Я буду думать о тебе каждый день. Я немного боюсь, что придет время, когда твои чувства ко мне ослабеют, и ты забудешь о том, что нас объединило, поэтому вот что придумала. Где бы ты ни был и что бы ни делал в первую ночь полнолуния — помнишь вечер нашего знакомства? — я хочу, чтобы ты посмотрел на луну в ночном небе и вспомнил обо мне и семи днях, которые мы прожили вместе. Где бы я ни находилась, в эту ночь я тоже буду смотреть на луну. Раз уж мы не можем быть вместе, давай по крайней мере разделим это, и, может быть, тогда наше чувство будет длиться вечно.

Я люблю тебя, Джон Тайри, и собираюсь поймать тебя на слове, которое ты мне дал. Если ты вернешься, я выйду за тебя замуж. Если ты нарушишь свое обещание, ты разобьешь мне сердце.

С любовью, Саванна.

Сквозь слезы, застилавшие глаза, я видел лишь плотный слой облаков за окном, не зная, где мы находимся. И мне отчаянно хотелось одного — полететь назад, в родные края, туда, где мой дом и где меня ждут.

Несколько часов спустя, в свою первую одинокую ночь в Германии, я перечитывал письмо Саванны, желая оживить в памяти последнюю неделю. Это оказалось легко — воспоминания уже начинали преследовать меня и порой казались реальнее, чем гарнизонная обстановка. Я чувствовал маленькую ручку Саванны в своей, видел, как она выжимает волосы. Я рассмеялся вслух, вспомнив свое удивление, когда Саванна, впервые встав на доску, уверенно доехала на волне до самого берега. Семь дней в ее обществе изменили меня настолько, что это заметили даже парни из нашего отделения. Битых две недели Тони немилосердно прохаживался на мой счет, искренне уверовав, что именно его убежденность в важности общения с женским полом сыграла свою роль. Я сглупил, рассказав ему о Саванне, и с тех пор Тони по пять раз на дню требовал подробностей. Стоило мне приняться за книгу, как он садился напротив с идиотски широкой улыбкой.

— Расскажи мне еще раз о своем безумном отпускном романе, — требовал он.

Я не отрывал глаз от страницы, подчеркнуто игнорируя другана.

— Саванна ее зовут, да? Са-ван-на. Черт, мне нравится это имя. Такое… Такое… А, изысканное! Но держу пари, она просто тигрица в юбке!

— Заткнись, а?

— Ты со мной не это! Разве не я воспитывал тебя, как мать родная? Не выгонял тебя пинками на вечеринки? Наконец ты послушался, и теперь время возвращать долги. Я жду подробностей.

— Это не твое дело.

— Но вы хоть пили текилу? Я говорил тебе, это с любой сработает!

Я молчал. Тони воздел руки:

— Хорош тянуть, уж столько-то ты можешь рассказать старому другу!

— Я не хочу об этом говорить.

— Потому что влюблен? Ты что-то такое рассказывал, но я начинаю думать, что ты все выдумал.

— Правильно, выдумал, теперь отвяжешься? Покачав головой, Тони поднялся со стула.

— Да ты просто сохнешь по ней, приятель.

Я ничего не ответил, но про себя не мог не согласиться. Я пропал, влюбился в Саванну по самую маковку и был готов на все, лишь бы быть с ней. Я подал рапорт о переводе в Штаты. Командир нашей части, известный своим практическим подходом к делу, отнесся к моей просьбе серьезно. На вопрос о причине я ответил, что у меня одинокий пожилой отец. Офицер откинулся на спинку стула и без обиняков сказал:

— Шансы невелики, если у твоего отца нет проблем со здоровьем.

Выходя от начальства, я не пытался скрыть разочарование от того, что мне ничего не светит минимум шестнадцать месяцев. В следующее полнолуние я вышел из казармы и побрел на травянистую лужайку, где мы часто играли в соккер. Там я лег на спину и уставился на луну, вспоминая каждую минуту нашей недели и тихо кипя от сознания, что я сейчас так далеко.

С самого начала звонки и письма стали регулярными. Мы обменивались и и-мейлами, но вскоре я понял, что Саванна предпочитает настоящие письма и ждет от меня того же самого. «Конечно, это не так оперативно, как и-мейл, но за это я письма и люблю, — писала она. — Мне нравится неожиданность, когда находишь письмо в почтовом ящике, и будоражащее предвкушение новостей, когда открываешь конверт. Мне нравится, что я могу взять письмо с собой и прочесть на природе, чтобы лицо овевал легкий бриз, а строки письма вдруг начинали звучать. Мне нравится представлять, как ты выглядел, когда писал мне, — твою одежду, обстановку, то, как ты держал ручку. Наверное, это наивно и неточно, но я представляю, что ты сидишь в палатке за импровизированным столом и пишешь при свете масляной лампы, а снаружи завывает ветер. Это несравненно более романтично, чем читать и-мейл с монитора бездушной машины, которую используешь для загрузки музыки или поисков доклада».

Я улыбался, читая о палатке с масляной лампой и столом из ящиков, но согласился, что это куда романтичнее, чем купленные на деньги правительства флуоресцентные светильники и письменный стол в наших бревенчатых казармах.

Шли дни, недели, и моя любовь к Саванне становилась все сильнее. Иногда я тайком уходил от сослуживцев, чтобы побыть одному, доставал фотографию Саванны и пристально изучал каждую черточку. Я был одержим Саванной и до мелочей помнил проведенную с ней неделю, но по мере того как лето сменилось осенью, а осень перешла в зиму, я все больше был благодарен ей за фотографию. Я говорил себе, что точно помню, как Саванна выглядит, но не мог не признать, что детали со временем стираются из памяти. А может, прежде я их просто не замечал. Например, на фотографии я разглядел маленькую родинку под левым глазом, которую как-то упустил, а ее улыбка при внимательном рассмотрении оказалась немного асимметричной. Эти божественные несовершенства делали Саванну еще прекраснее, но временами мне было невыносимо оттого, что приходится изучать их по фотографии.

Жизнь шла своим чередом. Я постоянно думал о Саванне и очень скучал по ней, но у меня были обязанности, которые нужно было выполнять. В начале сентября вследствие ряда обстоятельств, которые даже армия не в силах внятно объяснить, мое отделение вторично послали в Косово для присоединения к Первой бронетанковой дивизии, выполнявшей очередную миротворческую миссию, при том что почти вся пехота была отослана обратно в Германию. В Косово обстановка оказалась довольно спокойной, мне ни разу не пришлось стрелять, но это не значит, что я проводил дни, собирая цветочки и мечтая о Саванне. Я чистил автомат, ходил в патрули, постоянно был настороже на случай нападения каких-нибудь фанатиков и к ночи с ног валился после многочасового напряжения. Иногда я по два-три дня не думал, что сейчас делает Саванна, и вообще не вспоминал о ней. Но разве это делало мою любовь менее реальной? Я вновь и вновь задавал себе этот вопрос и всякий раз отвечал «нет», ибо ее образ нападал на меня как из засады, когда я меньше всего ожидал, вызывая нестерпимую тоску, как в день отъезда. Что угодно могло вызвать прилив воспоминаний: сослуживец, упомянувший жену, сербская парочка, держащаяся за руки, или даже улыбки некоторых местных жителей, встречавших нас на улицах.

Письма от Саванны приходили примерно раз в десять дней, и к моему возвращению в Германию скопилась целая стопка. Ни одно из них не походило на первое письмо, прочитанное мною в самолете; большинство посланий напоминали непринужденную, легкую болтовню, и лишь в конце порой прорывались истинные чувства. Саванна держала меня в курсе событий. Оказывается, первый дом они закончили с небольшим опозданием относительно графика, поэтому второй коттедж пришлось гнать на всех парах. Рабочие дни стали длиннее, но доморощенные строители уже напрактиковались и кое-чему научились, поэтому работа спорилась. По завершении первого дома студенты устроили пир на всю округу, и тосты в их честь звучали до самого утра. Почин отмечали в «Лачуге креветки»; Тим заявил, что тамошняя обстановка даст фору любому дорогому ресторану. Я узнал, что Саванна будет слушать лекции почти у всех преподавателей, к которым записывалась весной. Она пришла в восторг, выяснив, что подростковую психологию будет читать доктор Барнс, автор большой статьи, недавно опубликованной в каком-то эзотерическом журнале по психологии. Я не искал доказательств, что все эти месяцы Саванна думала исключительно обо мне, даже попадая молотком по пальцу или помогая вставлять оконную раму, или общалась с Тимом, страстно желая, чтобы на его месте был я. Мне нравилось думать, что наше чувство глубже подобных мелочей, а постепенно к этому добавилась вера, которая помогла мне еще сильнее любить Саванну за ее успехи.