Он стоял у западного частокола, разглядывая лагерь тасситов, темневший широким полукругом в двух полетах стрелы. Оба санрата, Аскара и Квамма, были рядом; позади высилась мощная фигура Грхаба – словно башня, в тени которой пристроилась Вианна. На ней, как и на мужчинах, был боевой доспех, самый маленький, какой только нашелся в войсковых кладовых. Ее шея и руки, розово-смуглые, гладкие, казались особенно нежными по контрасту с грубой бычьей кожей нагрудника; из-под легкого шлема струился водопад шелковистых локонов. На подвижном личике девушки страх сменялся любопытством и любопытство – страхом; все вокруг было таким чуждым, угрожающим – и в то же время чарующе удивительным и непривычным! Она молчала, бросая робкие взгляды то на Дженнака, то на стан кровожадных степняков, то на одиссарских солдат в кожаных нагрудниках и шлемах с алыми перьями, сидевших у амбразур.
– Сегодня они не нападут, – сказал Аскара, начальствующий над фортом и двумя сотнями стрелков пограничной стражи. Сухопарый, длинноногий, обожженный степным солнцем, он походил на журавля, напялившего слишком просторное оперение – кожаный доспех висел на нем, словно на распялках. Но Аскара, санрат из знатного рода сесинаба, прослуживший в войске без малого тридцать лет, не выглядел смешным: глаза его поблескивали холодно и остро, а меч, необычайно широкий и тяжелый, висел за спиной – так, что единым движением можно было и обнажить его, и рассечь противника от шеи до паха. Потертая рукоять этого грозного оружия раскачивалась где-то у правого уха санрата; Вианна поглядывала на него с ужасом, а Грхаб – с откровенным любопытством. Видно, телохранитель пытался угадать, скольким тасситам и атлиицам пустил кровь сей клинок за долгие годы.
– Нет, сегодня они не нападут, – повторил Аскара, и коренастый упитанный Квамма, второй из вождей маленького воинства Дженнака, согласно кивнул. Наследнику оставалось лишь положиться на мнение столь опытных мужей, хотя он не понимал, отчего бы тасситам и не напасть – они стояли под Фиратой вторые сутки и за ночь хорошо отдохнули. Грхаб, похоже, заметил его недоумение; огромный, как скала, затянутый в доспех из черепашьего панциря, с шипастыми браслетами на обеих руках, он склонился к Дженнаку и пробурчал:
– Гляди, балам, лестниц-то у этих дерьмодавов нет. Ни лестниц, ни помостов, а без них как переберешься через ров и залезешь на стену?
Про себя Дженнак отметил, что последнее время учитель вроде бы держался с ним почтительнее. Правда, онне сделался для Грхаба ни повелителем, ни милостивым господином, однако не был уже и пареньком. Грхаб выбрал нечто среднее – балам, ягуар; так обращались к воину, любому воину, без различия возраста и чина. Иногда Дженнак гадал, чему обязан таким уважением. Вряд ли победе над тайонельцем, скорее – долгому и трудному пути, который они проделали из Хайана в Фирату. Как оказалось, непросто вести в поход воинство, даже столь небольшое; наком-предводитель должен был все знать, все уметь и обо всем позаботиться, от охраны лагеря на ночевках до места для выгребных ям и содержимого солдатских котлов. Он старался изо всех сил, и мрачный сеннамит, очевидно, был доволен своим учеником.
– Я слышал, они бросают веревки из кожи с крюками. – Дженнак, приставив ладонь ко лбу, разглядывал вражеский лагерь, скопище конических шатров и волокуш с припасами. Там царила лихорадочная суета, пылали костры, метались люди, надсадно ревели круторогие быки. Таких зверей он еще не видел; огромные и косматые, они совсем не походили на сеннамитский скот или на более мелкую одиссарскую породу. Казалось, к этим чудовищам и приблизиться-то страшно, но тасситы мчались на них сломя голову. Издалека каждый воин напоминал крошечный бурый степной вихрь.
– Верно, они мечут на стену веревки с крюками и лезут вверх, как стая обезьян, – на правах старожила пояснил Аскара и ухмыльнулся, заметив, как поежилась Вианна. – Однако, мой благородный повелитель, мы держим оборону в крепком месте, и людей у нас достаточно, чтобы стрелять, колоть и обрезать крюки. Нет, прав твой человек – сначала они свяжут лестницы, а потом полезут на стены. Думаю, – сакрат прищурился. – через день, не раньше. – Он обвел взглядом своих стрелков, тосковавших у бойниц, и воинов Кваммы, развалившихся внизу, в тени бараков, словно прикидывая, на что годны эти люди. Вдруг глаза Аскары хищно блеснули, а рука потянулась к клинку. Посматривая то на заскучавших одиссарцев, то на шумный тасситский лагерь, он предложил: – А может, ударим ночью? Мои воины лазают по веревкам не хуже пожирателей грязи. Возьмем четыре сотни, спустимся вниз и наколем вонючек на копья!
Предложение выглядело соблазнительным. Тасситов, подступивших к форту, оказалось не так уж много – тысячи две, как подсчитал в первый же день методичный Квамма, и были они, судя по отощавшим скакунам и оборванной одежде, из каких -то бедных родов, что пасут стада в самых засушливых местах. Насколько Дженнак мог разглядеть, эти смуглые тощие дикари почти все ходили полуголыми, в кожаных штанах и сапогах из невыделанных шкур; шлемы и панцири им заменяли боевая раскраска да перья в грязных волосах. Против такого воинства даже одиссарская легкая пехота, обученная драться в правильном строю, была что молот против травы. Длинные копья с двумя зубцами, прочные щиты, доспехи, топоры с широкими лезвиями, арбалеты, стрелявшие железными шипами, плюс отличная выучка… Пожалуй, четыре сотни умелых бойцов взяли бы вражеский лагерь, ибо у тасситов, кроме луков, небольших метательных топориков и ножей – да еще наглости – не было ничего.
– Нет, неверно! – оборвал себя Дженнак. Не оружием, не числом и не боевым искусством брали эти степные воины – скакунами! Повсюду в Эйпонне путешествовали в одноосных колесницах, в повозках и в санях, и каждый народ, каждое племя на севере и юге знало, на какого зверя набросить ярмо или тягловую шлею. По большей части, на быка или ламу; но в Ледяных Землях, как рассказывал Унгир-Брен, в сани запрягали собак, оленей и еще каких-то животных, похожих на оленей, но более рослых и сильных, с разлапистыми рогами. Никто, однако, не пытался ездить верхом – никто, кроме людей прерии, коих Мейтасса, на горе прочим племенам, обучил некогда этому искусству. Было ли ведомо Провидцу, что сеет он семена зла? Ибо кто мог выдержать атаку диких всадников на огромных косматых диких скакунах? Разве что бойцы из Очага Гнева, закованные в тяжелые доспехи, вооруженные тяжелыми мечами и копьями длиною в девять локтей…
– Мы не спустимся с холма, – твердо произнес Дженнак, и Вианна, стоявшая поодаль от мужчин, облегченно вздохнула. – Посмотри! – Он вытянул руку, показывая на отряд раскрашенных охрой всадников, патрулировавших тасситский стан. – Люди малы ростом и с плохим оружием, но звери огромны и сильны. Нам против них не устоять. Ни копья, ни арбалеты, ни доспехи не спасут.
– Внимание и повиновение! – произнес Квамма. – Наш наком сказал мудрые слова. С этим косматым зверьем, пожалуй, лучше воевать из крепости.
– С быками? Ха! – Аскара насмешливо сощурился. – Мало, что ль, мы их постреляли… и диких, и тасситских… Но светлорожденный прав: если навалится тысяча или полторы всадников, наши копьеносцы все полягут. Поэтому я и предлагаю ударить ночью, когда Арсолан будет взирать на мир не солнечным, а лунным оком. Слезем вниз, ворвемся в их стан, порубим и поколем дерьмодавов, спалим обоз… Ночью всаднику тяжко биться; ночь – время темное, разбойное.
Дженнак размышлял; искушение было велико. Подкрасться к лагерю, перебить часовых, ударить – победа сама свалится в руки… Великий Одисс, Ахау! Грозный Коатль, владыка Чак Мооль! Первая в жизни победа! При этой мысли кровь застучала в его висках, но в памяти тут же всплыли слова наставника: голова должна оставаться холодной. Припомнилось ему и другое.
– Брат мой Джиллор, – произнес он, – велел обороняться и ждать его войско. Обороняться и ждать! Не лезть на рога тасситских скакунов, сидеть за частоколом, стрелять, метать дротики и горшки с горючим маслом. – Дженнак сделал паузу. – Так что мы останемся здесь, ибо нам надо не перебить тасситов, а удержаться в своих стенах. – Он стукнул кулаком по краю бойницы и, вспомнив отца, добавил: – Хайя! Я сказал!
