Послеполуденная жара жгла немилосердно. Кондиционер в машине был включен на полную мощность, но от него не было никакого облегчения. Джерри проехал мимо питомника, где на площади в несколько сот квадратных километров стояли растения в больших горшках; мимо рекламы «Сейко»; потом мимо рисовых полей, похожих на стеганое одеяло и мимо посадок молодых деревьев. Влево от шоссе уходила узкая песчаная дорога, он резко свернул на нее, внимательно наблюдая за всем, что происходит. Повернув, остановился на обочине, поднял крышку капота и постоял некоторое время, делая вид, что дает мотору остыть. Мимо проехал салатовый «мерседес» с тонированными стеклами, кроме шофера был виден еще один пассажир. Этот «мерседес» довольно долго следовал за ним. Но сейчас проехал мимо, не свернув. Джерри перешел через дорогу, на другой стороне которой было небольшое кафе, а рядом – телефон-автомат. Он набрал номер, выждал четыре гудка и положил трубку. Потом снова набрал тот же номер, выждал шесть гудков и, когда на другом конце ответили, снова дал отбой. Потом вернулся к машине и поехал дальше, петляя по улочкам заброшенных рыбацких деревень, пока не добрался до берега озера, заросшего тростником. Эти заросли выдавались далеко в озеро, тростник отражался в спокойной водной глади, и от этого казалось, что его больше чем на самом деле. Квакали лягушки. По озеру в летнем мареве скользили легкие прогулочные яхты. Выжженное добела небо на горизонте сливалось с водой. Джерри вышел из машины. В этот момент на дороге показался чихающий и громыхающий старенький «ситроен». На пассажирах-китайцах были кепки с надписью ока-кола", а в машине лежали рыболовные принадлежности. Женщин не было – только двое мужчин. Они не обратили на Джерри никакого внимания. Он направился к стоявшим в ряд домикам весьма обшарпанного вида. Они были обшиты вагонкой, а спереди облицованы бетонными решетками, как дома на побережье Англии, но только краска из-за жгучего солнца была здесь побледней. Названия домов были выжжены на кусках корабельных досок: «Дрифтвуд», «Сюзи Мэй», «Данромин». Там, где улица заканчивалась, вдоль берега шла эспланада с причалами, но сейчас она была закрыта, и теперь яхты останавливались где-то еще. Подходя к домам, Джерри бросил рассеянный взгляд на окна верхнего этажа. Во втором окне слева стояла яркая ваза с засушенными цветами, стебли которых были обернуты серебряной бумагой. Это был знак: путь свободен, входи. Распахнув маленькую калитку, он подошел к дому и позвонил. «Ситроен» остановился на берегу озера. Он услышал, как захлопали дверцы, в то же мгновение, что и голос из динамика у входа.

«Кого еще черти принесли?» – требовательно спросил громоподобный голос, и его раскаты сквозь легкое электрическое потрескивание донесли австралийский акцент. В замке что-то зажужжало, и защелка открылась. Джерри вошел и увидел грузную фигуру старины Кро на верхней площадке лестницы, страшно довольного, называющего его монсеньером и мошенником англичанином, только что ступившим на благословенную австралийскую землю. Он орал, что пора наконец соизволить поднять свою драгоценную аристократическую задницу в гостиную и заложить немножко за воротник.

По дому разносился запах горящих китайских благовоний. В полумраке, в дверях комнаты первого этажа, ему улыбалась беззубая служанка, это было то самое странное маленькое существо, которое допрашивал Люк, когда Кро уезжал в Лондон. Потертые стены гостиной на втором этаже были усеяны старыми фотографиями старинных приятелей Кро – журналистов, с которыми он работал на протяжении всех пятидесяти долгих лет сумасшедшей восточной жизни. В центре стоял стол с видавшей виды пишущей машинкой «Ремингтон», на которой, как считалось, Кро пишет мемуары о своей богатой событиями жизни. Больше в комнате ничего не было. У Кро, как и у Джерри, от полудюжины других жизней, осталось немало ребятишек и жен, и после того, как он оплачивал самые необходимые счета, на мебель денег уже как-то и не оставалось.

Окна в ванной не было.

Рядом с раковиной стояли бачок для проявки пленок и коричневые бутылки с проявителем и закрепителем. Там же находилось небольшое монтажное устройство для просмотра негативов с экраном из матового стекла. Кро выключил свет и бессчетное количество световых лет в полной темноте возился в ванной, ворча и чертыхаясь, время от времени поминая Папу Римского. Джерри по его ворчанию и чертыханию пытался определить, что именно старина Кро делает в данный момент. «Сейчас, – думал он, – Кро перематывает узенькую пленку с кассеты фотоаппарата на катушку бачка». Джерри представил себе, как он едва-едва прикасается к ней пальцами, не желая оставить следов на эмульсии. «Еще мгновение – и он усомнится, держит ли он ее вообще, – подумал Джерри. – Ему придется усилием воли заставить кончики пальцев не отпустить катушку». Ему стало не по себе. В темноте проклятия старины Кро стали еще громче, но не настолько, чтобы заглушить доносящиеся с озера пронзительные крики птиц. «Он знает толк в фотографии, – подумал Джерри, успокаиваясь. – Он может все это проделать даже во сне». Послышался звук закручиваемой пластмассовой крышки и бормотание: «А теперь иди-ка в постельку, чертово отродье». Потом – неожиданно сухое громыхание, когда Кро осторожно потряс бачок с проявителем, чтобы из раствора вышли пузырьки воздуха. Раздался громкий, словно выстрел из пистолета, щелчок – и зажегся красный свет. Старина Кро снова стал виден во всей своей красе, при красном свете похожий на красного попугая. Склонившись над закрытой ванночкой, он быстро налил в нее фиксаж, потом уверенным движением перевернул ее и снова вернул в исходное положение, при этом постоянно поглядывая на стрелку кухонного таймера, медленно отсчитывающую секунды.

Задыхаясь от жары и нервного напряжения, Джерри вернулся в гостиную, налил себе пива и тяжело опустился на тростниковый стул, уставившись в пространство и все время прислушиваясь к постоянному журчанию воды. Сквозь окно были слышны голоса, говорившие по-китайски. Двое рыбаков установили свое снаряжение на берегу озера. Дети сидели в пыли, наблюдая за ними. Из ванной снова послышался скрежет пластмассы – Кро отвинчивал крышку, и Джерри вскочил на ноги. Но Кро, должно быть, услышал его, потому что властно скомандовал: «Подожди!» – и закрыл дверь.

П и л о т ы а в и а л и н и й, ж у р н а л и с т ы, ш п и о н ы, – гласило предупреждение, являвшееся частью Сарратской доктрины, – н а и х д о л ю ч а с т о в ы п а д а е т д о л г о е и м у ч и те л ь н о е о ж и д а н и е. В ы м а т ы в а ю щ и е д у ш у б е з д е й с т в и е, п е р е м е ж а ю щ е е с я к о р о т к и м и п е р и о д а м и л и х о р а д о ч н о й а к т и в н о с т и.

«Он хочет сначала сам просмотреть, – подумал Джерри: вдруг ничего не получилось». Согласно субординации оправдываться перед Лондоном должен будет Кро, а не Джерри. И именно Кро в самом крайнем случае может отдать ему приказ повторить попытку прищучить Фроста.

– Да чем ты там, черт побери, занимаешься? – завопил Джерри. – Что происходит?

Неожиданно в голову ему пришла нелепая мысль: «Может быть, ему просто захотелось пописать?»

Дверь медленно открылась. Торжественно-мрачное выражение лица Кро внушало благоговейный ужас.

«Ничего не вышло, пленка запорота», – пробормотал Джерри.

У него было ощущение, что слова не совсем доходят до Кро. Он уже готов был повторить сказанное, но гораздо громче. Он готов был сорваться с места и устроить черт знает что. Но Кро успел вовремя ответить.

– Как раз наоборот, мой мальчик. – Старик сделал шаг вперед, и Джерри увидел пленки, которые висели у него за спиной, словно маленькие черные червячки на бельевой веревкe, закрепленные розовыми прищепками. – Совсем наоборот, сэр, – произнес он. – Каждый кадр – это шедевр четкости, произведение дерзновенное и волнующее.

Первые известия о том, как у Джерри идут дела, поступили в Цирк рано утром, когда все застыло в напряженном ожидании. С этого момента все перевернулось, и выходные понеслись вскачь. Зная, когда можно ожидать новостей, Гиллем накануне заставил себя лечь в десять и время от времени засыпал, словно проваливаясь в сон, а потом просыпался, мучимый тревогой за Джерри или томимый откровенно сладострастными мечтами о Молли Микин, причем она представала перед ним то в своем довольно скромном купальнике, то без него.