Всё, чур меня, чур – такие мыслишки тянут на государственную измену. Николай, слава богу, жив, и умирать, подобно своему тёзке, не собирается, это как раз Жора должен был скончаться от чахотки. Но, спасибо противотуберкулёзным пилюлям Каретникова – о кашле он и думать забыл: за всё лето даже ни разу не простудился на балтийских сквозняках. Классный всё же парень Жорка Романов! Уж он не будет рубить дрова, когда Империя погибает[70]…

Вот, кстати, еще задачка. У нас огромное количество информации из будущего – десятки, если не сотни терабайт, и на жёстких и на оптических дисках, по многим областям деятельности – от политической истории и до ядерной физики до алмазных россыпей в Якутии. Чего там только нет! Но, вот беда – своя аппаратура, способная извлечь все эти сокровища мысли из цифровых кладовых, появится здесь еще очень нескоро, как бы мы ни старались приблизить этот момент. Так что рассчитывать можно лишь на то, что мы прихватили с собой. Это, конечно, немало – одних ноутов у нас десятка два. Но ведь вся эта китайская шняга на американских процессорах рано или поздно выходит из строя. Где-то я читал, что процессор мобильного телефона начинает вырождаться лет через пять-семь. Не знаю, относится ли это к начинке компов и принтеров – но, так или иначе, наша электроника рано или поздно посыплется. Причём скорее рано – если учесть, как напряжёно она у нас работает.

Казалось бы, всё просто – надо поскорее распечатать всё, что есть на дисках. Ан нет – принтеры у нас не самые крутые, рассчитаны на весьма ограниченное количество копий. А ещё раньше закончатся запасы картриджей. Ну ладно, краску наверное, можно и здесь изготовить – но сами-то принтеры накроются раньше, чем мы распечатаем и тысячную долю информации…

И что остаётся? Отбирать наиболее ценную информацию, рискуя тем, что оценки твои окажутся неправильными? Специалисты мы ещё те – отец историк, дядя Макар – врач, Виктор – недоучившийся-то важное.

Можно вручную снимать данные с экрана – здесь ведь уже есть печатные машинки? Можно даже пересъёмку попробовать – фотоаппараты есть, хоть и жутко примитивные, со стеклянными пластинками вместо плёнки.

В-общем, проблемой этой надо заняться – и лучше поскорее. И, пари держу – ни дядя Макар, ни уж тем более, Корф с Никоновым об этом до сих пор не задумывались.

Конец второй части.

Над скаковым полем висит неумолчный гул. Публики полно: праздные зеваки, завсегдатаи тотализатора, жучки-букмекеры, знатоки разнообразных «трио», «квартетов» и «квинтетов плюс»[71]. Дамы в шляпках, цилиндры, военные кепи, котелки. Крики, крики – горестные, разочарованные, восторженные… и все, как один – полные неподдельного азарта высшей, девяносто девятой пробы. Поверх этого гомона – дробная россыпь галопирующих копыт; тому, кто стоит в первом ряду, возле самого ограждения дорожек, слышны звяканья подков друг о друга – когда группа всадников, стоя на стременах, нд нелепыми, размером со школьную тетрадку, жокейскими сёдлами, проносится мимо.

Вот они, вытянулись в линейку, все, как один – в белых бриджах из плотного шёлка, в двухцветных кургузых камзольчиках. Первый, в лимонном и синем, посылает лошадь на препятствие из берёзовых жердей. Рыжая легко, без натуги берёт барьер, зависнув над ним в изящном прыжке. Трибуны взревели, а впереди уже виден финишный столб ипподрома Лоудерри – заезд окончен!

Скаковые лошади – такой же символ Империи, как золотые кругляши соверенов, как привычка исчислять стоимость некоторых «особых» товаров – фамильных драгоценностей, скакунов, яхт, – не в фунтах стерлингов, а в гинеях; такой же, как силуэты лайнеров и махины броненосцев на Спитхедском рейде. Корабли, золото и… скачки. Вот оно, зримое великолепие ДЕРЖАВЫ, простирающей свою мощь над половиной мира.

Паддок, как и скаковое поле, тонул в сентябрьском тумане – старая добрая английская погода! В это молоке всхрапывают лошади, скрипит кожа, брякает железо – служители рассёдлывают скакунов, участвовавших в только что завершившемся заезде.

Двое джентльменов прогуливались вдоль паддока – где ещё наслаждаться прелестями скакового уикенда, как не здесь, где это великолепие особенно близко – только руку протяни?

– «Принцесса Индии» могла прийти первой, если бы её не придержали перед последним препятствием – горячился высокий господин с благородным лицом с аккуратной седоватой бородкой. – Куда смотрят распорядители скачек? Это очевидное мошенничество – так вот и убивают спортивный дух! Кому захочется делать ставки, если игра сыграна заранее и результаты известны?

Его собеседник – с простоватым круглым лицом, украшенным пышными усами, кончики которых, вытянутые «в нитку» были слегка подкручены вверх, – тонко улыбнулся.

– Вот уж не думал, дорогой Уэскотт что вы столь азартны… на ипподроме. Хотя, в жизни игра идёт точно так же – ходы и ставки предугаданы заранее, но в последний момент вмешивается некий фактор и все расчёты летят к черту. И куш срывает тот, у кого хватит хладнокровия дождаться финала и не бросить игру, не так ли?

Уэскотт скривился, как от зубной боли:

– Я понимаю вашу иронию, лорд Рэндольф. Вы хотите сказать, что игра на востоке не вполне проиграна и Братство слишком рано поддалось панике?

– Игра на востоке вовсе не проиграна, Уильям. Скажу больше – мы не потерпели даже временной неудачи. Пожертвована фигура, и противник охотно принял жертву, не догадываясь, что партия просчитана на много ходов вперед.

– Ваша страсть к шахматам хорошо известна, лорд Рэндольф. – отозвался высокий. – Хотя, не могу не заметить – в этой благородной игре нет места случайностям, а ведь именно они порой всё и определяют, когда речь идёт о человеческих страстях.

– Вы ошибаетесь, Уильям. – покачал головой аристократ. – Случайностям есть место везде. Даже великие шахматисты – всего лишь люди. Они могут быть нездоровы, подвержены житейским треволнениям… да мало ли? Истинное мастерство не в том, чтобы исключить случайности, а в том, чтобы ставить их себе на службу.

– И чем же нам послужит этот нелепый казус на Балтике? – осведомился Уильям. – Ведь тут речь идёт именно о случайности – чем ещё можно объяснить то, как легко русские отыскали наших агентов в тумане, в этом жутком лабиринте прибрежных шхер? Меня уверяли, что это невозможно, однако – нате вам!

– Если и случайность – то, несомненно, счастливая. – отозвался лорд Рандольф. – Теперь русская охранка не сомневается, что пресекла враждебную вылазку. Они, конечно, усилят меры безопасности, но это будет уже, как говорят охотники, «в пустой след»: мы своей цели добились, не так ли? Предметы, которые переправлялись на погибшей шхуне, конечно, уникальны – но привычка не класть яйца в одну корзину, в который уже раз сослужила нам добрую службу. Главный приз по прежнему в наших руках, и теперь, когда русские уверены, что сорвали наши планы, вывезти его не составит труда. А человек, умеющий обращаться с ним, у нас есть. А это главное, не так ли?

Высокий пожал плечами, потом неохотно кивнул.

– И вот что, Уильям. – продолжил круглолицый. – я решительно не понимаю, почему вы отменили визит в Петербург? Какие усилия не предпринимали бы наши…хм… сотрудники – без ваших связей по линии русских масонов и не обойтись. Я хотел бы получить твёрдые гарантии что вы отправитесь в русскую Пальмиру в самое ближайшее время.

Уэскотт вздохнул.

– Наверное, придётся, лорд Рэндольф. Хотя – я рассчитывал дождаться здесь, в Лондоне, каких-либо результатов по второму, африканскому этапу нашего плана. Или, на крайний случай, съездить в Брюссель.