– Сколь же много вонючего дерьма! – взревел Дивероу. – Я здесь! Я существую! Если вы уколете меня, неужто не потечет кровь?..

– Едва ли подобный эксперимент уместен, Сэмюел.

– А почему бы и нет? Я слушаю пару больных, сбежавших из психушки. Мое будущее, моя карьера, да сама моя жизнь – все это вот-вот разобьется на тысячу осколков, словно упавшее на пол зеркало.

– Очень мило, сынок! – перебил Хаук. – Выражено весьма художественно!

– Сэм украл это у французского драматурга по имени Ануй, – пояснил прославленный бостонский юрист. – Сэмюел полон всяких сюрпризов, генерал!

– Прекратите это! – заверещал Дивероу. – Я требую, чтобы меня выслушали!

– Черт возьми, мальчуган, да тебя в Вашингтоне отсюда слышно! И, конечно же, и в армейском архиве «Джи-2», где хранятся все эти досье со сверхсекретной информацией.

– В таком случае я имею право ничего не говорить, – пробормотал Сэм едва слышно, снова надувшись и падая на стул.

– Тогда, может быть, мне будет разрешено высказать кое-какие мысли, коль скоро ты сам наложил на себя такое ограничение? – поинтересовался Пинкус.

– М-м-м! – раздался ответ Сэма, так и не разжавшего губ.

– Благодарю вас… Судя по твоему вопросу, Сэмюел, главное, что должно интересовать тебя, – это материал, который мне передал генерал Хаукинз. У меня не было времени ознакомиться с ним подробно, но и то, что успел я разглядеть опытным глазом, позволяет мне сделать вывод об уникальном характере этих документов, охватывающих приблизительно полстолетия. Редко мне доводилось читать столь грамотно, столь аргументированно составленный отчет, чем представленный мне многоуважаемым генералом. Историк, работавший над ним, разбирается в юридических тонкостях и обладает терпением, фантазией и способностью заострить внимание на неясных или упущенных в юридических дебатах аспектах, предполагая заранее, что где-то должны храниться оригинальные материалы, с помощью которых можно расширить представление об уже известном и восстановить недостающие звенья. Если собрать все эти данные вместе, то сделанного на их основании заключения нельзя будет опровергнуть ни при каких обстоятельствах, – разумеется, при условии подкрепления их копиями первоисточников и аутентичных текстов. И где же удалось вашему информатору раскопать все эти бесценные манускрипты, генерал?

– Конечно, это только слухи, – ответил осторожно Хаук, как-то странно хмурясь при этом, – но я слышал, будто раскопать их можно в закрытых архивах Всеамериканского бюро по делам индейцев.

– В закрытых архивах?.. – Взглянув сурово на генерала, Арон Пинкус присел торопливо на стул, схватил несколько листов и стал рассматривать их, поднося к самым глазам и изучая не столько их содержание, сколько фактуру. Потом прошептал взволнованно: – Великий Авраам, я же знаю эти водяные знаки!.. Копии бесподобные!.. Изготовлены на какой-то необыкновенно умной копировальной машине!

– У нас все самое лучшее, командир! – отозвался Хаукинз и тут же умолк, по-видимому жалея о сказанном. Посмотрев внимательно на Сэма, ответившего ему таким же взглядом, он прочистил горло. – Думаю, эти интеллектуалы, из ученых, располагают самым совершенным оборудованием.

– Такого практически никогда не бывает, – возразил Дивероу тихо, но с укоризной.

– Не будем отвлекаться, генерал, – продолжал возбужденно Пинкус. – Многие из этих бумаг – я имею в виду те, что относятся к историческим документам, – представляют собою фактически репродукции фотостатических копий, или, говоря иначе, фотографии фотографий!

– Прошу прощения? – Хаук начал терзать сигару во рту.

– Если в те дни, когда еще не существовало современных копировальных машин, становилось просто невозможно разглядеть текст на старых, разрушенных временем пергаментных листах или восстановить надлежащим образом рассыпавшиеся на кусочки манускрипты, то с помощью направленного на документы пучка света делали факсимиле, а позже и фотокопии, которыми и заменяли в архивах приходивший в тлен материал.

– Командир, право, меня не интересует эта техническая чушь…

– И зря, генерал, – перебил Хаука Арон. – Ваш анонимный информатор, по-видимому, напал на какое-то собрание документов, относящихся к стародавнему, организованному много десятилетий тому назад заговору. Не исключено, что он похитил эти материалы, с незапамятных времен хранившиеся в интересах государственной безопасности в строго засекреченных правительственных архивах.

– Что?! – пробормотал тупо Хаукинз, только теперь обратив внимание на то, что Сэм Дивероу буквально пожирает его взглядом.

– В водяных знаках на этих фотостатических документах прослеживаются редкие вкрапления стальных волокон, позволяющих уберечь бумагу от гибельного воздействия времени и среды в подземных архивах. Насколько мне помнится, Томас Эдисон[62] сделал данное изобретение на рубеже столетий, и в тысяча девятьсот десятом или тысяча девятьсот одиннадцатом годах эта техника была применена в архивном деле, но в ограниченных пределах.

– Почему же так? – неуверенно спросил Дивероу, по-прежнему не сводя неприязненного взора с Хаука.

– Все относительно, Сэмюел. В ту эпоху на эти цели отводились мизерные средства, исчислявшиеся несколькими сотнями тысяч долларов, но и от таких цифр Потомак легко мог бы покрыться льдом. Вводить в бумагу стальные нити, заметные на этих фотокопиях, – процесс чрезвычайно дорогой, и распространение подобной техники на тысячи и тысячи исторических документов было бы равносильно ограблению государственной казны. Поэтому поневоле приходилось ограничиваться наиболее ценными материалами.

– Какими именно, Арон?

Пинкус повернулся к генералу Маккензи Хаукинзу с видом судьи, зачитывающего приговор:

– Теми, которые правительство намеревалось хранить еще по крайней мере полтора столетия.

– Надо же, черт возьми! – присвистнул Хаук и снова принялся терзать многострадальную сигару, похлопывая по расшитым бисером оленьим шкурам и поглядывая благожелательно на Сэма. – Ты не испытываешь чувства гордости, сынок, от сознания того, что оказал на своих коллег духовное воздействие, как изволил выразиться командир?

– О каких таких коллегах идет речь? – едва не задохнулся Сэм от гнева. – И что это за чертово «духовное воздействие»?

– Сэм, неужто забыл ты, как всегда говорил обо всех этих обездоленных на нашей земле и о том, что так мало делалось и делается, чтобы им помочь? Кое-кто мог бы назвать это левацкой чепухой, пустым писком и блевотиной, но только не я. Я хочу сказать, что по-настоящему уважал твои убеждения, сынок. Действительно уважал!

– Ты никогда не уважал никого и ничего, что не грозило бы свести тебя в могилу!

– Это вовсе не так, мальчуган, и ты сам это знаешь, – погрозил Хаук Сэму пальцем. – Помнишь все те споры, что вел ты с девочками? Эти милые леди не раз говорили мне о своем искреннем уважении к тебе и к твоим философствованиям о сострадании. Особенно Энни. Она…

– Никогда не упоминай этого имени при мне! – взревел Сэм, закрывая руками уши.

– Не понимаю, почему, сынок? Мы нередко беседуем с ней, – в частности, в тех случаях, когда она в очередной раз вляпывается в какую-нибудь историю, – и позволь мне высказать свое мнение, Сэм: она неравнодушна к тебе.

– Как могла она взять себе в женихи Иисуса вместо меня! – задрожал Дивероу от ярости.

– Великий Авраам! – заскулил Арон. – Я не хочу присутствовать при таком разговоре.

Однако генерал пропустил его высказывание мимо ушей.

– Это совсем иной коленкор, паренек, Иисус – орудие другого калибра, если ты простишь мне такое сравнение… Но послушай меня, малыш. Разыскав отверженный, попираемый системой народ, я приложил все силы к тому, чтобы исправить положение. Мне казалось, что ты будешь гордиться мной. Бог свидетель, я старался сделать все как лучше! – Утопив подбородок в расшитый бисером ворот своей куртки уопотами, Хаук уставился печально на устланный ковром пол гостиничного номера.