– Я и придерживаюсь его, сеньор.

Посмеиваясь про себя над Лусардо, которому предстояло попасть в приготовленную ему ловушку, ньо Перналете обратился к секретарю, что-то старательно заносившему в одну из лежавших на столе книг:

– Л ну, Мухикита! Подайте мне Закон льяносов.

Он почти вырвал из рук Мухикиты тоненькую книжечку, раскрыл се, перелистал несколько страниц, слюнявя указательный палец, и наконец громко произнес:

– Ага! Вот! Посмотрим, что гласит закон. Да, сеньора, доктор прав. Тут сказано определенно: «Каждый землевладелец обязан…»

– Я знаю эту статью наизусть, – перебила его донья Барбара.

– Следовательно… – настаивал ньо Перналете, продолжая разыгрывать фарс.

– Следовательно – что?

– Вы обязаны придерживаться закона.

– Я уже сказала, что придерживаюсь его, но не разрешаю доктору вывести скот. Подвергните меня наказанию, предусмотренному законом.

– Наказанию? Посмотрим, что говорит об этом закон.

Но Лусардо остановил его, вставая со стула:

– Не утруждайте себя, полковник. Вы напрасно будете искать. Закон не предусматривает в этом случае ни штрафа, ни ареста. А это – единственные меры наказания, к которым могут прибегнуть гражданские власти, представленные здесь в вашем лице.

– Тогда чего же вы добиваетесь? Что я могу сделать, если закон не дает мне права наказывать виновного?

– Сейчас я уже ничего не добиваюсь. Но вначале я еще надеялся, что вы убедите сеньору поступить по совести, независимо от того, предусмотрен законом штраф или арест или не предусмотрен, и она согласится сделать то, что сделал бы на ее месте каждый честный человек. Но сеньора упорствует, и я предупреждаю: если в течение восьми дней она не удовлетворит моей просьбы, я подам на нее в суд. Одновременно я подам в суд и на сеньора Дэнджера. Дальнейшие объяснения считаю излишними.

И он вышел из управления.

Наступила тишина. Мухикита подумал: «Ох, этот Сантос Лусардо! Такой, как и раньше, ничуть не изменился».

И вдруг начальник Гражданского управления взорвался:

– Этого я так не оставлю! Кому-то придется расплачиваться за спесь этого докторишки! Говорить мне – о законах!

Ньо Перналете особенно не мог простить Лусардо его ссылки на закон совести, который лишал его возможности пускать в ход принцип manu militari [65], к чему этот блюститель порядка прибегал, едва речь заходила о законе. Но кроме уязвленного самолюбия представителя власти, – разумеется, в понимании человека невежественного, – или, вернее, по причине этого самолюбия ньо Перналете испытывал также определенную враждебность и к хозяйке Эль Миедо. Ей он считал нужным противопоставить сейчас свою силу. Поэтому, убедившись, что Мухикита правильно понял его предыдущие слова и готов лопнуть от стыда и страха, он несколько сбавил тон и продолжал:

– Теперь слушайте, что я скажу вам, донья Барбара. Слушайте и вы, мистер Дэнджер. Все, что болтал здесь докторишка, сущая правда: законы должны соблюдаться беспрекословно, на то они и законы. Ведь закон – приказ свыше, указание правительства, как поступать в том или ином случае. Судя по всему, докторишка хорошо знает, где ему жмет ботинок, поэтому советую вам обоим пойти на уступки. Вам, мистер Дэнджер, придется поставить изгородь, – вы-то уж явно вопреки закону поступаете. Поставьте ее, хотя бы для отвода глаз. А там – сегодня один столб повалился, завтра другой. Скоту достаточно и небольшой бреши, чтобы проникнуть на Солончаки. Увидит сосед, запротестует – поставите столбы. А завтра они опять упадут. Земля-то там рыхлая, правда?

– О! Того и гляди, уплывет из-под ног. Вы правильно заметили, полковник.

И с фамильярностью, вызванной озорной шуткой ньо Перналете, мистер Дэнджер положил ему на плечи свои огромные ручищи:

– О, какой плутишка полковник! Я имею для него две дойные коровы, очень хорошие. На днях я пришлю их.

– Они будут приняты с большой благодарностью, мистер Дэнджер.

– Ну, что за полковник! Все понимает! Хотите пропустить со мной по рюмочке?

– Чуть позже. Я зайду за вами на постоялый двор. Вы ведь еще не уезжаете?

– Решено. Буду ждать вас. А ты, Мухикита, не составишь мне компанию?

– Спасибо, мистер Дэнджер.

– О! Странно, очень странно! Мухикита не хочет выпить. Ну что ж, всего хорошего. Всего наилучшего, донья Барбара. Ха! Ха! Донья Барбара что-то приуныла на сей раз.

Донья Барбара действительно сидела хмурая и задумчивая, положив руку на Закон льяносов, с помощью которого ньо Перналете разыгрывал фарс, придуманный ими обоими, чтобы посмеяться над требованиями Лусардо, – на «закон доньи Барбары», как его называли за то, что подкупленные ею чиновники составляли этот документ согласно ее указаниям. В ее сердце кипела злоба на Сантоса Лусардо.

Впервые донья Барбара услышала такую угрозу, но больше всего ее бесила мысль, что ее собственный, купленный ею закон заставлял ее поступать вопреки собственному желанию. Она с яростью вырвала лист из брошюры:

– Чтобы этот клочок бумаги, который я могу смять и разорвать на мелкие кусочки, заставил меня делать то, чего я по хочу? Никогда!

Но, помимо ярости, ее гневные слова выражали и другое: уважение, которого донья Барбара никогда ни к кому не испытывала. Это было поистине необычайным происшествием в ее жизни.

Вот уже несколько дней Кармелито подкарауливал Рыжую из косяка Черной Гривы. В саваннах Альтамиры не было жеребца похотливее, чем этот буланый неук, поэтому его все знали и он имел собственное имя. Стоило ему увидеть в каком-нибудь косяке красивую кобылу, как он старался отбить ее, и чужому вожаку нелегко было сопротивляться стремительным Ударам его копыт и его укусам. Людям тоже не удавалось сладить с ним и поймать его. Не раз устраивали они облавы на Черную Гриву; но как ни маскировали они ложные коррали в лесу, он всегда замечал их и вовремя удирал.

Рыжая – стройная, светлой масти кобылка – была самой красивой в косяке. Но настало время, и ей пришлось покинуть родной косяк: она не могла делить любовь с собственным отцом. Черная Грива постоял перед ней, смущенно прядая ушами, оскалил зубы, давая понять, что отныне они не могут быть вместе, и вот уже она – одна в саванне, смотрит вслед покинувшей ее семье; тонкие, длинные ноги прижаты одна к другой, розовые губы вздрагивают, ясные глаза полны тоски.

Затем медленно, словно нехотя, она побрела по знакомым местам. Тут-то и увидел ее издали Кармелито, – он возвращался домой и загляделся на облако золотистой пыли на горизонте, поднятой уходившим косяком.

На следующее утро Кармелито поджидал Рыжую у водопоя, прячась в густой листве сливового дерева и держа наготове лассо. Но кобылка была так же хитра, как ее отец, и на охоту за ней ушла целая неделя.

Наконец она была поймана. Спутывая ей ноги, Кармелито утешал ее:

– Тебе не придется жалеть об этом, Рыжая. Стой спокойно.

Увидев красавицу кобылу, приведенную пеоном, Марисела воскликнула:

– Какая красивая! Вот бы мне такую!

– Я куплю ее у тебя, Кармелито, – предложил Сантос.

Но угрюмый пеон наотрез отказался:

– Она не продается, доктор.

«Собственность, которая передвигается, не есть собственность», – как говорят в льяносах. Хозяином дикой лошади считается тот, кто ее поймал. Владелец имения, пожелавший приобрести ее, обязан, согласно обычаю, уплатить за нее деньги, хотя, по существу, это составляет плату лишь за поимку и укрощение лошади. Но пеон имеет право не продавать лошадь, если хочет оставить ее для себя.

Приручить Рыжую оказалось не так просто. Требовались необыкновенная ловкость и сноровка, чтобы удержаться в седле, когда она одним рывком вставала на дыбы и тут же падала па передние ноги. Но как бы хитра и норовиста ни была лошадь, в руках Кармелито она быстро становилась мягкой, как шелк, и чуткой к узде.

– Как дела с Рыжей, Кармелито? – спрашивал Лусардо.