— Минерва, — сказал Лазарус, — загонишь его в угол в другой раз. Ты не рассказала Джастину то, о чем он хотел узнать: как это происходит.

— О!

— Рассуждая о зарождении самосознания у компьютера, ты исключила один ключевой, с моей точки зрения, момент: в отличие от тебя я знаю об этом, хотя не был компьютером. Этот фактор применим как к компьютерам, так и к людям. Моя дорогая, Джастин и вы, две гениальных разбойницы, можете тоже послушать… Вся техника анимистична… я бы хотел сказать, гуманистична, но этот термин уже использован. Любая машина отражает концепцию человека-проектировщика; она отражает человеческий мозг, будь то тележное колесо или гигантский компьютер. Поэтому нет ничего загадочного в том, что спроектированная человеком машина обретает человеческий разум; тайна заключена в нем самом — это нечто самостоятельное и неизведанное. У меня была раскладушка, которая любила кусать меня. Не хочу сказать, что она обладала сознанием — но приближаться к ней я привык с осторожностью.

Минерва, дорогая, мне часто приходилось иметь дело с крупными компьютерами; они были почти так же совершенны, как и ты, однако так и не обрели самосознания. Ты не можешь сказать нам, почему так случилось?

— Боюсь, что не смогу, Лазарус. Надо бы спросить Афину, когда вернемся домой.

— Скорее всего она тоже не знает: ей не приходилось встречаться с большими машинами, кроме Доры. Капитан Лазулия, как давно ты себя помнишь? Однажды ты — или твоя соучастница по бесчисленным преступлениям — объявила, что помнит, как ее кормили. Грудью, я имею в виду.

— Конечно же, мы помним! А разве есть такие, кто не помнит?

— Да. Я, например, не помню. Меня выкормили из бутылочки; но я не помню даже этого. Нечего было запоминать. И в результате я до сих пор не могу видеть сиськи без восхищения. Скажите-ка мне — только не хором — вы помните, какая из матерей давала вам грудь?

— Конечно, помню! — возмутилась Лорелея. — У мамы Иштар сисечки были большими…

— …а у мамы Гамадриады гораздо меньше, даже когда в них было полно молока.

— Правда, молока оказывалось столько же.

— Но вкус был другой. Мамы кормили нас по очереди. Для разнообразия.

— Но вкусно было и там и там. Скажи ему, Лазя.

— Довольно. Вы сказали то, что я хотел. Джастин, эти дети осознавали себя и других людей — по крайней мере собственных матерей — в возрасте, когда обычный ребенок еще совершенно беспомощен. Это некоторым образом объясняет тот факт, что ясли никогда не могли хорошо справляться с воспитанием. Но мне нужно другое. Минерва, что ты помнишь о том времени, когда была непробужденным клоном?

— Ничего, Лазарус. Были какие-то странные сны — обрывки воспоминаний, которые я, прежняя, передавала себе, нынешней. Но я начала этот процесс, лишь когда Иштар сказала, что клоновый организм достаточно подрос. Это было как раз перед тем, как я ушла из своего прежнего тела и Иштар пробудила меня. Но этот процесс был не мгновенным. Джастин, протеиновый мозг не может воспринимать данные со скоростью компьютера, Иштар заставляла меня действовать очень медленно и осторожно. А затем короткое время — с человеческой точки зрения — я находилась сразу в двух местах: в компьютере и голове. Потом я оставила машину, и она стала Афиной Палладой, а меня пробудила Иштар. Но, Лазарус, клон in vitro не имеет сознания; он подобен плоду в матке. Никаких стимулов. Даю поправку: минимум стимулов — и ничего такого, что могло бы оставить постоянный след в памяти. Если не считать случаев регрессии под гипнозом.

— Учитывать их нет необходимости, — заметил Лазарус. — Истинны они или нет, ими можно пренебречь. Обратить внимание следует на минимум стимулов. Сладкая моя, все большие компьютеры могут обрести самосознание, но не делают этого, потому что их никто не любит. Вот и все. Младенец или мощный компьютер может обрести сознание лишь благодаря вниманию, которое уделяют ему окружающие. Точнее, любви, как это обычно зовется. Минерва, такая теория соответствует первым годам твоей жизни?

Минерва задумалась.

— По человеческим понятиям это было около столетия назад, а с точки зрения компьютера — в миллион раз больше. По записям я знаю, что собрали меня за несколько лет до того, как Айра занял свой пост. Но мои самые ранние личные воспоминания — я их сохранила и не оставила ни Афине, ни компьютеру в Новом Риме — это с каким нетерпением и предвкушением счастья я жду очередного разговора с Айрой.

— По-моему, больше пояснять нечего, — заключил Лазарус. — Младенцев кормят грудью, им целуют пальчики, с ними разговаривают, дуют в пупочек и развлекают. У компьютеров нет пупочков. Но внимания им необходимо не меньше. Джастин, Минерва сказала, что компьютеру, оставшемуся во дворце, она не оставила ни капли себя самой.

— Это так. Я оставила машину неповрежденной, запрограммированной на выполнение всех своих обязанностей, но не рискнула оставить личные воспоминания, ведь они — часть меня. Машина не могла осознать, что некогда была Минервой. Поступи я иначе, это было бы нехорошо по отношению к ней. Лазарус предупредил меня, и я действовала самым осторожным образом: проверила всю информацию до последнего бита и стерла все лишнее там, где необходимо.

— Вы пропустили один поворот, — заметил Джастин Фут. — Все это было еще в Новом Риме; а пробудились вы здесь, всего три года назад.

— Удивительных, восхитительных года… Видите ли…

— Позволь мне прервать тебя, дорогая. Лучше расскажи ему обо всем. Но сперва скажи, Джастин, доводилось ли тебе в Новом Риме общаться с исполнительным компьютером после того, как мы уехали?

— Конечно, доводилось.

— А бывал ли ты в кабинете мадам исполняющей обязанности председателя, когда она прибегала к его услугам?

— Да, несколько раз. Как раз вчера — то есть за день до того, как я отправился сюда… все забываю, что время, потраченное на перелет, исчезло из моей памяти.

— И как же она называет машину?

— По-моему, именем она не пользуется. Да, я уверен.

— Ах, бедняжка!

— Нет, Минерва, — спокойно проговорил Лазарус. — Ты оставила ее в добром здравии: машина не проснется до тех пор, пока не обретет господина, или госпожу, который будет любить ее. Возможно, на это уйдет не так много времени, — бодро добавил он.

— Да, Лазарус, это может случиться очень скоро, — сказал Фут. — Эта старая… впрочем, лучше не продолжать; короче, Арабелла обожает быть центром внимания. Она показывается буквально повсюду, даже в Колизее, и машет всем платочком. После Айры, который без трескотни проворачивал государственные дела, она выглядит странно.

— Понимаю, дорвалась. Ставлю семь против двух, что ее убьют в ближайшие пять лет.

— Никаких пари. Я же статистик, Лазарус.

— Действительно. Ну хорошо, вернемся в нашим хитростям. Мы там столько нажулили. Иштар завела во дворце вспомогательную клинику. Мол, ради меня, старейшего. Однако заведение это было лишь прикрытием для более крупного биологического предприятия. Минерва выбрала себе родителей; Иштар выкрала ткани и подделала отчеты. Тем временем наша тощая подружка, дочь моя Минерва…

— Она не тощая! При ее весе, телосложении и возрасте она как раз в самый раз!

— …и кругленькая, где надо!

— …сдублировала свою личность в компьютере моей яхты «Доры». Все работы проводились от моего имени и оплачивались мною же, поэтому никто не посмел интересоваться, зачем старейшему — есть же у возраста какие-то преимущества, в особенности среди говардианцев — потребовался огромный компьютер в яхте, уже оснащенной одним из самых современных компьютеров в космосе. Ну а тем временем на крыше дворца, в особняке, который одолжил мне Айра и куда, кроме меня, пускали только нескольких таких же бессовестных, как я, в комнате, в которой я не слишком нуждался, подрастал клон.

Когда пришло время уезжать, очень большой чемодан с очень маленьким клоном поехал в космопорт в моем собственном багаже — между нами, конечно, — и его погрузили в «Дору» без досмотра, как собственность председателя… вы помните, что я не отдавал молоток Арабелле до тех пор, пока наши транспорты не ушли в космос. А я с Айрой и со всей моей компанией на борту улетел последним.