Качка усиливалась. Зыбь становилась круче, волны накрывали миноноску, разбиваясь о кафедру-мостик, судёнышко двигалось чуть ли не под водой. Николка, вцепившись в полу шинели мичмана, не отрывал взляд от жестяного сектора креномера. Скоро размах качки достиг тридцати шести градусов на сторону; мальчик насчитал по 14 колебаний в минуту. Порой кренило так, что Николке казалось – утлая скорлупка вот-вот перевернётся.

– Господин мичман – это Георгий, сзади, от орудия. – С «Дождя» передают – поворот на три румба на вест, ход развить до полного! Неизвестное судно в проливе!

– Гардемарин, связь с крейсером!

Я лихорадочно защелкал кнопками.

– Скорее! – зарычал Никонов. – Что вы там копаетесь, Семёнов?

В наушнике зашипело, затрещало, через треск помех (откуда они здесь в таком количестве?) – пробился монотонный голос Каретникова:

– Я – «Ильин», я «Ильин», вызываю «Дождь», Я «Ильин», вызываю…

– Есть, Сергей Алекс… простите, есть, господин капитан второго ранга! Связь с крейсером!

Офицер чуть не вырвал у меня гарнитуру. Мама дорогая… и куда девался интеллигентный, мягкий Сергей Алексеич?

– Вызывает «Дождь»… Евгений Петрович, ты?

– Серж? – Это уже барон. – Серж, что там у вас? Куда вы, мать вашу через коромысло, пропадаете?

– Обнаружили цель, легли на курс преследования, как поняли? Цель – на вест-зюйд-вест от нас, дистанция по радару… гардемарин?

– Дистанция восемь с четвертью. Скорость… – я навёл курсор на отметку, обозначающую шхуну контрабандистов, и рядом с яркой точкой тут же появилось окошко с рядом цифр и букв.

– Скорость пять, курс зюйд двадцать… отставить, цель меняет курс, повернула на вест, скорость шесть и растёт! Уже семь с половиной!

Никонов нехорошо выругался.

– Гардемарин, дистанция от цели до крейсера?

Да что я вам робот, что ли? Или профи-диспетчер?

– Сейчас, я только…

– Дистанцию, гардемарин! – зарычал Никонов. – Живо!

– Двадцать четыре мили и меньше! – выпалил я. – Цель сближается с «Ильиным»!

– Евгений Петрович, шхуна идёт на вас. – сказал Никонов в микрофон почти спокойно. – Курс вест-зюйд-вест, скорость… о, чёрт, восемь узлов! Что за машина на этом шведском корыте?

«Дождь» трясётся всем корпусом. Канонерку бьёт крупная дрожь; в машинное отделение отряжены матросы в помощь кочегарам. Младший инженер-механик[64] Федосеев, хозяин машинного отделения «Дождя», не вылезает из низов, чередуя молитвы Николе Угоднику с матерными руладами, о всё равно стрелка счётчика механического лага никак не желает переползти за семь с половиной. Где-то там, в тумане, ползёт через пролив шведская шхуна; на перехват её, надрывая машины, летит «Лейтенант Ильин». Но уже ясно, что не поспеть – ходкая посудина шмыгнёт в лабиринт шхер задолго до того, как с «Ильина» ее увидят. Еще бы – в таком-то тумане…

– Что там у Криницкого? Гардемарин Игнациус!

Воленька коротко проорал в переговорник и протянул Никольскому коробочку рации. Тот скривился, будто от зубной боли, взял, нажал тангенту:

– Гардемарин Романов? Докладывайте.

В рации снова затрещало. Жора, лопух, канал уходит!

– Эй, на миноноске! Не слышу ни пса! Гардемарин, мать вашу…м-м-м… гардемарин Семёнов, в чём дело!

Ну конечно, я ещё и виноват! Нашли крайнего! Ну да, не царского же сынка матюкать?..

– Один-четыре, как слышишь? Жора, третий канал, проверь….

Вот теперь – ясно и чётко!

– Говорите, господин капитан второго ранга, один-четыре на связи.

– Гардемарин Романов? Передайте мичману – идти прежним курсом, обороты до полного. Сейчас только вы сможете перехватить шхуну. Мы не догоняем, «Ильин» далеко. Отожмите её с веста на зюйд, пусть повернёт на нас – тогда точно поймаем. Как поняли, на миноноске?

– Поняли вас, «Дождь», исполняем. Отбой.

Я выдохнул. Хоть связь нормальная, и то хлеб…

Когда на экране появилась засветка от неопознанного судна, на мостике «Дождя» приободрились – вот она, цель! Чужак ре зво бежит поперёк залива; судя по всему, выскочил из-за острова Писаари, милях в пяти под нашей кормой. Почему мы не увидели его раньше – бог весть; злодеи ушли к весту, и таким ходом непременно оторвались бы от тихоходной канонерки. Пробили боевую тревогу; в машине подняли обороты до полных. В конце концов, на шхуне о нас не знают – в таком тумане вообще-то логично было бы ползти неспешно, на мягких лапках. Но – то ли шведский шкипер непоколебимо уверен в себе, то ли груз его и правда такой «горячий», что он не хочет ждать лишней минуты – а только шхуна летит поперёк Выборгского залива так, будто видимость «миллион на миллион». Чёрт, а может у них тоже радар? Нет, бред – в наша аппаратура «увидела» б сигнатуру постороннего радара; раз уж «Фурума» до сих пор не отозвалась курлыкающей трелью – значит ничего такого нет в природе. Да и откуда у шведов лакатор? Фу ты, ну и чертовщина лезет в голову…

Никонов отодвинулся от стойки монитора.

– Гардемарин, если цель сменит курс – немедленно докладывать. А вы, лейтенант, проследите, чтобы обороты довели до полного.

Константинов кивнул и, хватаясь за поручни, полез с мостика. Канонерку мотало всё сильнее – с зюйда шла крупная зыбь.

– Сергей Алексеевич, мне мерещится, или туман становится реже? И, вроде, ветерок? – обратился к начальнику отряда Посьет. – Нет, определённо – ещё час-полтора и развиднеется!

Отметка шхуны на экране мигнула, пунктир предполагаемого курса резко вильнул вправо: цель поворачивала.

– Господин капитан второго ранга, шхуна повернула на…. на три с половиной румба к весту! Идёт прямо в берег, дистанция – четырнадцать миль!

Никонов потёр ладони.

– Отлично! Следуем тем же курсом, тогда они окажутся между нами и миноноской. Ещё полчаса – и ложимся на курс сближения, зажмём голубчиков в клещи.

– А не уйдут? – озабоченно спросил Константинов. – Что-то уж слишком резвые.

– Не переживайте, Ермей Листратыч, – успокоил командира канонерки Никонов. – Шхуна – не военное судно. Это мы, грешные, хоть пару раз за выход ходим на полных; у нас и кочегары привычны подолгу уголёк шустро в топки кидать. Да и матросов – вот, как сейчас, – в помощь им даём. Команда своё дело знает; если машина не подведёт, можно подолгу держать высокие обороты. А торгаш – что с него взять? Машина у него может, и хорошая, да только обычно ходят экономическим ходом. К долгим авралам кочегары не привыкли, пусть надрывают силы – надолго их не хватит. А то и машина сдаст, вряд ли они часто бегают на таких оборотах, всё больше по шхерам, тишком да ползком, на самом малом…

– Это у кого ещё раньше сдаст. – проворчал Константинов. – Сами знаете, Сергей Алексеич, у нас поломка за поломкой. Двух недель не прошло как холодильники перебирали…

– Не каркайте, Ермей Листратыч, глядишь – и пронесёт. Пока, вроде бы, стучит, спасибо вашему меху!..

За мостиком, позади ходовой рубки (на «Дожде» её называют непочтительно – курятником; сейчас половина курятника, отгороженная парусиновой ширмой отведена под радио – хозяйство и гордо именуется радиорубка) гудит тонкая, высокая дымовая труба. Временами из нее вырываются огромные клубы черного дыма. Константинов поморщился: туман – туманом, а все же, мало ли? Того гляди, шлейф угольного дыма увидят на шхуне, и тогда погоня, в лучшем случае, затянется.

– Еремеев! Спроси в кочегарке, зачем дымят?

Еремеев, сигнальный кондуктор, которому по случаю тумана и локатора делать совершено нечего, бодро отвечает «Есть!» и мячиком скатывается с мостика.

На правом крыле мостика возвышается коническая железная тумба с револьверной пушкой системы Гочкис. Рядом уложены брезенты, на них – аккуратно прикрытые от сырости кранцы первых выстрелов: два десятка тридцатисемимиллиметровых патронов с медными гильзами. Огонь, в случае чего, можно открыть секунд через тридцать. Боевая тревога пробита, расчёт бдит у митральезы, и, вздумай шведы шутки шутить – им не поздоровится. А нечего тырить!