– А у тебя серьезный подход. Часто на троих соображаешь?

Но фляжку все-таки взял и начал откручивать колпачок.

Я ждал.

Лас пыхтел, морщился. Перестал откручивать и внимательно осмотрел крышечку. Пробормотал:

– Присохла, похоже…

Вот тебе и замаскированный Иной!

– Давай, – сказал я.

– Нет, подожди, – возмутился Лас. – Это что, такая высокая сахаристость? Сейчас…

Задрав подол футболки, он схватился за крышку и, напрягая все жилы, крутанул. Азартно произнес:

– Пошла-пошла!

Раздался хруст.

– Пошла… – неуверенно продолжил Лас. – Ой…

Он смущенно протянул ко мне руки. В одной была стеклянная фляжка. В другой – крышечка, плотно навернутая на обломанное горлышко.

– Извини… блин…

Но уже через мгновение во взгляде Ласа мелькнуло что-то вроде гордости:

– Ну и силища у меня! Никогда бы не подумал…

Я молчал, представляя себе лицо Эдгара, лишившегося полезного артефакта.

– Ценная вещь, да? – виновато спросил Лас. – Антикварная фляжка, да?

– Ерунда, – пробормотал я. – Арманьяк жалко. Туда же стекло попало.

– Это ничего, – бодро сказал Лас. Снова нырнул в чемодан, оставив изувеченную фляжку на столе. Достал носовой платок, демонстративно сорвал с него наклейку: – Чистый. Ни разу не стиранный. И не китайский, а чешский, так что пневмонии можно не бояться!

Сложив платок в два раза, он обмотал им горлышко и невозмутимо разлил арманьяк по рюмкам. Поднял свою:

– За проезд!

– За проезд, – согласился я.

Арманьяк был мягким, душистым и сладковатым, будто теплый виноградный сок. Он пился легко, не вызывая даже мысли о закуске, и уже где-то глубоко внутри взрывался – гуманно и высокоточно, на зависть любым американским ракетам.

– Замечательная вещь, – согласился Лас, выдыхая. – Но я же говорю – высокая сахаристость! Мне чем армянские коньяки нравятся – у них сахар выработан до минимума, зато все вкусовая гамма сохранена… Давай по второй.

Вторая порция разлилась по рюмкам. Лас выжидающе посмотрел на меня.

– За здоровье? – неуверенно предложил я.

– За здоровье, – согласился Лас. Выпил, занюхал платком. Посмотрел в окно, вздрогнул, пробормотал: – Ничего себе… как забирает.

– Что такое?

– Не поверишь – показалось, что мимо вагона пролетела летучая мышь! – воскликнул Лас. – Огромная, с овчарку размером. Бр-р-р…

Я подумал, что стоит высказать Косте пару ласковых слов. Вслух же пошутил:

– Это не мышь. Это, наверное, белочка.

– Летучая белочка, – пригорюнился Лас. – Все под нею ходим… Нет, честное слово, огромная летучая мышь!

– Просто она пролетела очень близко от стекла, – предположил я. – А ты при взгляде мельком не смог оценить расстояние до летучей мыши – и представил ее больше, чем она есть.

– Ну, возможно… – задумчиво произнес Лас. – А что она тут делала? Зачем ей лететь рядом с поездом?

– Это элементарно, – беря фляжку и разливая третью порцию, сказал я. – Тепловоз, двигаясь на огромной скорости, создает перед собой воздушный щит. Он оглушает комаров, бабочек, всякую прочую летучую живность и отбрасывает в вихревые потоки, обтекающие поезд со всех сторон. Поэтому летучие мыши ночами любят летать вдоль движущегося поезда и поедать оглушенных мух.

Лас задумался. Спросил:

– А почему тогда днем вокруг движущихся поездов не летают птицы?

– Это тоже элементарно! – Я протянул ему рюмку. – Птицы – куда более тупые создания, чем млекопитающие. Поэтому летучие мыши уже догадались, как использовать поезда для пропитания, а птицы – еще нет! Лет через сто-двести и до птиц дойдет, как пользоваться поездами.

– Как же я сам-то не понял? – удивился Лас. – И в самом деле все очень просто! Ну, давай… за здравый смысл!

Мы выпили.

– Животные – это удивительное дело, – глубокомысленно сказал Лас. – Умны не по Дарвину. Вот у меня жил…

Кто у него жил – пес, кот, хомячок или аквариумная рыбка, – я услышать не успел. Лас снова глянул в окно и позеленел.

– Там опять… летучая мышь!

– Комаров ловит, – напомнил я.

– Каких комаров! Она за столбом пролетела, как по заказу! Говорю тебе – с крупную овчарку размером!

Поднявшись, Лас решительно потянул вниз штору. Сказал решительно:

– Ну их… знал я, нельзя на ночь Кинга читать… Здоровенная такая мышь! Как птеродактиль! Ей сов и филинов ловить, а не комаров!

Вот ведь урод Костя! Я понимал, что в зверином облике вампир, как и оборотень, становится придурок придурком и контролирует себя слабо. Наверное, ему нравится носиться вот так вокруг ночного поезда, заглядывать в окна, отдыхать на фонарных столбах. Но надо же соблюдать элементарную осторожность!

– Это мутации, – тем временем размышлял Лас. – Ядерные испытания, утечки с реакторов, электромагнитные волны, сотовые телефоны… А мы все смеемся – фантастика, мол… Да еще бульварные газеты врут непрерывно. Ведь кому рассказать – решат, что спьяну почудилось или вру!

Он решительно откупорил свой коньяк. Спросил:

– Ты как вообще к мистике относишься?

– Отношусь, – с достоинством ответил я.

– Я тоже, – признался Лас. – Теперь – тоже отношусь. Раньше никак не относился… – Он опасливо посмотрел на закрытое окно. – Вот так живешь-живешь, потом встречаешь где-нибудь на псковских торфяниках живого йети – и съезжаешь с катушек! Или видишь метровую крысу. Или… – он махнул рукой и разлил коньяк по рюмкам. – Вдруг – и впрямь где-то рядом с нами живут ведьмы, вампиры, оборотни? Ведь нет надежнее маскировки, чем внедрить свой образ в средства массовой культуры. Описанное в художественной форме, показанное в кино перестает быть страшным и таинственным. Для настоящей жути нужна устная речь, нужен старый дедок на завалинке, пугающий вечером внучат: «А потом Хозяин ему показался и говорит: не отпущу тебя, замотаю-закручу, в буреломе сгинешь!» Вот так и появляется настоящая опасливость перед аномальными явлениями! Кстати, дети это чувствуют, не зря так любят рассказывать истории про Черную Руку и Гроб на Колесиках. А современная литература, особенно кино, размывают этот инстинктивный ужас. Ну как бояться Дракулу, если его уже сотню раз убили? Как бояться инопланетян, если наши их всегда в пыль размажут? Нет, Голливуд – это великий усыпитель человеческой бдительности! Давай – за погибель Голливуда, лишающего нас здорового страха перед неведомым!

– За это – всегда! – с чувством сказал я. – Лас, а чего ты в Казахстан-то собрался? Неужели там хороший отдых?

Лас пожал плечами. Сказал:

– Я и сам не знаю. Захотелось вдруг экзотики – кумыс в подойниках, скачки на верблюдах, драки боевых баранов, бешбармак в медном тазике, красавицы с непривычными чертами лица, древовидная анаша в городских скверах…

– Какая? – не понял я. – Какая анаша?

– Древовидная. Она же дерево, только ей никогда вырасти не дают, – с таким же серьезным лицом, какое было у меня при рассказе про летучих мышей и ласточек, объяснил Лас. – Да мне все равно, я табаком здоровье порчу, просто экзотики хочется…

Он достал пачку «Беломора» и закурил.

– Сейчас проводник прибежит, – заметил я.

– Никуда он не прибежит, я на датчик дыма презерватив натянул. – Лас кивнул вверх. На выступающем из стены датчике и впрямь был натянут слегка надутый презерватив. Нежно-розовый и с пластиковыми шипами.

– Все-таки мне кажется, что у тебя неправильные представления о казахстанской экзотике, – сказал я.

– Да поздно уже думать, поехал – так поехал, – буркнул Лас. – С утра вдруг как стукнуло в голову – а не поехать ли мне в Казахстан? Вещи покидал, заместителю указания дал – и в поезд.

Я насторожился.

– Так прямо и собрался? Слушай, а ты всегда такой легкий на подъем?

Лас задумался. Покачал головой:

– Не очень. Но тут словно перемкнуло… Ладно, пустое. Давай еще на посошок…

Он начал разливать – а я опять посмотрел на него сквозь Сумрак.

Даже зная, что искать, я с трудом почувствовал след, так изящно и легко было касание неведомого Иного. Уже затухающий, почти остывший след.