Ну, например, исполнял он «Yesterday». И пел примерно вот так:

(Так мои дети, когда маленькими были, пели перед зеркалом со щеткой вместо микрофона в руке.)

Милый какой он был, какой же милый… Меджид его звали. Я немедленно поинтересовалась. И пел он эти песни таким негромким голосом и с таким оторопелым лицом. А за дальним угловым столиком расположился один дяденька, с конторским журналом и старыми раритетными бухгалтерскими счетами, сидел, пил чай, такой толстый, и ножки висят под столом, до пола не достают, в шапке и пиджаке сером. Он делал вид, что работает. Но ничего он не работал, не считал на своих счетах, а слушал и кивал головой в такт музыке и плакал. И все официантки подходили к нему, и заглядывали в лицо, и почтительно что-то спрашивали. И он отмахивался бессильно пухлой ручкой: «Уйди, женщина, ничего не понимаешь».

Я со своим неуемным любопытством, конечно, выспросила у одной из девушек, а кто это там сидит и плачет над чайником с зеленым чаем: слезы же текут по его круглому лицу, и он вытирает их белой матерчатой салфеткой, а они опять текут непроизвольно. В чем дело с этим человеком? И девочка ответила, что это хозяин ресторана Азис. По-русски если перевести – Азис Керимович. А певец Меджид – это его троюродный племянник, Азиса Керимовича.

– И почему он так расстраивается, когда племянник поет? – поинтересовалась я, хотя тоже бы расстроилась, если бы мои дети так ужасно артикулировали иностранные тексты песен: «Феличита! Эм-най-най-най-ры, эм-лай-лай-лай-ры, феличита!»

– Зачем расстраивается, дорогая? – мягко возразила девушка. – Он совсем – нэээт, а наоборот, о-чинь ему нравится, о-чинь! – как его троюродный племянник Меджид играет и поет всемирно известные популярные заграничные песни.

Он, этот Азис Керимович, сидит и думает, наверное, что вот, мальчик из глухого дагестанского аула, где воруют людей для выкупа, где не знают даже, что такое пианино, не говоря уже об электронном синтезаторе, где даже и не предполагают, что в мире есть какие-то другие языки, кроме дагестанского, такой мальчик, его троюродный племянник Меджид научился – сам! – играть на этой сложной музыкальной штуке и петь песни людей с других берегов на их иноземных языках. Такой талантливый этот Меджид, совсем как этот ихний заграничный композитор, которого вчера в кино показывали, Моцарт! Вот, Моцарт почти… Выступает мальчик перед людьми сейчас в центре Москвы и поет песню на французском языке: «Томбэ ля нэжэ, тэне-най-най пасы суаааар…»

И все это сделал для Меджида он, Азис Керимович, толстый печальный человек в шапке и сером пиджаке, помог своему племяннику, сыну своего троюродного брата, чтобы воплотил его, Азиса, давнюю мечту… Это мечта такая была с тех пор, как Азис Керимович, когда был молодой и пришел в клуб записаться в самодеятельный ансамбль народных инструментов «Молодость Дагестана» играть на барабанах, но его не взяли за отсутствие чувства ритма.

И вот что он сделал для Меджида – забрал его в Москву («Давай приедешь, Меджид, туда-суда, работать будишь, играть будишь, ладно»). И музыку электронную купил ему, потому что мальчик, еще когда маленький был, подавал надежды. И что потом! Меджид достиг таких высот, что даже родственникам написали в Дагестан, что Меджид теперь выступает в Москве! Поет и сам себе играет.

Не написали, что в ресторане, ну так и что? Зато мирно мальчик живет себе в искусстве, ну, милиция иногда зайдет, спросит, Меджид, давай скажи, ты как, не вносишь ли ты, случайно, свой вклад в нашу криминальную обстановку. А Меджид худенький, нежный, «как цивиток», куда ему, какие правонарушения, он сам всех боится, никуда не ходит, музыка – это для него все. И всё.

Пока мы слушали невнятные песни дагестанского Моцарта и объяснения симпатичных кавказских блондинок, мы заказывали у гостеприимных официанток еще и еще и ели-ели-ели. Так наелись, что я даже тихонько расстегнула брюки, потому что они стали давить мне в талии. А когда надо было уже вставать и уходить, я поняла, что встать не смогу, потому что брюки могут просто съехать с меня на пол и случится конфуз. И дамская комната была далеко, до нее не добежать. И я заметила рядом почти с нашим столом уголок, огороженный ширмой, – для курящих посетителей. Поскольку курящих в ресторане не было и там было пусто, я, придерживая локтями штаны, тройным баскетбольным прыжком заскочила за ширму и спокойно застегнула пуговичку на талии и расползшуюся молнию на брюках и вообще покрутилась и так и этак, поправив и брюки и пригладив везде, со всех сторон кофточку. Но чего я совсем не ожидала, что весь зал при этом будет хохотать и аплодировать, когда я выйду. Оказалось, что ширма, за которой я стояла, хоть и была матовой, но оказалась прозрачной и я невольно устроила за ней теневой театр. Ну и что, подумала я, зато грустный человек в шапке и сером пиджаке перестал унывать над чайником, а весело что-то крикнул и поцеловал горсточку пальцев восхищенно: «Уааа!» И погрозил мне игриво указательным и похлопал в пухлые свои ладошки.

Феличита! Эм-най-най-най-ры, эм-лай-лай-лай-ры, феличита!

Почему вдруг Таллин и как я там оказалась?

Пожалуй, начну издалека. Из далека-далёка. Так вот, издалека, из одной северной прибалтийской столицы приехал однажды в Одессу молодой человек. Просто приехал, любитель путешествий и радостных открытий. Звали его Меэйлис Кубитс. Приехал, походил по городу, повертел головой туда-сюда, пооборачивался восхищенно на одесских девушек, подышал морским воздухом, поел, как кормят в Одессе. И что?.. Нет, ну и что?! Да влюбился, конечно. Молодой. Любопытный. В Одессе. Весной. Он что, ненормальный, чтобы не влюбиться при таких обстоятельствах места и времени? Ну, во-первых, как уже было сказано, девушки. Но не только, не только. Потом оперный театр, конечно. Привоз. Приморский бульвар. Дерибасовская. Море… Короче, он влюбился во все. То есть в саму Одессу. И, чувствами переполненный, вернулся в Таллин. Чтобы через короткое время вернуться обратно. Но уже не одному. К делу подошел серьезно: зафрахтовал самолет и привез в Одессу сто своих близких друзей – артистов, журналистов, писателей, музыкантов, бизнесменов, чтобы они тоже влюбились. Вроде как устроил смотрины. Мол, дамы и господа, друзья и родственники, прошу любить и жаловать, это моя любовь. Ну и все эти люди, конечно, тут же втрескались в Одессу по уши. И не только из полного доверия и благодарности Меэйлису за то, что он их пригласил, привез, придумал им программу. Но и еще – они вдруг открыли для себя, эти с первого взгляда холодные северные люди, что, независимо от возраста, они все еще вполне в состоянии не только кем-нибудь увлечься, но и влюбиться навсегда. Что ж, любовь во все времена была заразительна. И если говорить о Меэйлисе – то главное в нем именно любовь. И заразительность. А еще доброжелательность. А еще щедрость. А еще надежность. А еще талант. Прежде всего талант дружбы. А еще, а еще, а еще… И всем этим он мгновенно заражает всех, кто оказывается в поле его внимания. Такой себе вирусоноситель добрых чувств… И дел… Недаром любимое слово Меэйлиса, когда ему что-то очень нравится, – «ДУШЕВНО».

Так вот, на прощальном вечере «Таллин едет в Одессу» он, растроганный и благодарный, пообещал, что ровно через год состоится обратный визит: «Одесса едет в Таллин».

Меэйлис сказал – Меэйлис сделал.

Так в составе одесской делегации в июне 2012-го я и попала в Таллин. И этот рассказ о моей любви. К Таллину.

Мы с компанией хороших людей ждем в Борисполе начала регистрации на наш таллинский самолет. К нам подсаживается дама, полная, нарядно одетая, в боевой раскраске. Ей явно скучно. Она наклоняется к Л. и, тыркая пальцем в плечо, говорит: