— Достаточно. — Граф поднялся с кресла, повернулся и взглянул на клирика, стоявшего рядом с ним.

Хорвати чувствовал себя измученным как никогда, но его единственная надежда на спокойный сон без угрызений совести, без демонов, вечно беспокоящих и обвиняющих, была связана с этим человеком.

— Я снова спрашиваю ваше преосвященство, удовлетворили ли вы свое любопытство, хотите ли еще что-то узнать?

Кардинал повернул голову, взглянул в единственный глаз Хорвати, в котором светилась отчаянная надежда, и ответил:

— Нет, не хочу.

Венгр колебался, вглядываясь в непроницаемое лицо этого невысокого полного человека.

— Может быть, вы сообщите нам свое решение? — спросил он наконец, затаив дыхание, поднял руку и потер изувеченный глаз. — Сегодня ночью мы выслушали историю, полную ужасов, но в ней говорилось и о крестоносце, предводителе христианских воинов, который разил врагов Господа нашего под знаменем Дракона и погиб под ним от руки иноверца. Имя Влада Дракулы воссияло бы с новой силой, если бы Папа отпустил его грехи. Наши деньги, потраченные на новые брошюры, смогли бы преодолеть и развеять ложь, распространявшуюся о нем прежде, и слегка смягчить страшную правду. Это касалось бы репутации ордена Дракона и всех его членов.

Граф замолчал.

Он напряженно вглядывался в лицо кардинала, надеясь найти в его глазах хоть какой-нибудь намек на возможнее решение, но ничего не обнаружил, поэтому резко спросил:

— Так что же, Гримани? Восстанет мой орден из праха или так и останется поверженным?

Кардинал поднял голову, взглянул на графа, потом на молодого спатара и три исповедальни.

— Ни то ни другое.

Папский легат, почувствовал, как дрогнули сердца обоих воинов, и добавил:

— Я не могу ничего решать. — Гримани спустился с кафедры, подошел к двери и остановился. — Если говорить начистоту, граф, то странно с вашей стороны ожидать решения прямо сейчас, после столь долгой бессонной ночи. Как можно делать выводы на основании не совсем правдоподобных, как мне кажется, рассказов?! Решение буду принимать не я. Это не моя прерогатива. Да, я представляю римскую власть, но не мне принадлежит решающий голос. Я прочту все, что было записано сегодня ночью, а потом буду иметь беседу с Папой. Именно этот разговор станет решающим. — Кардинал снова посмотрел на три исповедальни и осенил себя крестом. — Только понтифик может даровать отпущение такому великому грешнику, как Дракула.

— Но могу ли я сам надеяться на прощение? — Хорвати приблизился к кардиналу. — На возрождение ордена Дракона?

— Такие случаи уже бывали. Я думаю, лично вы можете получить прощение и готовить золото, чтобы вдохнуть в свой орден новую жизнь.

— Благодарю. — Хорвати низко склонил голову.

Он сделал все, что мог.

— Мы соберем протоколы и заверим их нашими печатями, — сказал граф. — Вы получите одну копию. Я возьму с собой вторую, чтобы эту историю тайно напечатали. Третью же мы оставим здесь.

— Что ж, хорошо. — Гримани бросил взгляд на три исповедальни. — А как насчет остального?

— Мы все организуем здесь, ваше преосвященство, не сомневайтесь, — ответил Хорвати, глядя на Петру.

Несколько мгновений кардинал внимательно смотрел на них обоих.

— Да, конечно, — негромко проговорил он. — Каждый должен заниматься тем, что ему положено, не так ли?

Легат поднял два пальца, соединенных вместе, нарисовал ими в воздухе крест и произнес нараспев:

— Да пребудет с вами Господь.

— До последнего часа, — ответил Хорвати и поклонился.

Кардинал слегка наклонил голову, попрощался и вышел из зала.

Вместо него в проеме двери появилась крепкая, жилистая фигура Богдана, помощника Петру. Он взглянул на рыцаря и вопросительно поднял брови. Спатар кивнул. Богдан обернулся и подозвал к себе двух солдат. Один был молодой, энергичный, второй постарше, усталый и раздражительный.

Тем временем за спинами охранников появился еще один человек. Длинный кожаный передник закрывал его тело от шеи до лодыжек, лицо было замарано сажей, в руке он держал меч. Острие клинка упиралось в пол, а рукоятка возвышалась до уровня подбородка кузнеца.

Хорвати увидел его и улыбнулся.

— Вот и Коготь дракона, — сказал он. — Я совсем забыл, что его должны были перековать.

Граф подозвал кузнеца к себе, взял меч обеими руками, высоко поднял его.

— Что за оружие!

Он повернул клинок так, чтоб на него попал луч солнечного света, струящегося в узенькое оконце. Рукоятка меча засияла. Драконы, изображенные с обеих ее сторон, ожили, взмахнули крыльями и взлетели.

— Знаете ли, Петру, — продолжил Хорвати, — тот, кто ни разу не держал в руках такое могучее оружие, может подумать, что оно тяжелое и с ним трудно управляться. На самом деле это не так. Меч сделан весьма искусно. Он легок, несмотря на величину. Его можно поднимать как угодно долго и рубить врагов. — Он легко подбросил оружие, ловко поймал его и вздохнул, любуясь чудесным клинком. — С таким мечом можно возвратить Константинополь.

— Мой господин!..

Хорвати взглянул на Петру. Молодой человек протянул руки, желая взять меч, но венгр не опустил его.

— Мой господин, — повторил спатар. — Это валашский меч. Он принадлежит нашему князю.

Единственный глаз Хорвати сузился. Он пожал плечами, опустил меч и протянул Петру. Спатар взял его, некоторое время держал в руках, а потом положил на поручни кресла. Он повернулся к кузнецу и знаком приказал тому уйти. Его приказание было выполнено. Дверь закрылась.

Граф Хорвати глубоко вздохнул и сошел с кафедры.

— Протокол!.. — резко приказал он.

Сразу вслед за тем занавеска первой исповедальни откинулась с той стороны, где обычно находился священник. Монах, сидящий внутри, сощурился от яркого света, ударившего ему в лицо. Он уже скрутил бумаги и перевязал их шнурком.

Хорвати подошел к нему и взял свиток.

— Благодарю за работу, — сказал он. — Ты получишь вознаграждение. Подожди там, в зале.

Монах поднялся, расправил спину, вышел из исповедальни и встал рядом с Петру и его солдатами.

Граф Хорвати направился ко второй и третьей исповедальням, откинул занавеси и повторил писцам те же слова. За все это время они только два раза покидали кабинки, работали, не разгибая спины, как невольники. Потому все трое выглядели чрезвычайно усталыми, измотанными и голодными.

Когда все они собрались вокруг Петру, он показал им на небольшой стол, стоявший в дальнем конце комнаты, и холодно произнес:

— Вот вино и еда. Берите сами сколько угодно.

Монахи, сопровождаемые солдатами, поспешили к угощению.

Хорвати собрал все три копии исповеди, прижал их одной рукой к груди, другой же осторожно приподнял край завесы первой исповедальни со стороны узника.

Ион вскинул голову и прикрыл рукой глаза. Яркий солнечный свет доставлял боль его и без того нездоровым, полуслепым глазам. За время, проведенное вне камеры, его зрение улучшилось, хотя и ненамного. Он уже мог различать овал лица человека, склонившегося над ним.

Граф не сказал ни слова, двинулся дальше и поднял занавеску второй исповедальни.

Илона не подняла головы, даже не открыла глаз. Женщина едва заметно шевелила губами, но Хорвати не мог понять, читала ли она молитву или снова повторяла слова той жалобной погребальной песни, спетой над телом Дракулы.

Духовник Влада не шевельнулся, когда Хорвати заглянул к нему. Он низко надвинул капюшон на лицо. Граф мог различить лишь губы отшельника, полускрытые в тени, и его подбородок. Как и аббатиса, монах что-то неслышно шептал себе под нос.

Несколько мгновений посланник венгерского короля молча смотрел на него, потом нервно кашлянул и отошел.

Он положил все три экземпляра исповеди на свое кресло, взял Петру под руку, повел его к двери и прошептал:

— Делайте все так, как мы решили.

Молодой человек оглянулся на исповедальни, облизнул губы.

— Я сожалею о женщине, — невнятно проговорил он. — Это ведь грех.