То, что он нашел, превзошло его ожидания. Трое из находившихся на поезде имели «винчестеры», и довольно новые. «Винчестеры» он может загнать.

Кроме ружей он нашел двое часов, отличный нож, бритву с ручкой из слоновой кости, маленькую кисточку для бритья и несколько кусочков ароматного мыла, пользоваться которым под стать только избалованным женщинам. Джо удивился мылу. Мужики были как мужики, не чистюли и не щеголи. Интересно, кто из них мог пользоваться таким мылом, недоумевал Джо.

Он нашел также три сотни американских долларов золотом. Деньги вообще заставили его опешить. Трех сотен долларов не набралось бы у всей их деревни. Это было больше, чем он вообще рассчитывал когда-либо заиметь. А ведь то был всего лишь обычный поезд, груженный несколькими сотнями овец.

Если уж такой поезд дал ему урожай из трех ружей, ножа, бритвы, часов, душистого мыла и трехсот долларов, то что можно найти, если устроить налет на поезд со множеством пассажиров? Да если на нем еще окажутся богатые гринго? Что будет у них?

Джо убил людей из поезда только для того, чтобы испытать свою винтовку. У него не было намерения их грабить. Но теперь, когда он все же сделал это, то задумался о том, что было бы интересно ограбить поезд получше, поезд с богатыми людьми, у которых могли бы оказаться интересные вещи.

Пошарив в вещах еще раз и обнаружив две пропущенные им монеты, а также отличный складной ножичек, он приготовился отправиться в Техас. Когда обнаружат тела, непременно решат, что он уехал в Мексику. Техасцы не отличаются большим умом. Он подумал, что может поехать в Сан-Антонио и купить там кое-что на появившиеся деньги.

Собираясь вскочить в седло, он вдруг вспомнил об овцах. В вагонах их было несколько сот. День стоял очень жаркий, а у овец не было ни воды, ни корма. Если он не выпустит их или никто не наткнется на поезд, все они передохнут.

Джо подумал о том, чтобы выпустить их и использовать как мишени для стрельбы. Они будут пастись в нескольких сотнях ярдов, а он будет отстреливать их из своей бесподобной винтовки, представляя, что перед ним гринго. Но у него не так уж много патронов и он не может тратить их на овец. Это его брат Рафаэль не расставался с козами и овцами. Он бы даже притащил их в дом, если бы разрешила мать. Рафаэль со своими курчавыми и грязными волосами сам был похож на овцу. Он даже мычал, как овца. Его песенки напоминали блеяние. Тереза яростно защищала Рафаэля. Как-то раз, когда Джо дразнил его, она схватила нож и ударила его в плечо. Он недооценил слепую Терезу. Услышав, как он насмехается над Рафаэлем, она схватила нож и ударила на звук. Джо сбил ее и пнул ногой, но ущерб ему все же был причинен. Она продырявила ему новую рубашку, которую он сторговал в Пресидио. Его тогда поразило, что слепая девчонка может быть такой ловкой.

Воспоминания о Рафаэле с Терезой и об испорченной рубашке настроили Джо против овец. Он не выпустил их, а лишь несколько раз свистнул, проскакав мимо вагонов, служивших им тюрьмой.

В открытых товарных вагонах сдохло семьсот двенадцать овец. Над ними кружило бесчисленное множество грифов, когда железнодорожники обнаружили поезд. Скопление птиц в небе было видно за пятьдесят миль. Железнодорожникам приходилось обматывать голову мокрыми одеялами, чтобы добежать и отцепить вагоны с дохлыми и разлагающимися овцами. Грифов на стенках вагонов сидело столько, что их приходилось сбивать дубинами. Сцепки вагонов оказались так загажены, что некоторые из железнодорожников падали в обморок, а другие просто убегали. Дышать было невозможно, когда они пытались отцепить вагоны. В конце концов они ограничились тем, что отцепили лишь паровоз, но и тот был засижен грифами.

— Знаешь, как мухи роятся над мясом, — говорил Гуднайт Каллу. Гуднайт в то время был в южном Техасе и заезжал, чтобы взглянуть на происшедшее.

— Да, зрелище малоприятное, — согласился Калл.

— Вот так и грифы роились над поездом, — сказал Гуднайт. — О Гарзе еще не знали в то время, но мне уже тогда показалось, что это его рук дело. Немногие могли ускакать, бросив на погибель семьсот овец.

— Семьсот двенадцать, — уточнил Калл.

— Ну, я не считал и не знаю, почему они так уверены в этом, — проворчал Гуднайт, которого раздражала педантичность Калла даже в таких вопросах.

— Думаю, что железке было известно это с самого начала, поэтому и всплыла такая цифра, — заметил Калл.

— Тогда я сомневаюсь в ее точности, — стоял на своем Гуднайт. — Никогда не встречал железнодорожника, который мог бы сосчитать живой скот, особенно овец.

— Ничего не поделаешь, все овцы одинаковые, — сказал Калл.

— Я не это имел в виду, — продолжал Гуднайт. — Скотина есть скотина. Дело в том, что эти люди не могут считать точно. Я никогда не встречал железнодорожника, способного точно сосчитать, сколько лап у хромой кошки.

Чем больше Гуднайт думал о несовершенстве человечества, чему он часто бывал свидетелем, тем больше это распаляло его.

— Правда, не могу сказать, что этим отличаются одни только железнодорожники, — заявил он. — Люди вообще не умеют считать животных. А вот я — один из немногих, которые умеют.

— И сколько тебе удавалось насчитать за один раз? — спросил Калл. Нетерпимость к недостаткам других всегда выводила Калла из себя, хотя сам он слыл не менее способным по части точности подсчета, чем Гуднайт.

— Одиннадцать тысяч восемьсот четырнадцать голов, — не задумываясь, ответил Гуднайт. — Это были четыре гурта. Я пересчитывал их перед выходом на сборное пастбище возле Пуэбло в Колорадо во время своего последнего перегона. А пригнать должны были одиннадцать тысяч восемьсот сорок восемь. Тридцать четыре головы мы потеряли, вернее не мы, а Билл Старр. Я доверил ему второй гурт, что было ошибкой. Мне нравился Билл, но ему не хватало здравого смысла, как не хватает и до сих пор.

— С ума можно сойти, пересчитывая этих овец, когда они бросаются врассыпную, — проговорил Калл.

Гуднайт гонял фургон в Кларендон, чтобы привезти оттуда кое-что из продуктов и несколько буров для рытья ям под столбы, а Калл верхом на лошади, которая, по мнению Гуднайта, совсем не подходила ему, попался Гуднайту на обратном пути. Джо Гарза только что ограбил свой третий поезд, убив пятерых, которые все были белыми. Но мысли Гуднайта были заняты не молодым убийцей, орудовавшим на границе. Он по-прежнему размышлял о несовершенстве человечества.

— Как ты думаешь, человек становится толковым с годами или он должен таким родиться? — поинтересовался он у Калла.

— Толковым? — переспросил Калл. — Толковым в смысле коров, погоды или еще чего-то?

— Мне кажется, вопрос задал я, — сказал Гуднайт. — Ты известен своей прямотой, так будь прямым. Ты родился толковым или стал таким со временем?

— В двадцать лет я был не очень-то сведущим, — ответил Калл. — Думаю, что сейчас я принимаю более разумные решения.

— Мне кажется, что твоим лучшим решением было перегнать гурт в Монтану, — заявил Гуднайт. — Оно было смелым, потому что индейцы не были усмирены. Они достали твоего напарника и могли достать тебя. Но все равно это было хорошее решение. Монтана ждала и нуждалась в том, чтобы кто-то пришел и привел отары на ее поля.

Калл ничего не сказал. Только бестактный человек мог привести пример с Монтаной. Гуднайту и практически каждому взрослому, кто интересовался торговлей скотом, было известно, каким провалом закончилась его авантюра с Монтаной.

— Оно было бы неплохим, если бы я знал, как обходиться с ранчо, — проговорил, наконец, Калл. — Но я не знал этого. Гас бы смог. Он мог заправлять чем угодно. Но он погиб прежде, чем мы успели начать. И все закончилось полным провалом.

— Я так не считаю, — возразил Гуднайт.

— Только потому, что это было не твое ранчо, — заметил Калл.

— Правильно, не мое, но мне не нравится, когда ты рассуждаешь, как банкир, — продолжал Гуднайт. — С точки зрения банкиров, все мои затеи были авантюрами, включая мое нынешнее ранчо в Пало-Дьюро. Адвокаты отнимут его у меня еще до смерти. Адвокаты с банкирами — как навозные жуки. В конце концов они утащат все, что я построил, как утащили твое ранчо выше Йеллоустона.