— Центр. — Говорю я просто.

— Да. — Кивает парень.

Мне приятно, как он держит меня нежно за талию и руку, это не те чувства как обычно у меня бывает — сильного желания. Что-то другое, мы смотрим друг-другу в глаза, и мне хорошо, уютно, чувство защищённости. Солист тем временем поёт последний припев:

Вот тебе чувства! В них и причина любого искусства.

Мы ранены грустью! Но, где-то на дне наших глаз — я вижу надежду.

Между нами границы, страницы, вершины и катакомбы.

Время любить, не время разбрасывать бомбы.

Он целует меня, и я не сопротивляюсь, отвечаю. Тело охватывает приятная слабость, в животе щекочет, будто в детстве сильно раскачиваешься на качелях, голова немного кружится. Нет, это не как у меня обычно, мне хорошо, я улетаю, закрывая глаза. Мы целуемся, а солист похоже видит это и с чувством заканчивает:

Чувства, в них и причина любого искусства.

Мы ранены грустью! Но, где-то на дне наших глаз — я вижу надежду.

Между нами границы, страницы, вершины и катакомбы.

Время любить, не время разбрасывать бомбы!

[Animal Джа z — Чувства]

Мы отрываемся, а я замечаю, что опять плачу, и непонятно почему. Он проводит пальцем по щеке и стирает слёзы. Ну вот, сейчас всё потечёт, будет некрасиво.

— Что-то не так? — Тихо спрашивает.

— Я не знаю, может быть всё не так, ты уверен, что это правильно? — Шепчу в полной тишине.

— Я не знаю, Саша, просто всё так странно, но какая разница, если нам хорошо? — Говорит наконец он.

Никита расплачивается, нам приносят одежду, мы выходим, держась за руки. Идём быстро, потом ускоряемся, и уже бежим по ночному проспекту. Крепко держимся за руки, а я снова плачу и не могу понять причину. А ещё глупо улыбаюсь.

— Гони, как только можешь, ладно? — Прошу его, когда мы садимся в машину, и кладу свою ладонь на руку у коробки передач.

— Почему ты плачешь? — С тревогой спрашивает Никита.

Я подаюсь вперёд, и снова целую его. Как странно, мне приятно, я не понимаю почему. То ли, то, что со мной сделали, то ли что-то другое.

— Просто сделай это. — Шепчу, отрываясь: — И не спрашивай, я не знаю.

Машина срывается с места, уходит в поворот боком, а потом снова набирает скорость. Я не отпускаю свою ладонь, и держу её на руке парня. Мы несемся по ночному городу, но за нами нет погони. Видимо идентификаторы на машине правильные. Я чуть открываю окно, и меня обдувает холодный ветерок. Мотор ревёт, мы входим в очередной поворот, но мне не страшно — он всё сделает правильно.

Мы выбегаем из машины, даже не закрывая её, и быстро поднимаемся по лестнице. В голову лезут дурацкие мысли насчёт нижнего белья — хорошо, что с утра одела всё одноцветное, и днём чулки правильно подобрала. Забегаем в комнату, целуемся, я расстёгиваю пуговицы на его рубашке и сбрасываю пиджак. А он снимает с меня свитер, я расстёгиваю юбку, и она падает на пол. Мы бросаемся на кровать, жадно друг друга трогаем, и продолжаем целоваться. На нём уже нет трусов, я чувствую, что он готов, и сажусь сверху. Поднимаюсь, с улыбкой расстёгиваю застёжки трусиков и бросаю их на пол, он входит в меня со вздохом. Мне хорошо, приятно, начинаю двигаться, в это же время нащупываю застёжки на бюстгальтере, и срываю его.

Никита хватает меня за грудь, сжимает её, я издаю стон, и ускоряюсь. Проходит ещё минута, и он резко меня переворачивает, начинает двигаться сам, всё сильнее, я хочу его обнять, но он перехватывает руки и удерживает, целует в губы, шею, грудь и наконец заканчивает, останавливаясь и целуя меня.

Мы лежим, я кладу ногу на него, и вожу пальцем по груди. Мне легко, хорошо, тепло, очень приятно. Так не было даже с Кристиной, очень странное чувство, усиленное особенностью моего организма.

— Ну вот, ты получил что хотел, теперь можешь прогнать меня и забыть. — Говорю тихо.

— Не говори так. — Он целует мою руку.

— Почему тогда так напряжён? — Спрашиваю его, целуя в ухо.

— Я не знаю, может мы делаем что-то неправильно? — Говорит он задумчиво.

— Я тоже не знаю, чувствую себя извращенкой, я же была мужчиной, ещё совсем недавно, а теперь я не понимаю себя. — Говорю тихо: — Тебя это не смущает?

— Нет, сейчас ты женщина, а другого не предвидится, значит я тоже извращенец. — Пожимает он плечами, и вроде бы расслабляется.

— Это странно, когда кто-то про тебя всё знает, и не надо ничего скрывать. — Говорю я. — Но что нас ждёт дальше?

— Я не знаю, но мне хорошо сейчас, а тебе? — Спрашивает он.

— Мне тоже, и это очень странно, никак не связано с моей повышенной возбудимостью. — Отвечаю ему задумчиво.

— Значит всё будет хорошо, мы справимся, а когда кризис пройдёт — там видно будет. — Проводит мне пальцем по соску.

— Меня могут и закрыть в клетке, после такого кризиса. — Говорю осторожно, ожидая любой реакции.

— Я их всех тогда закрою, а ты мне поможешь. — Твёрдо говорит он.

— Хорошо, когда ты есть. — Отвечаю.

— Хорошо, когда ТЫ есть. — Повторяет он, потом внезапно добавляет: — А ты блокирована?

— Не знаю, может быть нет. — Отвечаю, понимая про что он. — Это важно?

— Я тоже открытый, так что может взять… — Начинает.

Я снова сажусь сверху, нащупываю то, что мне нужно, и со стоном опускаюсь, останавливаюсь и спрашиваю:

— Ты против?

— Почему бы и нет, если получится? — Говорит он, потом добавляет: — Не останавливайся.

Я повинуюсь, и начинаю сначала медленно, а потом всё быстрее двигаться, ощущая тепло в животе, издаю стоны и часто дышу. Хватаюсь за изголовье кровати, которая скоро уже, судя по скрипам, развалится. Мне всё равно, я хочу ещё. В животе и голове разрывается бомба, я издаю крик, но мужчина ещё не закончил, и продолжаю двигаться. Как же хорошо в этом случае быть женщиной, особенно такой как я. Ещё три раза я испытываю невообразимые ощущение, тело покрылось капельками пота, мышцы ноют, и он наконец заканчивает. Внутри разливается тепло, я опускаюсь и крепко целую его в губы.

Лежим снова обнявшись, только он теперь сзади, и гладит мой живот, а второй рукой треплет волосы. Как же хорошо, как же приятно. Вот чего мне не хватало, вот о чём они все говорили про разрядку — стало очень легко. А может быть дело не в этом, я не знаю, но мне невероятно, безумно приятно всё что происходит. Очень не хочется в капсулу. Ведь вот они — краски этого мира, прямо передо мной.

— Если всё было так давно, больше двадцати лет назад, почему американцы и их союзники сейчас всполошились? — Спрашиваю Никиту задумчиво.

— Крот отправил информацию, его поймали, но сообщение уже ушло. — Говорит он: — Группа хакеров из Испании смогла получить доступ к устройству, куда пришло сообщение, но удалить возможности не было, поэтому просто подправили, получалось что мы нашли только что всё это сокровище и можем получить невероятное преимущество в технологиях.

— Возьми меня сзади, жёстко, ладно? — Прошу его.

Он встаёт, резко поднимает меня и ставит на четвереньки, нежно входит.

— Жёстко! — Кричу я.

Она начинает двигаться.

— Быстрее! — Поторапливаю: — Ещё, сильнее!

Да, вот это хорошо, только чего-то не хватает.

— Схвати за волосы! — Опять командую.

Улыбаюсь, когда он, крепко схватив, дёргает меня за волосы назад. Потом догадывается, и шлёпает по заднице. Я вскрикиваю, и прошу:

— Да, еще!

Он готов уже закончить, крепко хватает меня за талию, входит всё сильнее и чаще, а я прошу:

— В меня, всё, до конца…

И опять внутри разливается тепло, а в голове что-то взрывается, становится невероятно приятно, снова и снова, я бессильно падаю на подушку. Он опускается сверху, целует мне поясницу, спину, шею, потом зарывшись в волосы, находит губы и впивается в них. Оторвавшись, ложится рядом.

— Ты прекрасна… — Шепчет мне на ухо.

Я улыбаюсь, как какая-то маленькая влюблённая дурочка. Что же я делаю, что же мы делаем. Он водит рукой по моей спине, стирая капельки пота, и целуя моё плечо, смотрит внимательно. А мне вдруг становится страшно — может быть это всё из-за моей внешности, и, если что-то случится, он бросит меня? Смотрю ему в глаза, пристально, серьёзно — нет, я там не вижу предательства, только уверенность.