Теперь оставалось получить согласие графа на встречу. Это будет Сложная работа. Граф очень уступает силой Мнрогару, и он это знает.

— Почему? — требовательно спросил граф.

Граф был упрям, как стадо из двадцати ослов в дурном расположении духа. Чендос не мог оказать большой поддержки Джиму, разве что время от времени мягко повторял доводы Джима, почему графу следует встретиться в лесу с Мнрогаром.

— Потому что, — в который раз терпеливо произнес Джим, — как я уже объяснял, лучше один большой тролль в подземелье замка, чем много мелких троллей, кишащих в твоих лесах, пожирающих твою дичь, а возможно, и твой скот и даже твоих арендаторов и работников. Этот известный тебе тролль, который охотится на твоих землях, довольствуется лесной дичью. Несмотря на свои размеры, он ест меньше, чем способна сожрать дюжина троллей помельче.

— Но это моя земля, черт возьми! И мой долг освободить ее от троллей

— любых троллей. Вместо того, чтобы договариваться с ним, мне следует с отрядом своих вассалов затравить его на охоте и убить.

— Он считает, что это его земля, — сказал Джим.

— Чепуха! — бушевал граф. — Тролли не могут владеть землей! Моя семья живет здесь еще с римских времен!

— Он утверждает, а его размеры дают основания верить ему, что живет здесь уже тысячу восемьсот лет. Таким образом, он владел этой землей еще до того, как сюда пришли римляне.

— Тролли не могут владеть землей! — повторил граф.

Они вновь вернулись к исходной точке. Граф замкнулся на этом доводе и ни на шаг не отступал от него.

Джим подумал, что, хотя граф достаточно храбр — взять хотя бы спуск к конюшням в сопровождении только двух вооруженных воинов, чтобы посмотреть на великана, который, по слухам, там живет, — у него было достаточно времени, чтобы подумать, вспомнить свои года, свой вес, свой давно заброшенный меч и решить, что гораздо удобнее встретиться с троллем, приведя с собой небольшой отряд воинов. Особенно, если речь идет о долге.

Короче, благоразумие явило свой безобразный облик в душе графа, которая в других отношениях была бесстрашна.

Джим подумал было упомянуть, что Каролинус во всеоружии своей магической науки будет охранять их и наблюдать за переговорами. Но он понимал, что на переговорах не должно быть никого, кроме уже названных лиц. В противном случае граф ухватится за возможность пригласить своего наблюдателя из числа тех, кто, по его мнению, должен присутствовать, и тогда переговоры уже не состоятся.

Мнрогар, несомненно, тоже не придет, если появятся не оговоренные с ним представители. Тролль, возможно, смирится с присутствием Арагха. Но, если явится кто-нибудь еще, он, скорее всего, исчезнет до того, как будет произнесено его имя.

Подлинная проблема заключалась в том, что ни у Мнрогара, ни у графа не было никакого желания договориться. Но они должны договориться. Джим вновь вернулся к своим доводам, на которые он не слышал ответа:

— Если ты отделаешься от Мнрогара, милорд, ты не только окажешься перед фактом, что в твоем лесу много троллей, но и никогда не выяснишь, кто из гостей — переодетый тролль.

— А откуда ты знаешь о нем? — прорычал граф. — Все, что нам известно, рассказал этот Мнрогар или как его там, А слово тролля — тьфу!

Джим заметил, что вокруг слишком много этих «тьфу», или, возможно, раньше он не обращал на это внимания.

— Вряд ли тролль, живущий в подземелье замка, настолько обезумел, чтобы трясти стены, готовые обрушиться на него самого, если не предположить, что среди нас находится другой тролль, — мягко вставил Чендос.

Граф повернулся к нему.

— Нет, сэр Джон. — Граф выглядел еще более недовольным, он понимал, что у него нет достойного ответа на слова Чендоса. — Это возможно. Я не совсем уверен. Знаю только, что этот тролль находится внизу, под нами.

— Да, милорд, — сказал Джим, — но твои действия в отношении этого тролля несколько ограничены. Если ты спустишься вниз с воинами, он ведь может исчезнуть. Но он не исчезнет навсегда. Правда, он выходит поохотиться в лесу, но, чтобы поймать его там, нужна большая удача. Он может выйти и между двумя приемами пищи, ведь он довольно много ест. Скорее, его можно обнаружить, если найти место, где тоннель выходит в лес. Но ведь если поставить там часового, тролль обнаружит его до того, как выйдет из тоннеля, и тогда он выроет еще один тоннель, прямо из своей берлоги. Короче, ты больше выиграешь, если поговоришь с ним, и меньше — любыми другими средствами.

— Но у меня есть мой долг! — рявкнул граф. Он посмотрел на Чендоса:

— Есть у меня долг, сэр Джон?

— Несомненно, милорд, — утешил его Чендос. — С другой стороны, долг можно рассматривать с разных точек зрения. И может вполне оказаться, что переговоры с твоим троллем из подземелья — лучший способ выполнения этого долга.

— Ты так считаешь? — спросил граф. У него не было длинной бороды, как у Каролинуса, чтобы жевать ее, выражая недовольство в подобных случаях. Но Джиму показалось, что, будь у графа борода, он бы ее жевал.

— Конечно, милорд, — быстро сказал Джим, надеясь, что обнаружил брешь в обороне графа. — Вообще говоря, ты единственный, с кем тролль согласен иметь дело. Он, конечно, не будет говорить ни с кем, кроме тебя, и предварительные переговоры, скорее всего, абсолютно необходимы для той цели, которой ты хочешь добиться, — не допустить дальнейшего расшатывания замка, не допустить появления новых трещин в стенах.

— Ты знаешь об этом? — рявкнул граф, наливаясь яростью. Брови его сдвинулись.

— Да, милорд. Каролинус мне рассказал.

— Ax… гм, — вздохнул граф, успокаиваясь.

— Я как раз хотел сказать, милорд, — продолжил Джим, — что для того, чтобы обнаружить неизвестного тролля, несомненно, нужна предварительная беседа. Она возможна только на самом высоком уровне, между живущим в замке троллем и тобой.

— Предварительная беседа? — Граф широко раскрытыми глазами уставился на Джима.

— Переговоры, — объяснил Чендос.

— Ах, переговоры, — протянул граф. — Что ж, я полагаю, существует…

— Правда, — задумчиво, словно только для себя, заговорил Чендос, — подобного прецедента нет. Сомневаюсь, чтобы какой-либо граф где-либо в мире вел когда-либо переговоры с троллем столь преклонного возраста, троллем, который жил здесь, когда римляне правили нашим островом. Вообще говоря, я в этом уверен. История сохранила бы столь необычное событие. Имя графа было бы не только большими буквами вписано в монастырские хроники, но и осталось бы в памяти простого народа…

— Гм…— Граф, прочистив горло, вопросительно посмотрел на Чендоса, который разглядывал, что-то вдали и не хотел встречаться с ним глазами. — Его имя осталось бы в памяти? Да-да. Полагаю, так и произошло бы, конечно, случись такое. Да, ты совершенно прав.

Мысли галопом неслись в голове Джима. Брешь, которую он обнаружил в позиции графа, была очень умно использована Чендосом для того, чтобы задеть тщеславие хозяина замка. В этом мире четырнадцатого столетия, как обнаружил Джим, людей отличала важная черта: все они были несостоявшимися актерами. Наследный принц, например, мог разбрасываться милостями и подарками направо и налево, как ему заблагорассудится. И делал это, несмотря на все попытки сдержать его. Он чувствовал себя вправе, ведь это по-королевски. И какую бы роль судьба ни уготовила человеку, он играл ее до конца.

Каждый король хватался за любую возможность выглядеть большим королем, чем прочие. Каждый принц стремился быть большим принцем, и так далее, включая и графа. Это распространялось и на людей более низкого ранга, каждый стремился показать себя больше и лучше, чем другие из его сословия. Вот и сейчас граф Сомерсетский, стоя перед Джимом, уже видел, как монахи вписывают его имя в хроники. Перспективы намечались самые радужные. Граф был рыцарем и должен всю жизнь оставаться рыцарем, а способы попасть на главную сцену были весьма опасны, и на это надо еще осмелиться. Таким образом, к тому времени, когда люди, подобные графу, сэру Брайену или сэру Гаримору, созревали, чтобы перейти из сквайров в рыцари, они хватались за малейшую возможность, едва перед ними блеснет луч надежды. Цена раны или даже смерть легко забывалась в предвкушении удачи. Ясно, что графом сейчас владели такие мысли.