Однако величайший на земле шеф разведки ни на секунду не принимал в расчет, что эти задержки и колебания отразятся на Джерри самым разлагающим образом. Одно дело – знать об этом (Смайли, несомненно, знал и даже предпринял кое-какие профилактические меры). Однако учитывать это влияние, ставить его на одну доску с соображениями высокой политики означало бы полную безответственность. Генерал обязан соблюдать приоритеты.
Спору нет, чтобы ждать у моря погоды, хуже места, чем Сайгон, в целом свете не сыщешь. Промедление все затягивалось и затягивалось; в Пирке время от времени возникали разговоры о том, чтобы послать Джерри в более полезное для здоровья место, например в Сингапур или в Куала-Лумпур, но по соображениям целесообразности и маскировки его опять и опять оставляли там, где он был; кроме того, думалось, что завтра все может измениться. Проблема заключалась также в его личной безопасности. О Гонконге даже речь не заходила, а влияние Ко и в Бангкоке, и в Сингапуре было, несомненно, велико. И снова вставал вопрос маскировки: если близится провал, разве найдешь место удобнее, чем Сайгон? А пока Джерри действовал вполсилы в городе, который тоже существовал как бы вполсилы. Война правила экономикой Сайгона уже лет сорок или около того, поэтому, когда в семьдесят третьем американцы вывели войска, это оказалось для города такой катастрофой, что он так и не сумел от нее до конца оправиться.
Получилось, что долгожданный последний акт, в котором участвовали миллионы актеров, был сыгран перед жалкой горсткой зрителей. Даже во время обязательных поездок на передний край боевых действий Джерри не мог отделаться от ощущения, что наблюдает матч в крикет на залитом дождем поле, когда всем участникам не терпится поскорее уйти в павильон. Цирк запретил ему уезжать из Сайгона на том основании, что он мог понадобиться в любую минуту, но соблюдать этот приказ было бы просто смешно, поэтому он его игнорировал. Внешняя граница обороны Сайгона проходила через Зыаньлок, скучный французский городок, выросший на каучуковых плантациях.
Эта война коренным образом отличалась от той, что происходила в Пномпене: она велась по европейским принципам, и техники было не в пример больше. У «красных кхмеров» сказывалось отсутствие бронетехники, а Северный Вьетнам обладал русскими танками и 130-миллиметровой артиллерией, они шли колесом к колесу, классическим русским строем, словно под руководством маршала Жукова собирались штурмовать Берлин, и ничто не могло их остановить, пока не будет наведено и заряжено последнее орудие. Джерри обнаружил город наполовину покинутым. В католической церкви не было никого, кроме священника-француза.
– C'est termine (Все кончено), – коротко объяснил он. – Южные вьетнамцы поведут себя, как всегда. Прекратят наступление, повернутся и убегут.
Они вместе выпили вина, глядя на опустевшую площадь.
Джерри записал эту историю, отметив, что на сей раз загнивание необратимо, на что Стаббси отреагировал кратко: «Предпочитаю людей пророкам. Стаббс».
В Сайгоне, на ступенях, ведущих к отелю «Каравелла», дети-попрошайки торговали никому не нужными гирляндами из цветов. Джерри, чтобы им было не так стыдно, дал им денег, взял цветы, а у себя в номере выкинул их в корзину для бумаг. Когда он спустился вниз, они принялись стучать в окно, пытаясь продать ему а м е р и к а н с к и й ф л а г. В пустых барах, куда он заходил выпить, девушки стайками вились вокруг, словно чувствуя, что ловят клиента в последний раз перед концом света. Только полицейские были в своей стихии. Сверкая белыми шлемами и белоснежными перчатками, они стояли на каждом углу, словно ждали, когда по улицам пройдут победоносные вражеские войска, чтобы указать им дорогу. Они с монаршей величественностью разъезжали в белых джипах мимо беженцев, сгрудившихся в клетушках, похожих на курятники.
Уэстерби вернулся в гостиничный номер. Позвонил Эркюль, вьетнамский приятель Джерри, которого тот старательно избегал. Эркюль, как он сам себя называл, был противником существующего порядка и борцом против режима Тхиеу; он зарабатывал себе на жизнь, снабжая британских журналистов информацией о Вьетконге; бедняга наивно полагал, что Великобритания не принимает участия в войне.
– Британцы – мои друзья! – взывал он в телефонную трубку. – Вытащите меня! Мне нужны газеты. Мне нужны деньги!
– Попытай счастья у американцев, – посоветовал Джерри и повесил трубку.
Отделение агентства «Рейтер», в которое Джерри принес свою мертворожденную сводку новостей, являло собой памятник позабытым героям и романтике поражения. На столах под стеклом лежали фотографии лохматых парней, на стенах висели забракованные гранки и образчики редакторского гнева; в воздухе пахло старой газетной бумагой и витал аромат жилья, какой можно ощутить где-нибудь в английской глубинке – воплощение тайной ностальгии каждого оторванного от дома корреспондента. За углом здания располагалось бюро путешествий; как выяснилось позже, в этот период Джерри дважды заказывал билеты в Гонконг, а потом не являлся в аэропорт. Уэстерби опекал молодой и ретивый Кузен по имени Панк; он работал под прикрытием агентства новостей и время от времени приходил в отель с шифровками в желтых конвертах, помеченных для достоверности «Срочная пресса». Но внутри было одно и то же: «Решение не принято», «Оставаться наготове»,.Решение не принято". Джерри читал Форда Мэдокса Форда (Форд Мэдокс Форд (1873-1939) – английский писатель) и какой-то ужасающий роман о старом Гонконге. Читал Грина, Конрада и Т. Э. Лоуренса (Томас Эдуард Лоуренс (1888-1935) – английский разведчик, работал в арабских странах, в Карачи, Пешаваре, на афганской границе), а сообщение все не приходило. Взрывы снарядов по ночам гремели все громче, повсюду, как чума, расползалась паника.
В поисках милых сердцу Стаббси людей, которые не были бы пророками, пришлось отправиться в американское посольство, осаждаемое десятью с лишним тысячами вьетнамцев, стремящихся любой ценой доказать свое американское гражданство. У него на глазах подъехал в джипе южновьетнамский офицер. Он выскочил и стал орать на женщин, обзывая их шлюхами и предательницами; оказалось, он нарвался на группу н а ст о я щ и х жен американцев, и те приняли главный удар на себя.
Джерри опять написал статью, Стаббси опять отверг ее. Джерри впал в еще большее уныние.
Через несколько дней разработчики планов Цирка потеряли терпение. Разгром продолжался, положение становилось все хуже, и они велели Джерри немедленно вылететь во Вьентьян и затаиться там, пока американский связной не доставит очередной приказ. Он так и сделал, снял номер в отеле «Констеллейшн», где Лиззи любила останавливаться, и отправился пить в бар, где Лиззи любила посидеть. Там он время от времени болтал с Морисом, владельцем отеля, и ждал. Стены бара, толщиной более чем в шестьдесят сантиметров, были сооружены из бетона, так что при необходимости он мог служить бомбоубежищем или огневой позицией. В пристроенной к нему траурного вида столовой каждый вечер ужинал старый ф р а н ц у з " п л а н т а т о р ; ел и пил он изысканно, заткнув салфетку за воротник. Джерри сидел за соседним столиком и читал. Других посетителей не было, а между собой они никогда не разговаривали. По улицам, не слишком удаляясь от холмов, по двое маршировали уверенные в своей непогрешимости молодчики из «Патет Лао». Одеты они были в кители и фуражки маоистского образца и старательно избегали девичьих взглядов. Их отряды заняли все виллы на перекрестках и вдоль дороги, ведущей в аэропорт. Жили они в чистеньких палатках, остроконечные верхушки которых выглядывали из-за стен заросших садов.
– Как вы думаете, коалиция удержится у власти? – спросил как-то Джерри у Мориса.
Морис был далек от политики.
– Пока держится, – ответил он с театральным французским акцентом и в виде утешения молча протянул Джерри шариковую ручку. На ней было написано Lowenbrau: Морис владел концессией, распространяющейся на весь Лаос, но продавал, как говорили, всего несколько бутылок в год.
