Старик снова склонился над веревками, что-то сказал, и вся группа двинулась вверх по холму.

Кажется, это Анатолю Франсу принадлежат слова: «Общество держится на терпении бедняков».

© Перевод И. Зыриной

Теперь я очень осторожно даю советы в области, в которой не могу считаться авторитетом. Когда-то давно я взялся написать статью о младенцах, причем вовсе не собирался превращать ее в учебное пособие. Я даже не претендовал на то, чтобы полностью исчерпать тему. Мне хотелось, чтобы другие вслед за мной могли продолжить прения — разумеется, если по здравом размышлении они все еще считали, что могут добавить что-то к сказанному. Я был вполне доволен статьей и просто из кожи вон вылез, чтобы заблаговременно раздобыть экземпляр журнала, в котором ее напечатали, с целью показать статью одной моей приятельнице. Она была счастливой обладательницей парочки собственных младенцев, на мой взгляд, ничем не примечательных, хотя сама она (и это, в общем, естественно) изо всех сил создавала вокруг них шумиху. Мне подумалось, что это может оказаться для нее полезным: взгляды и наблюдения не завистливого соперника, заранее предубежденного, а интеллигентного любителя. Я сунул журнал ей в руки, открыв его на нужном месте.

— Прочтите это внимательно и спокойно, — сказал я, — и смотрите, ни на что не отвлекайтесь. Положите рядом карандаш и лист бумаги и записывайте все, о чем хотите узнать побольше. Если, по-вашему, я что-нибудь пропустил, непременно дайте мне знать. Возможно, кое-где вы будете со мной не согласны и, если так, не стесняйтесь упомянуть об этом, я не рассержусь. Если возникнет потребность, я с готовностью выпущу расширенный и улучшенный вариант этой статьи в виде брошюры, и в этом случае легкие подсказки и предложения, даже если они покажутся вам неуместными, будут очень кстати.

— У меня нет карандаша, — ответила она, — а о чем это?

— О младенцах, — объяснил я и одолжил ей карандаш.

Тут я узнал еще одну вещь. Никогда не одалживайте карандаш женщине, если хотите когда-нибудь снова его увидеть. У нее будет три ответа на вашу просьбу о возврате: во-первых, она его вам отдала, а вы положили его в карман, где он сейчас и лежит, а если его там нет, то он должен там быть; во-вторых, вы ей его никогда не давали; в-третьих, ей бы очень хотелось, чтобы люди никогда не одалживали своих карандашей, чтобы потом требовать их назад, причем именно в то время, когда у нее есть дела поважнее.

— Что вы можете знать о младенцах? — возмутилась она.

— Если вы прочтете статью, — ответил я, — то и сами поймете. Там все написано.

Она презрительно перелистнула страницы и отрезала:

— Не так уж и много!

— Мои мысли выражены сжато, — подчеркнул я.

— Хорошо, что она короткая. Ладно, прочту, — согласилась она.

Решив, что мое присутствие будет ей мешать, я вышел в сад. Мне хотелось, чтобы она извлекла из статьи как можно больше пользы. Время от времени я подкрадывался к открытому окну и заглядывал в него. Непохоже, чтобы она делала много пометок, но я слышал, как она то и дело издает какие-то странные звуки. Увидев, что она добралась до последней страницы, я вернулся в комнату и спросил:

— Ну?

— Предполагалось, что это будет смешно, — уточнила она, — или же статью нужно воспринимать всерьез?

— Ну, кое-где тут могут быть забавные места…

Она не дослушала.

— Потому что если предполагалось, что это смешно, — сказала она, — то ничего смешного я тут не вижу. А если это нужно воспринимать всерьез, то одно мне совершенно ясно — вы не мать.

С безошибочной интуицией прирожденного критика она нащупала мое самое уязвимое место. На любые другие возражения я бы мог ответить, но на этот жалящий упрек ответа не существовало. Как я уже говорил, этот случай вынудил меня с большой осторожностью предлагать советы по вопросам, не относящимся к моей компетенции. Иначе каждый год, когда приближается День святого Валентина, я бы мог многое сказать моим добрым друзьям птицам. Мне хочется изложить все очень серьезно. Разве февраль — это не рановато? Разумеется, их ответ прозвучал бы в точности как в случае с той матерью, моей приятельницей.

— Ой, что ты можешь об этом знать? Ты же не птица.

Я знаю, что я не птица, но именно поэтому им бы следовало ко мне прислушаться, потому что у меня имеется свежий взгляд на этот вопрос. Я не связан по рукам и ногам птичьими условностями. Февраль, мои дорогие друзья, — во всяком случае, в нашем северном климате, — это слишком рано. Вам придется строить гнездо при крепком ветре, а ничто, поверьте мне, не испытывает терпения дамы сильнее, чем вероятность, что ее сдует с места. Природа — это природа, а женщины, уважаемые джентльмены, одинаковы по всему миру, хоть они птицы, хоть люди. Я старше большинства из вас и высказываюсь с высоты своего опыта.

Если бы я собирался строить дом со своей женой, я бы ни за что не выбрал время года, когда кирпичи, доски и прочие вещи может вырвать из рук порывом ветра; ее юбки будут задираться выше головы, а сама она станет изо всех сил цепляться за строительные леса. Я знаю женщин, и поверьте мне, они вовсе не так представляют себе медовый месяц. В апреле или в мае светит солнце, воздух благоухает, и мы, перетащив несколько партий кирпича и пару-другую корыт со строительным раствором, можем на несколько минут отложить работу, не опасаясь, что наш дом сдует на соседнюю улицу. Мы усядемся рядышком на стену, болтая ногами, поклевывая что-нибудь вкусное, а после я смогу просвистеть ей мелодию-другую — вот тогда строительство дома может стать удовольствием.

Мудрее всех ласточки. Июнь — вот их план, и при этом очень хороший план. В горной деревне в Тироле, как-то в начале лета, я имел возможность очень близко наблюдать за строительством ласточкина гнезда. Первым же утром, напившись кофе, я вышел из большого прохладного темного холла на палящее солнце и просто так, без каких-либо особых причин, плотно прикрыл за собой тяжелую дверь. Пока я набивал трубку, мимо, чуть меня не задев, пролетела ласточка, резко повернула обратно и уселась на забор в каких-нибудь нескольких ярдах от меня. Она несла слишком большой и тяжелый для нее камешек. Положив его рядом с собой, птица прочирикала что-то непонятное. Я не шевельнулся. Ласточка очень разволновалась и снова что-то прокричала. Вне всяких сомнений, обращалась она ко мне — во дворе больше никого не было. Судя по тону, она на меня сердилась. Тут мой спутник закончил свой утренний туалет и высунулся в окно прямо надо мной.

— До чего странно, — сказал он. — Вчера вечером я и не заметил. Две ласточки строят гнездо прямо здесь, в холле. Осторожнее, не спутай его с колышком для шляп. Пожилая хозяйка говорит, что они гнездятся здесь три последних года подряд.

И тут до меня дошло, что говорил мне тот джентльмен:

— Послушайте, сэр, вы, с деревяшкой во рту! Вы захлопнули дверь, и я не могу попасть внутрь.

Теперь, когда у меня имелся ключ к разгадке, все стало настолько ясно и понятно, что я на мгновение забыл — передо мной всего лишь птица.

— Прошу прощения, — ответил я, — я просто не знал. Такое необычное место для гнезда.

Я открыл для него дверь, он подхватил свой камешек и влетел внутрь, а я вошел следом. Началась оживленная беседа.

— Он закрыл дверь! — услышал я джентльмена-ласточку. — Тот парень, что сосет деревяшку. Я уже думал, что никогда не попаду внутрь.

— Знаю, — последовал ответ, — здесь стало так темно! Представляешь, я толком не видела, что делаю.

— Хороший камешек, да? Куда ты его положишь?

Тут они заметили меня и понизили голоса. Очевидно, она хотела, чтобы он пока отложил камешек и дал ей подумать. Она пока точно не знала, куда его пристроить. Он же, со своей стороны, нисколько не сомневался, что нашел самое подходящее место для камешка, показал, какое именно, и объяснил свою точку зрения. Другие птицы во время гнездования много ссорятся, но ласточки — нежнейший маленький народец. Она позволила ему положить камешек туда, куда он хотел. Он поцеловал ее и снова умчался. Она посмотрела ему вслед, дождалась, пока он скроется с глаз, быстро и умело вытащила камешек и придавила им другую сторону входа.