– А, черт возьми! – досадливо крякнул Мухикита, но тут же заспешил. – Видишь ли, генерал, в общем, не плохой человек, но он всем хочет заправлять сам. Гражданское ли, уголовное ли дело – решает он. А тут генералу взбрело в голову, что парень, как он выразился, сомлел в дороге, то есть с ним случился сердечный припадок. Кстати, – чем черт не шутит, – ты не замечал, пеон раньше никогда не жаловался на сердце?

– Какое там к черту сердце! – выругался Сантос, вскакивая с места. – Кто скоро станет сердечником, если уже не стал им со страха, так это ты!

– Не кипятись, дружище! Поставь себя на мое место. Да и генерала надо понять. Не так это все просто. Несколько Дней назад пришел циркуляр президента штата всем начальникам гражданских управлении, находящимся в его подчинении. Не циркуляр, а настоящая головомойка. За последнее время в глухих местах было совершено несколько убийств, и преступники не были пойманы, так вот в связи с этим – строгий приказ властям на местах добросовестнее относиться к своим обязанностям. Ну, наш генерал ответил, что к нему это не относится, ибо, как он считает, в подвластном ему округе преступность отсутствует. Я сам составлял ответ, и он остался так доволен им, что приказал сделать второй экземпляр и вывесить его для всеобщего обозрения, – ты уже, наверное, видел эту бумагу. Теперь о деле твоего пеона пли, вернее, твоих пеонов. Я, конечно, не мог не заподозрить убийства, но в такой момент, сразу после обнародования такого листка, сам понимаешь, как можно признать это убийством…

– Тогда ты сидишь здесь, только чтобы угождать ньо Перналете, а никак не осуществлять правосудие, – отрезал Сантос.

Мухикита пожал плечами:

– Я здесь для того, чтобы заработать на хлеб моим детям. Одной лавкой не проживешь. – И повторил, уходя: – Подожди немного. Еще не все потеряно. Я попытаюсь сдвинуть с места этого быка.

Через несколько минут он вернулся очень расстроенный.

– Ну, что я говорил? Я, брат, знаю его как свои пять пальцев. Ему не понравилось, что ты обратился ко мне, а не к нему. Так что пойди-ка ты туда да сделай вид, будто целиком полагаешься на него. Иначе ничего не добьешься.

Не успел Лусардо возразить, как в судебное помещение вошел сам начальник округа.

Действительно, ему не понравилось, что Сантос, обойдя его, прибегнул к помощи судьи и, что еще хуже, привез данные, сводившие на нет ловко придуманное им заключение о естественной смерти пеона. Такие вещи ньо Перналете не прощал даже тем, кто понимает власть не иначе как варварский деспотизм, о тех же, кто осмеливался противопоставить его самоуправству закон, и говорить не приходится.

Он вошел в комнату в шляпе, руки его были заняты: в левой – потухшая сигара, в правой – коробок спичек. Кроме того, под мышкой левой руки он держал саблю в кожаных ножнах, которую без всякой надобности повсюду таскал с собой.

Не удостоив Лусардо приветствием, он подошел к столу, положил на него свою увесистую регалию, чиркнул спичкой и, закуривая, произнес:

– Сколько раз я вам говорил, Мухикита, что не люблю, когда суют нос в мои дела. Делом этого сеньора занимаюсь я, я оно для меня ясно.

– Позвольте заметить, сейчас это дело должно находиться в юрисдикции судебных властей, – заявил Сантос Лусардо, поступая как раз вопреки совету Мухикиты, ибо произнести и присутствии ньо Перналете слово «юрисдикция» означало объявить ему воину.

– Однако, Сантос, – вмешался судья, заикаясь от страха, – ты знаешь, что…

Но ньо Перналете не нуждался в поддержке.

– Да! Помнится, я уже слышал здесь подобные фразы, – возразил он с издевкой, между двумя затяжками. – Мне давно известно: там, где орудуют судья и адвокат, если им дать волю, ясное становится темным, и то, что можно было бы решить в один день, тянется больше года. Поэтому, когда к нам являются с тяжбой, я спрашиваю у соседей на улице, кто прав, затем прихожу сюда и говорю этому сеньору: «Бакалавр Мухика, прав такой-то. Немедленно выносите решение в его пользу».

При последних словах он изо всей силы стукнул по столу своей диктаторской регалией, которой перед этим несколько раз махнул в воздухе.

Почти теряя самообладание, Сантос возразил:

– Я приехал сюда не спорить, а только просить справедливости, но мне любопытно знать, как вы понимаете справедливость, если так к ней относитесь?

– Для меня справедливость – это мое ударение, – рассмеялся ньо Перналете; в глубине души он был весельчак и любил побалагурить. – Непонятно? Сейчас объясню. Один начальник слыл невеждой. Он, видите ли, говорил неграмотно. К примеру, надо «документ», а он – «документ». И не только говорил. Когда ему на подпись давали бумагу с таким словом, он перво-наперво приказывал секретарю: «Поставь мое ударение!» И секретарь ставил. Вот так.

Мухикита с готовностью рассмеялся, а Сантос сказал с Раздражением:

– . Ну, если здесь принята такая грамматика, то я зря потерял время, надеясь найти здесь справедливость. Ньо Перналете ощетинился.

– Вам ее еще покажут, – произнес он тоном, в котором явно звучала угроза.

Ньо Перналете, деспот по природе, но в то же время большой хитрец, не любил, когда с ним спорили, однако, если находил доводы противника убедительными и изменение своей прежней точки зрения целесообразным, тут же искал способ принять эти возражения, правда, не иначе как делая вид, будто сам давно так думает, и выражая чужие мысли в своей, оригинальной форме. Поскольку он столкнулся с Лусардо и циркуляр президента штата был еще свеж в его памяти, он счел за благо отказаться от заключения о естественной смерти пеона.

– Незачем было таскаться в такую даль, чтобы сказать, что пеон выехал не один, – заявил он своим обычным бесцеремонным тоном. – Мы и сами уже начали розыски второго.

Поняв, что генерал задумал свалить вину на Рафаэля, Сантос поспешно возразил:

– Спутник Кармелито – его брат. Я не сомневаюсь в честности обоих и утверждаю, что второй пеон тоже был убит.

– Вы можете утверждать что угодно. Нас интересует истина, – отрубил ньо Перналете, чувствуя, что снова попал впросак, и, бросив растерявшемуся судье: «Вам уже сказано, бакалавр Мухика, не тревожьте осиное гнездо!» – вышел, сопровождаемый молчанием, означавшим возмущение Сантоса и страх Мухикиты.

В наступившей тишине слышно было, как цыплята стучат клювами в скорлупу яиц, спеша явиться в этот полный прелестей мир.

Выглянув на улицу и убедившись, что ньо Перналете ушел, Мухикита заговорил:

– Ты утверждаешь, что пеоны везли две арробы перьев? Это… около двадцати тысяч песо, не так ли? Тогда не все потеряно, Сантос. Присвоивший перья постарается поскорее сбыть их за любую цену. Тут все и откроется.

Но Сантос не слушал, думая о своем. Наконец он встал со стула и, собираясь уходить, сказал:

– Если бы мать не увезла меня в Каракас, а оставила здесь обучаться грамматике ньо Перналете, я был бы сейчас не адвокатом, а по меньшей мере полковником, под стать этому варвару, и он не посмел бы так разговаривать со мной.

– Послушай, что я скажу тебе, друг, – начал Мухикита вкрадчиво. – Генерал не такой уж…

Но осекся под устремленным на него взглядом и закончил подавленно:

– Ладно! Пойдем выпьем по рюмочке. Прошлый раз у меня не нашлось времени даже пригласить тебя.

Это было откровенное признание в собственном ничтожестве, и Сантос, холодно взглянув на Мухикиту, проговорил:

– Правда, ньо Перналете не существовало бы, не будь таких…

Он хотел сказать: «Мухикит», но подумал, что и этот несчастный – всего-навсего жертва варварства, и ему стало жалко человека, не сознающего леей глубины своего падения.

– Нет, Мухикита, я еще не дошел до того, чтобы начать пить.

Бывший однокашник уставился па пего непонимающим взглядом – так смотрел он на Сантоса, когда тот растолковывал ему римское право; затем виновато ухмыльнулся:

– Ах, Сантос Лусардо! Ты ни в чем не переменился! Мне так хочется поговорить с тобой по душам, вспомнить былые времена, друг! Ты ведь еще по уезжаешь, надеюсь? Подожди, останься, ну хоть до завтра. Сейчас отдохни, а позднее я приду за тобой на постоялый двор. Провожать тебя я не могу, мне нужно закончить срочное дело.