Всего в памяти голографического компьютера – а как его ещё называть? – оказалось ровным счётом девять планет. Мы успели наскоро ознакомиться лишь с тремя, и тут наши исследования были прерваны самым бесцеремонным образом…

Из письма поручика Садыкова, адресованных его школьному товарищу, мещанину города Кунгура Картольеву Елистрату Бонифатьевичу.

«Снова день и снова пища, славный дружище мой Картошкин! Позади остались приключения на Черном континенте, а мы, и в числе оном и твой покорный слуга, до сих пор живы и даже, кажется, здоровы. Что «невредимы» – сказать не рискну, поскольку многие из нас обзавелись шрамами и потеряли не один стакан крови. И все же, злоключения позади; письмо это я пишу, удобно устроившись на бухте троса, на палубе канонерской лодки «Кореец», которая подобрала нас в водах Гвинейского залива.

На подходах к городу Боме – это, чтобы было тебе известно, главный морской порт и наикрупнейший город в Конго – на наш пароход напали. Ну не верилось мне, что злодей Жиль, один раз уже чуть не угробивший экспедицию, погиб: за борт он свалился целёхонек, до берега было всего ничего, футов двадцать, а крокодилов мы распугали мортирной пальбой. Правильно я сомневался – негодяй сумел не просто выплыть из мутных вод, но и раздобыть где-то пироги с неграми-гребцами. И как только он исхитрился обогнать нашу паровую лоханку, неспешно шлёпающую единственным колесом по фарватеру? Хотя – если вспомнить, сколько времени мы блуждали в лабиринтах поток, сколько раз возвращались назад, заблудившись в бесчисленных островах, островках, плёсах, сколько времени потеряли, заставляя работать капризную машину…. На всё это ушла уйма времени; супостат получил вдоволь времени для того чтобы составить кованые планы и подготовить нам очередную ловушку.

Жиль оказался малым не промах – не рискнув устраивать засаду на реке и кидаться на абордаж со своим голозадым воинством, он постарался усыпить нашу бдительность – и не тревожил экспедиции до самого устья. А мы и хороши – проводили дни в тенёчке, под палубным навесом, на манер каких-нибудь аглицких путешественников, любующихся красотами реки Нил, да еще и придумали себе учёное занятие: принялись разгадывать тайны прозрачного статуя, выкопанного из холма Бели-Бели. Не зря же мы тащили хрустального идола через пол-Африки? И, должен тебе сказать – занятие это оказалось на редкость благодарным, равно как и увлекательным; тут я замолкаю, ибо не всякий секрет можно доверить бумаге.

Изыскания эти поглотили нас настолько, что Жиль и его команда головорезов захватила экспедицию «со спущенными штанами» – как говорят бесцеремонные североамериканцы-янки. Мы в очередной раз, забыв обо всём, сидели в сооружённом на корме парохода «планетарии», когда из протоки выскочили три пироги, и на пароходик посыпались пули и стрелы. Мы кинулись к ружьм; но и с другой стороны к пароходу подошла лодка, полная головорезов в пробковых шлемах. Жиль не рискнул доверяться чернокожим воителям и набрал в Боме европейцев – отбившихся от кораблей моряков, отставных солдат и прочий сброд, какого хватает в любом порту.

Не все на пароходе предавались созерцанию светил; не успели супостаты зацепить нас баграми, как по пироге – той, что приближалась с правой стороны – бухнул наш главный калибр. По гроб жизни мы с господином Семёновым – да и все, кто был на борту, – должны теперь благодарить нашего забайкальца-урядника. Этот славный муж, ожидая всяческих пакостных сюрпризов, до половины набил ствол нашей мортирки мелкими камнями, гнутыми гвоздями и гайками – и теперь в упор, шагов с десяти выпалил по идущим на абордаж злыдням. Тех как метлой вымело за борт – страшное зрелище, уж поверь мне дружище! Услыхав грохот орудийного выстрела, гребцы на других пирогах замешкались; это дало нам несколько драгоценных минут. Герр Вентцель, занявший место за штурвалом, твердой рукой направил наш ковчег в берег, туда, где можно было приткнуться к сухой земле, а не завязнуть в илистой отмели. Так и вышло – пока урядник с оставшимся забайкальцем отстреливались, пристроившись за поленницами дров, от нападающих, мы перекидали на сушу то, попалось под руку: боеприпасы, немного продовольствия и, главное, находки, вывезенные из Нгетуа-Бели-Бели.

Увы, истукан-тетрадигитус достался неприятелю – только мы начали спускать его на берег, как вороги решились и пошли на абордаж. Пришлось удирать, несолоно хлебавши; всё остальное мы сумели забрать с собой. И прозрачную чашу-линзу, превращающую красный лучик света в невероятные картины чужих миров, и планшет-тентуру (вот дурацкое слово!), и чёрные зёрнышки, до сих пор нам не пригодившиеся. Самым тяжёлым в этом научном багаже оказался ящик с металлическими пластинами – мы сумели вытащить его на берег буквально под носом у проходимца-Жиля. Мы бы вытащили и статую; но, когда запылал пароход, подожженный напоследок мстительным немцем, пришлось в спешном порядке уносить ноги, уповая на то, что огненная завеса хоть ненадолго задержит преследователей.

Не стану утомлять тебя рассказом о наших мытарствах в Боме; об этом, как и о многом другом, надеюсь поведать тебе лично, у камина, за стаканчиком пунша – как в старые добрые времена. Скажу лишь, что через две с небольшим недели некий чернокожий торговец рыбой лишился своей шаланды. Бедняга безвинно пострадал, ибо мы не имели ни единой серебряной монетки, чтобы возместить ему убытки. Весь состав экспедиции набился в это провонявшее смолой и гнилой треской корыто; помолясь, мы вышли в море. Удалившись версты на три от берега, начальник экспедиции привёл в действие некое устройство, именуемое маяком; по его словам, невидимые лучи, испускаемые этим приспособлением, должны были уловить ожидающие за горизонтом русские военные суда. Так и вышло; всего через сутки (рыбная вонь, качка, нехватка воды, теснота, морская болезнь) чёрный ящичек рации отозвался человеческой речью. И через каких-нибудь два часа на горизонте возник силуэт русской канонерской лодки. И вот – я сижу на бухте троса, чисто отмытый, побрившийся нормально в первый раз за много месяцев, к тому же, облачённый – невиданная роскошь! – в свежее исподнее, и сочиняю тебе послание.

Что ж, хотяглавные приключения и позади – у берегов Конго нас держит некое незавершённое дело. И его надо не довести до конца, иначе все мытарства, все принесённые жертвы – а находки экспедиции увы, обильно политы кровью! – окажутся напрасны.

– Машинное? Ход держать тринадцать узлов. Да, именно. А как хотите – хоть заклепайте предохранительные клапана, хоть масло охлаждённое лейте на подшипники, но парадные тринадцать будьте любезны обеспечить! Нет. Нет. А как угодно. Не желаю слышать. Всё.

Остолецкий поймал ладонью затычку, раскачивающуюся на латунной цепочке, вогнал в амбушюр. Командир был недоволен – пока ветер дул с зюйд-веста, бельгийская яхта, отчаянно кренясь в крутом бейдевинде, выжимала не более одиннадцати узлов – к тому же, её сносило к африканскому берегу, на песчаные отмели, увенчанные гребнями острых рифов. Слабенькая машина «Леопольдины» не вытягивала, и «Кореец» медленно, но верно нагонял её на своих двенадцати узлах – с той минуты, когда отметка возникла на экране радара, расстояние между яхтой и канонеркой сократилось с двенадцати до трёх миль и продолжало таять. Но, видимо, морской бог Нептун сегодня благосклоннее к беглецам – ветер отошёл к весту, и яхта, поймав в паруса бакштаг, прибавила ход до четырнадцати с лишним узлов.

«А «Кореец» и в лучшие дни, с неповреждённым винтом, хорошо если выдавал тринадцать с половиной – прикинул Ивану. – То-то бесится Остолецкий – не хватало ещё, чтобы от его новенькой, с иголочки, канонерки в открытом море удрало прогулочное корыто под парусами! Сраму не оберешься!»