– Плохо придется тому, кто посмеет поднять руку на Сантоса Лусардо. Этот человек принадлежит мне.

Светлая пальмовая роща, расположенная в просторной ложбине, называлась по имени маленькой голубой цапли чусмиты: согласно старинной легенде, когда-то она была единственной обитательницей этого пустынного уголка. Роща недаром считалась заколдованной: жуткая тишина, обугленные молниями пальмы и трясина, засасывавшая всякого, кто отваживался вступить в нее.

Если верить легенде, чусмита была грешной душой индейской девушки, дочери касика общины яруро, населявшей долину Арауки еще в те времена, когда Эваристо Лусардо пришел сюда со своими стадами. Человек насилия, кунавичанин решил согнать индейцев с их исконных мест, а так как они сопротивлялись, он истребил их огнем и мечом. Видя, что от селения остались лишь груды обломков, касик проклял рощу, моля небо обрушить на захватчика и его потомков смертоносные молнии, беды и разорение и предсказав, что яруро вернутся сюда, как только кто-нибудь из их племени найдет в земле «чертов палец».

Согласно легенде, проклятие касика сбылось. Мало того что от частых гроз, бушевавших над пальмовой рощей, лусардовский скот погибал иногда целыми стадами, само это место стало причиной раздора, погубившего семью Лусардо. Что же касается предсказания касика, то еще при отце Сантоса люди говорили,

что поело каждой грозы в рощу приходит незнакомый индеец и копается в земле, разыскивая «чертов палец».

С тех пор прошло много лет. Таинственные яруро перестали появляться в роще, – возможно, прижившись на новых землях, они просто забыли заветы своих предков. В Альтамире никто особенно не верил этой легенде, и все же, если случалось проезжать мимо проклятой рощи, старались обогнуть ее стороной.

Сантос направил коня по самому краю трясины, и хотя копыта лошади с чавканьем погружались в черную липкую грязь, под ней чувствовалась твердая почва, и ехать было безопасно. Берега губительного болота поросли нежной травой, но свежая, ласкающая взгляд зелень еще больше подчеркивала мрачность этих мест. Одинокая серая цапля, вместо легендарной чусмиты опустившаяся на островок посреди трясины, усиливала ощущение могильного покоя.

Сантос предавался размышлениям о цели своей поездки, как вдруг в стороне что-то мелькнуло. Он быстро повернул голову. Из-за пальмы выглядывала растрепанная, одетая в грязные лохмотья девушка с вязанкой хвороста на голове.

– Где здесь дом Лоренсо Баркеро? – окликнул ее Сантос, придержав лошадь.

– Не знаете, что ли? – буркнула она.

– Не знаю. Потому и спрашиваю.

– А вон та крыша, это что, по-вашему?

– Так бы сразу и сказала, – заметил Сантос и поехал дальше.

Полуразрушенная хибара: четыре неоштукатуренные глинобитные стены с почерневшей, провалившейся крышей из пальмовых ветвей и с зияющим дверным проемом, примыкающий к ней навес, – несколько столбов, поддерживающих продолжение кровли, да прикрепленный к двум из этих столбов засаленный гамак – так выглядел дом «призрака из Ла Баркереньи», как называли здесь Лоренсо Баркеро.

Сантос видел Лоренсо Баркеро всего один раз, в детстве, и сохранил о нем смутные воспоминания. Но если бы даже эти воспоминания были более ясными, вряд ли он смог бы узнать его сейчас в человеке, который, заслышав шаги, приподнялся в своем гамаке.

Необыкновенно худой я изможденный – настоящая развалина, – он был совсем седой и выглядел дряхлым стариком, хотя ему едва перевалило за сорок.

Его длинные высохшие руки все время тряслись, а в глубине темных зеленоватых зрачков горел лихорадочный огонь:

голова наклонилась вперед, словно под тяжестью ярма; в лице и движениях чувствовалось полное безволие, а рот кривила улыбка, характерная для беспробудных пьяниц. С трудом выговаривая слова, он глухо спросил:

– С кем имею честь?…

Сантос спрыгнул с лошади, привязал ее к столбу и, подходя к гамаку, ответил:

– Я – Сантос Лусардо и приехал предложить тебе свою дружбу.

Но в человеческой развалине все еще пылала неугасимая ненависть:

– Лусардо – в доме Баркеро?!

Он задрожал всем телом и стал шарить по сторонам, очевидно в поисках оружия. Сантос протянул ему руку:

– Будем благоразумны, Лоренсо. Нелепо продолжать старую кровную вражду. Мне она не нужна, а ты…

– А я уже не человек? Ты это имел в виду? – спросил Лоренсо, запинаясь.

– Что ты, Лоренсо. Мне и в голову не приходило такое, – ответил Лусардо. И если до этой минуты им руководило лишь желание положить конец семейной распре, то теперь он почувствовал сострадание к несчастному.

Но Лоренсо повторил упрямо:

– Да! Да! Ты это хотел сказать.

Голос его звучал хрипло, в тоне и жестах чувствовалась откровенная злоба. Но он тут же сник, словно внезапная вспышка поглотила остаток его жизненных сил, и продолжал уже приглушенно, скорбно и еще более запинаясь:

– Ты прав, Сантос Лусардо. Я уже не человек, только видимость человека. Делай со мной, что хочешь.

– Я же сказал: я приехал предложить тебе дружбу и помочь, чем смогу. Я возвратился в Альтамиру и…

Лоренсо не дал ему договорить. Положив на плечи гостя свои костлявые руки, он воскликнул:

– И ты тоже! Ты тоже слышишь зов, Сантос Лусардо? Никто из нас не свободен от этого!

– Не понимаю, какой зов?

Но Лоренсо молчал, вцепившись в его плечи и не сводя с него безумного взгляда. Не в силах больше терпеть отвратительный запах винного перегара, Сантос поспешил добавить:

– Ты даже не предложил мне сесть.

– Верно. Погоди. Сейчас я принесу стул.

– Я сам схожу. Не беспокойся, – сказал Сантос, видя, что Лоренсо с трудом держится на ногах.

– Нет, нет, подожди. Незачем тебе туда ходить. Я не хочу. Это не жилище, а берлога.

И он вошел в хижину, низко пригнувшись в дверях, чтобы не удариться головой о притолоку.

Прежде чем взять стул, он подошел к столу в глубине комнаты, где стоял графин с опрокинутым на горлышко стаканом.

– Не пей, Лоренсо, прошу тебя, – проговорил Сантос, шагнув к двери.

– Только один глоток. Один глоток… Сейчас он мне просто необходим. Тебе я не предлагаю, потому что это не водка, а отрава. Но если хочешь…

– Спасибо. Я не пью.

– Погоди, запьешь и ты!

Зловещая усмешка исказила его лицо. Он дрожащими руками наклонил графин, и горлышко звякнуло о край стакана.

Видя, что Лоренсо наполняет стакан доверху, Сантос хотел остановить его, но из хижины пахнуло таким зловонием, что он не смог перешагнуть порог. К тому же Лоренсо уже почти опорожнил стакан несколькими большими, поспешными глотками.

Затем, словно дурно воспитанный ребенок, он рукавом утер губы, взял деревянное кресло, стул с засаленным кожаным сиденьем и вышел из комнаты.

– Итак, Лусардо – в гостях у Баркеро! И оба – еще живы! Ведь только мы и остались!

– Прошу тебя…

– Не беспокойся. Я знаю… Лусардо приехал не убивать, и Баркеро предлагает ему лучшее место в доме. Вот стул. Садись. А Баркеро сядет в кресло.

Кресло было таким низким, что Лоренсо пришлось сильно согнуть ноги и упереться локтями в колени, оставив на весу дрожащие кисти рук. В такой неудобной позе он казался особенно жалким и неприятным. Короткие засаленные штаны, прорезанные сбоку до колена, и нижняя рубашка, сквозь дыры которой виднелась волосатая грудь, еще более усиливали это впечатление.

Глядя на этого опустившегося человека, Сантос испытал на мгновение ужас перед неумолимостью судьбы. Ведь им когда-то гордились, его любили, на него возлагали надежды!

Сантос старался не смотреть на Лоренсо, и чтобы не обидеть его своим презрением, он достал сигарету и долго закуривал.

– Второй раз мы видимся с тобой, Лоренсо, – сказал он.

– Второй? – переспросил тот, напрягая память. – Ты хочешь сказать, что мы знали друг друга раньше?

– Да. Много лет назад. Мне было тогда лет восемь, не больше.

Лоренсо резко выпрямился: