Закончив кормежку невольников, Меро распределил на ночь караулы, осведомился у Шеака, в какое время назавтра поднимать невольников и немного прогулялся, для лучшего сна, по лугу. Вернувшись в лагерь, он обнаружил, что, за исключением караульных и рабов-слуг, все уже спят. Командир наемников мог бы и сразу забраться в палатку, но он решил ещё раз осмотреть вверенный ему товар.

Костры по кругу горели не очень ярко и в середине сгустились тени. Невольники могли незаметно для охраны ворочаться, двигать руками и ногами, может, даже переползать с места на место. Но выбраться за пределы круга незамеченными они точно не могли. А если бы попытались, то бодрствующие охранники и чутко спящие псы живо бы пресекли эту попытку.

С минуту Меро стоял и всматривался в лежащие во тьме фигуры. Потом с удивлением понял, что высматривает среди рабов сегодняшних мальчишку и девчонку. Так и не смог разглядеть, вероятно, они были где-то в центре. Удивленно покачал головой, недоумевая, что всё-таки его так заинтересовало в этих детях, и отправился спать. Блажь — блажью, а на сон у наемника в пути не так уж и много времени, чтобы попусту его тратить.

Что его разбудило, Сережка так и не понял. Но сон вдруг куда-то пропал, и тут же нахлынули неприятные ощущения, о которых так хотелось забыть, хотя бы на несколько часов. Болела спина, чесались слипшиеся от грязи и пота волосы, пылали босые ступни (одно дело с друзьями босиком на Днестр бегать, и совсем другое, когда тебя в рабском караване гонят по каменистой дороге), горло пересохло, в пустом желудке кололо… За прошедший день он неоднократно вспоминал учебник по истории Древнего Мира для пятого класса, в котором было написано про те времена, когда на Земле было рабство. Сережку взрослые часто называли "мальчиком с богатым воображением", ещё чаще — просто фантазером, но тогда он совсем не представлял себе, что такое быть невольником. Да это и не представишь, пока не переживешь. В который уже раз за прошедшие с момента похищения сутки на него накатила глухая безнадежная тоска, на глаза навернули слезы. Что может сделать один беззащитный мальчишка, которому совсем недавно исполнилось одиннадцать лет в этом чужом и враждебном мире? Ничего не может. Только и остается, что забиться в какую-нибудь щёлку и стараться выжить.

Сережка приподнялся на локте и упрямо тряхнул головой. Нет уж. Смиряться со своим нынешним рабским существованием никак нельзя. Если это сделать, то тогда придется признать, что всё было зря. Зря погибли в бою с румынскими карателями отец и его друзья. Дядя Василий, дядя Петря, дядя Семен, дядя Виорел… Зря он сам убежал на позиции. Зря они с Балисом Валдисовичем из последних сил шли по красной пустыне. Зря, зря, зря…

Не раз ведь и ему, и его отцу, и друзьям отца говорили, что их борьба бессмысленна, что на самом деле почти все права у них останутся, а то, от чего придется отказаться… Надо ведь понимать, молдаване, точнее — румыны жили тут с незапамятных времен, еще десять тысяч лет назад их предки молились тут камням и деревьям, а вы, Яшкины, приехали в Молдову только после войны. Что, какой такой русско-турецкой войны? Суворов? Ну, это вы хватили, нельзя же так фантазировать… Ах, медаль… Ну всё равно, две сотни лет и десять тысяч, нельзя же уравнивать… Что значит, "кто придумал десять тысяч лет"?! Это история Великой Румынии. Ну, вот только не надо глупостей, что римляне и греки у румынов культуру перенимали, этого вам никто не говорит… Зачем, вообще, нагнетать страсти? Кстати сдать государственный экзамен на знания языка вам нетрудно, вся семья им отлично владеет. И работу можно будет найти приличную…

Сережка не мог объяснить, что в этих словах не так, при таких разговорах он только молча сопел, глядя в пол. А потом запомнил слова отца: "Я тридцать четыре года прожил свободным человеком. Я не преступник, меня не судили. Если теперь меня лишают прав, а я буду молчать, значит, все эти годы я жил рабом в душе". А потом добавил: "Мы — не рабы. Рабы — не мы". И Сережка тогда почувствовал, что эти слова отца вобрали в себя и его мысли, хотя он прожил пока что не тридцать четыре года, а только неполных одиннадцать.

И сдаться сейчас — означало признать, что он, Сережка Яшкин, — и есть раб в душе. Да еще и глупый раб: был бы умным, жил бы сейчас в каком-нибудь интернате… Уж во всяком случае, в интернате плетью бы не били, да и еды было бы побольше. Кстати, и получше. И обувь бы, какая никакая, нашлась. И уж точно не пришлось бы ночевать на голой земле.

Быть глупым рабом не хотелось. Значит, оставалось только одно: не сдаваться, не отчаиваться и пытаться во что бы то ни стало вырваться на свободу. И ещё надеяться на то, что придет помощь. В самом деле, не бросят же его Балис Валдисович и Мирон Павлинович. Не такие они люди. И Наромарт тоже хороший человек… Тьфу, эльф… А какая разница? Подумаешь, уши. Сережкин одноклассник и лучший друг Антошка Климанов вон какой лопоухий, кому это мешало? Ну, иногда, кто подколет по-доброму, все посмеются немного — и забудут до следующего раза.

Стараясь не беспокоить рассеченную плетью спину, мальчишка перевернулся на другой бок, и увидел, что Анна-Селена почему-то не лежит на земле, а сидит, сжавшись в комок и уткнув голову в колени.

— Ты чего, Ань? — прошептал он на всякий случай. Может, ей просто удобно так спать? Хотя и странно это. А может, с ней что-то случилось?

Девочка подняла голову и повернула к нему своё лицо, в свете лун казавшееся ещё более бледным, чем обычно. В отсвете костров блеснули глаза, и мальчишке показалось, что она плачет.

— Я… мне…

Сережке стало стыдно. Ведь он совсем забыл про девчонку, всё только о себе думал. А ведь ей пришлось намного тяжелее, чем ему.

— Не плачь, — постарался утешить её мальчишка. — Нас скоро найдут и освободят.

Голосу не хватало уверенности, и он поспешил добавить:

— Точно говорю. Балис Валдисович один раз из автомата стрельнет — и все эти уроды с плётками разбегутся.

Это прозвучало намного убедительней: в том, что при первом же выстреле надсмотрщики разбегутся в стороны, Сережка нисколько не сомневался.

Анна-Селена легонько кивнула.

— Может быть. Только дело в том, что я, наверное, не дождусь этого.

— Почему? — изумился мальчик. — Не выдумывай, надо еще только день или два продержаться. Ты сможешь. А я тебе помогу.

Насколько всё-таки был непохож этот худенький взъерошенный мальчишка на бывших одноклассников Анны-Селены из элитного столичного лицея. Вряд ли хоть один из них, безупречно одетых, холодно-вежливых, не стал бы валяться в ногах у торговцев и умолять их освободить его. Смог бы пройти целый день в этом караване под палящим солнцем. И уж точно бы не помог добраться до костра малознакомой, в общем, девочке, а уж тем более не принял бы на свою спину предназначавшийся ей удар плети.

На самом деле, именно этот поступок Сережки и был причиной того, что Анна-Селена решила раскрыть ему свою тайну. Мальчишке и так было тяжело, девочка просто не могла позволить, чтобы он собирал на свою голову неприятности из-за неё. Тем более, что плётка никакого вреда причинить вампирочке не могла, так что смелый поступок Серёжки на самом деле был абсолютно бессмысленным.

Но как нелегко признаться, что ты — вампир. Девочка расспрашивала своего товарища по несчастью — Женьку, про то, что в его мире известно о вампирах: хотя все мальчишки попали на Дорогу и из разных миров, но ведь из очень похожих. Рассказы не очень обнадеживали: вампиры на Земле были хорошо известны, причем, именно те, которые либо не могли, либо не желали сопротивляться жажде. О тех же, кто не поддался инстинктам кровососов, тамошний фольклор умалчивал. Анна-Селена очень боялась, что стоит открыть Сережке, кто она такая на самом деле, то он станет относиться к ней либо со страхом, либо с брезгливостью. Но и позволить, чтобы мальчишка попусту страдал из-за неё, девочка тоже не могла. И, в любом случае, если их не найдут и не спасут в ближайшие два-три дня, то ей уже всё будет неважно. Точнее, она просто исчезнет.