На знакомую с детства Сашке православную церковь храм изонистов внутри походил ничуть не более, чем снаружи. Короткий коридор, вымощенный плиткой, вел от дверей в молитвенный зал. Стены были украшены красивой цветной мозаикой, но никаких изображений не было — только в геометрические узоры. Сам зал для молитв оказался круглой комнатой, с небольшими окошками-бойницами, спрятанными в нишах толстых стен. В центре молельни возвышался вмурованный в пол цилиндрический столбик из белого мрамора, высотой, наверное, чуть меньше метра. На вершине столбика, обильно политой чем-то вязким, было прилеплено несколько горящих свечек и каких-то полуобугленных палочек, дававших при тлении сильный, но приятный запах. Вокруг столбика стояли Огустин, Тиана и Наромарт. Каждый из них держал в руке небольшую металлическую кадильницу на длинной цепочке, над которыми вился легкий белесый дымок.

Перезвон колокольчиков прекратился.

— Друзья мои, — начал Огустин. — Мы собрались здесь, дабы отринуть суетные помыслы и подумать о вечном.

Однажды Квинтий Онтарий испросил Иссона, почему боги добра, которым они возносили свои молитвы, не дают им знамений о себе и остаются богами неведомыми. "Когда жрец Келя просит у Келя — ему дает просимое Кель. Когда жрец Ренса просит у Ренса — ему дает просимое Ренс. Но мы же просим неведомо кого, и неведомо нам, получаем ли мы просимое от богов или на то воля слепого случая".

И ответил Иссон: "Много значит знание имени бога, но истинная вера важнее знания. Ибо если помыслы твои обращены к добру, то да прибудут с тобой все добрые боги. Когда жрец Келя попросит у Ренса — не даст ему просимого Ренс, ибо не будет с того приятного Ренсу. Когда ты просишь у добрых богов, то если дело действительно доброе и достойное, то всем добрым богам будет приятно, и помогут они тебе. И не ищи ответа, бог ли ниспослал тебе просимое или то случай, ибо все случайное в этой жизни совершается по воле богов".

Так говорил Иссон. И ныне, почитая бога Иссона, мы почитаем в его лице всех добрых богов. Сегодня в наш храм пришел тот, кто служит неведомой нам богине, богине добра. И мы от всего сердца говорим ему…

Тут Огустин повернулся к Наромарту.

— Да пребудет с тобой благословение Иссона, Кройф Квавелин. Дом Иссона — твой дом.

— Богиня Элистри, служению которой я посвятил свою жизнь, — заговорил Наромарт, — не воспрещает своим слугам служить и другим богам, если только служба достойна и блага, и в сердце своем мы не поставим чужого бога выше ее. Сейчас я в храме бога, чью волю я могу исполнить, не погрешив против службы своей богини, ибо то, к чему зовет Иссон — угодно Элистри. Да пребудет с вами благословение Элистри, отец Огустин. И да пребудет оно со всеми.

— А теперь, воздав хвалу Иссону, разойдемся по делам мирским, ибо в мире живем. Но будем помнить Завет Иссона: "Оглянись вокруг — не нужна ли кому помощь. И, если увидел нуждающегося — помоги ему". Да пребудет со всеми благословение Иссона. Идите с миром…

Йеми и благородный сет первыми развернулись и двинулись из молельного дома. Следом за ними потянулись и остальные, кроме священников.

Когда они вышли наружу, Сашка удивленно спросил у Йеми:

— И это все?

— А что ты думал? — в свою очередь удивился тот.

— Ну, я не знаю… У нас в церкви любая служба не меньше часа длится.

— Видимо, такова воля того бога, которому служишь ты. У Иссона — свои требования на то, как нужно ему молится. Сегодня вечерняя молитва получилось еще длинной.

— Длинной? — тут уже удивился и Балис.

Йеми серьезно кивнул. Раньше это телодвижение в его исполнении означало отрицание, но теперь это было утверждением. Жупан Йеми Пригский сейчас уступал место благородному морритскому лагату Порцию. Во всём уступал, в том числе — и в привычных жестах.

— Обычно священник призывает благословение и напоминает что-нибудь из его поучений — и все.

— И ради этого идут в молитвенный дом? — изумился капитан.

— Именно ради этого и идем, — подтвердил кагманец.

— Но разве нельзя вспомнить поучения дома?

— Можно, и мы это делаем. Но если не приучить себя вспоминать бога постоянно, то рано или поздно забудешь о нём тогда, когда должен был помнить. А потом будешь корить себя всю оставшуюся жизнь. И потом, дома нельзя получить благословение.

— Неужели это так важно?

— Для нас — да.

Балис замолчал, обдумывая сказанное. Воспитание сделало его стихийным атеистом: о высших силах он никогда не задумывался, хотя в детстве, побывав вместе с родителями на Крестовой Горе недалеко от Шауляя, раз и навсегда понял: что-то в этом есть. Но именно «что-то», далекое и неизвестное. Все попытки снять с этого «что-то» ореол таинственности и приблизить его к реальной жизни, разбивались о толстую броню скептицизма: научно объяснить религию было невозможно, а воспринимать на веру — глупо: это означало стать потенциальной жертвой обмана. Да и нужды в высших силах он никогда не испытывал: разве достойно перекладывать свои проблемы и беды на бога? Если он действительно существует, то у него должно быть полно забот и без того, чтобы ещё обустраивать жизнь Балиса Гаяускаса. Верующий человек казался либо мошенником, либо слабаком и слюнтяем, только и думающим о том, как спрятаться от жизненных невзгод за спину боженьки.

Первый удар по этим представлениям нанёс дед в памятном августе девяностого. Дед, который всегда был для Балиса образцом в жизни, ветеран Великой Отечественной Войны, Герой Советского Союза, оказался вдруг православным христианином. И не то, что поверившим на старости лет, от страха перед надвигающейся смертью, нет, оказывается, он веровал всю жизнь. Балис обязательно собирался расспросить деда о его вере, о том, как она уживалась с его характером и убеждениями, но не успел…

И вот теперь Наромарт и Йеми. Они не были ни слабаками, ни мошенниками, но при этом всё время сверяли свои поступки с требованием своего божества. Гаяускаса очень удивляло то, что в их представлении их боги словно были всегда тут, рядом. Он привык считать, что для верующих бог является каким-то далеким небожителем, эдаким барином из города, иногда посещающим дальнюю деревушку, принимающим оброк и наказывающим нерадивых рабов за проступки. А боги Наромарта и Йеми были для них словно близкие друзья, к которым можно зайти в любое время дня и ночи, попросить подмоги в сложной ситуации. И если раньше Балис считал, что бояться бога — означает бояться гнева и расправы, то, по крайней мере, в отношении Наромарта, да и, наверное, Огустина, было видно, что у них совсем другой страх: страх огорчить своего бога, страх оказаться недостойным его. Совсем такой, как был у него в курсантские годы, когда между отделениями развертывалась нешуточная борьба за то, чтобы быть лучшими на курсе. Или за то, чтобы не опозорить училище. Не подвести на учениях товарищей и командиров. Наверное, и это можно было истолковать как страх или как глупость или как что-то ещё в этом роде. Но так бы мог подумать лишь тот, кто судил об Армии и Флоте по заметкам в каком-нибудь "Московском Комсомольце". Тот, кто представить себе не мог, сколько сил кладется на то, чтобы подготовить своё подразделение. Не на бумаге подготовить, на деле.

Ну вот, опять мысли ушли куда-то в сторону. Так всегда бывает: начнешь обдумывать какую-то проблему, не успеешь оглянуться, а думаешь уже совсем о другом…

А пока Гаяускас размышлял, они уже дошли до своего домика. Шедший первым Саша отодвинул закрывавшую вход баранью шкуру и уже собирался войти, как их окликнул благородный сет.

— Простите, не ответите ли мне на один вопрос?