотела покашлять, потопать, пошуметь как-нибудь, чтобы вежливо обратить на себя их внимание, прежде чем выйти из-за яблонь к свету костра. Но услышала обрывок разговора — и не стала шуметь.
— Мой ещё двадцать лет назад умер, — говорила бабушка. — Он на двадцать лет старше меня был, тогда ему семьдесят было, молодой ещё, жить бы да жить… Тогда от Надежды муж слинял, другую нашёл, побогаче… сам сказал: поперспективнее. Да и бог бы с ним, никчёмный мужик был, лёгонький. А Надежда распереживалась, заболела, слегла совсем. Ноги отнялись! Врачи что попало врали, сами не знали, что делать. Вот где страху мы натерпелись… Анька маленькая, ничего не понимает, папу-маму зовёт. Ну, у моего сердце и не выдержало, умер в одночасье, оставил нас одних. Тяжело было. Однако Надежду мы подняли, Аньку вырастили, выучили… Надежда сейчас ничего, держится. Прибаливает иногда, говорят, с щитовидкой у неё что-то непонятное, но всё-таки ничего, держится. Только за Аньку сильно переживает, а так — и в школе работает, и домой к нам ребятишки ходят заниматься. У некоторых родители богатые, хорошо платят. Сейчас мы не бедствуем, ты не думай. И Анюта нам без конца переводы шлёт. А еще у нас тут сосед есть, в городе торгует. Как урожай — он у нас всё берёт, хоть яблоки, хоть картошку. И на своей машине — в город, на базар. Хорошие деньги привозит. Ну, так и понятно: всё свеженькое, всё только что с веточки, с грядочки, всё своё, чистенькое, без химии всякой…
— Ты молодец, Нино, — задумчиво сказал царь Давид. — Ты очень молодец, да. И Надежда твоя тоже. И Анюта вон какая выросла… Нино, а чего ж ты ещё замуж не вышла? На таком хозяйстве без мужских рук тяжело.
— Давид, ты сам-то понял, что сказал? — удивилась бабушка. — Когда я овдовела, мне уже пятьдесят было. Замуж! Людей смешить… За Надей, правда, мужики ходили, да и до сих пор ходят, чего там. Но всё — мимо кассы. Не пойдёт она ни за кого, боится, не верит уже никому. Боюсь, Анька вот так же заморозится… Хотя Анька посильней Нади, посамостоятельнее… Бог даст, всё как-нибудь утрясётся… Давид, а ты-то сам чего ж опять не женился? Для мужика возраст — тьфу, говорить не о чем. Нашёл бы какую-нибудь хорошую женщину, хочешь — даже и с детьми. За тебя и молодая пошла бы. Погоревал — и ладно, и живи дальше, как положено. Разве мужику одному можно? Мужик без жены — полено с глазами, обязательно каких-нибудь глупостей наворотит. Да и по хозяйству тоже — чего мужик умеет?.. Хотя да, у тебя же домработницы. Ну да, ну да… А вот была бы жена — и домработниц не надо было бы, и платить никому не надо, и родная душа рядом.
— Ай, Нино, девочка, ты как ребёнок… — сердито сказал царь Давид. — Была у меня родная душа… три родных души рядом были. Ну, не смотри так, не смотри. Всё прошло, правда. Я что сказать хочу? Я хочу сказать: родная душа рядом была, когда я бедным был. Мы вместе всякого хлебнули, так что я всегда знал, что родная душа рядом. И когда на ноги встали — тоже знал, что она рядом не потому, что я уже богатый, а потому, что она родная. А сейчас я очень богатый. Не такой, как Сандро, но всё равно очень, очень богатый. У него заводы-пароходы, рестораны, типографии… не помню я всего. Настоящий капиталист. Мы с ним почти одинаково начинали — с отцовских мандаринов да с лаврового дерева. Только я в медицину пошёл, почти всё на учёбу тратил, ну, и на жизнь вообще… Когда отец умер, мне тридцать пять было. Сандро почти на двадцать лет моложе меня, вот так и получилось, что он у меня рос… Я хотел, чтобы он тоже в медицину пошёл. Но он уже в другое время рос, и хватка у него другая, да и цели с самого начала другие были. Он талантливый капиталист. Говорят, бизнес душу съедает. Но Сандро помнит, как я ему помогал. Так что я хоть и царь, а без него был бы голым. Нет, не совсем голым, я и сам тоже кое-что успел… Но без него всё равно таким богатым не был бы. У меня пять процентов всех его акций, понимаешь?
