– Поют, так и пусть себе поют. Чего прислушиваться. Чего с них взять-то – дикари. И песни у них дикарские.

– Ну и что же, что дикари. Все же люди и они. Смотри, какие они стали за две недели пути, а впереди сколько еще таких недель? Сам говорил, что плыть не один месяц.

– Это так, Питер. Сколько времени в море, а ветер все противный. Все уже выбились из сил.

– Да, и капитан наш так же говорит. Вчера я опять с ним глядел на солнце через инструменты. Он говорит, что мы дрейфуем на юг. Медленно, но это так. Хоть бы быстрее ветер поменялся.

– Он и так меняется, только не в нашу пользу. Постепенно поворачивает на северо-западный. Чего доброго, опять нас пригонит к берегу.

– Ну и что? Может, тогда запас пополним, а то уж и сейчас вода начинает противно вонять.

– А то вроде ты к этому еще не привык, Питер мой дорогой. Положись на Всевышнего. Все в его воле.

Потом два дня продрейфовали в штиле, после чего разразилась гроза с проливным дождем. Матросы бегали по палубе голиком и стирали одежду. Даже негров выводили под дождь, и те с наслаждением подставляли блестящие черные тела под теплые струи воды.

– Вот хорошо-то, Гарданка! – кричал Петька, выжимая мокрые штаны. – Хоть водицы свежей напьемся! Главное, чтобы шторма не было.

Шторм не разразился. Однако качка была достаточной, видимо, где-то недалеко все же бушевало. Океан волновался, большие пологие волны ходили нескончаемой чередой.

Стали помаленьку выбрасывать в море трупы негров, которые начали умирать в невыносимых условиях. Пища была просто скотской. А в затхлом трюме жизнь теплилась только у самых сильных.

– Джон, – сказал Оллнат своему помощнику, – видимо, придется пойти на дополнительный риск и почаще выводить негров на палубу. А то, чего доброго, никого не довезем живьем до Ямайки.

– Как скажешь, капитан. Но думаю, что опасно так делать.

– Охрану увеличим, да и свяжем. Будем выпускать небольшими партиями. Завтра и начнем. Помрут ведь проклятые, а мы тогда разоримся!

Негров стали каждый день выпускать на палубу и обливать забортной водой. Трюмы проветривали и даже помыли, заставив негров скоблить деревянными скребками наплывы грязи.

И они стали меньше болеть и умирать. Однако всем было ясно, что из сотни невольников, которых взяли на борт, не больше половины останется в живых.

Не прошло и трех дней, как ветер начал медленно, но упорно крепчать. Причем направление его перестало меняться. «Белую Мэри» неуклонно сносило назад к берегам Африки. Все паруса давно были убраны, и только сильно зарифленный фок трепыхался на рее.

Капитан Оллнат постоянно находился в подавленном состоянии. Задержка не предвещала ему ничего хорошего. Это грозило полным разорением. Он вышагивал по палубе, срывая злость на встречных. Все шарахались от него, лишь только завидев.

Волны вздыбились теперь огромными валами. Северное течение тут встретилось с противным ветром. Качка была ужасающей. Корпус корабля так стонал и скрипел, что ужас охватывал даже бывалых моряков. А Петр просто холодел от страха, глядя на всхолмленное море, изредка покрытое белыми пенными гребнями.

Он потерянно шатался по палубе, не в силах спуститься вниз. Ему постоянно казалось, что судно вот-вот рассыплется на куски и всех поглотит ненасытный океан.

– Гарданка, куда же это нас несет? – часто спрашивал он, с надеждой взирая на друга, как будто тот мог ему ответить и успокоить.

Гардан тоже был обеспокоен, хотя и не так сильно. Тим Смит, один из наиболее близких к ним моряков, часто успокаивал ребят, особенно Питера, к которому он питал некоторую симпатию.

– Скажи спасибо, Питер, что шторма нет. А волна – так это на море обычное явление. Видишь ли, течение тут тянет на север, а ветер против него, вот и волна большая, хоть ветер и не сильный. Это часто бывает. Но вечно же так продолжаться не может. А начнется штиль, так нас и так потянет на север. Так что вы лежите, отдыхайте, пока нет работы.

– А почему вдруг так похолодало? – спросил Гардан.

– Так течение-то холодное, вот оно все вокруг и охлаждает. Ведь дальше на юг все холоднее становится, как у нас на севере. Чем севернее, тем холоднее.

– А мне казалось, что тут по-другому: чем южнее, тем жарче.

– Глупости! Ты просто ничего пока не знаешь об этом.

Оллнат с озабоченным видом брал высоту солнца, а Петька крутился поблизости. Он слышал, как капитан пробормотал недовольно:

– Показывает южнее пятнадцатого градуса. Далековато нас занесло. Придется выкидывать товар за борт и идти за новым. Этот больше не выдержит. – И, увидев слушающего Питера, зло крикнул: – Чего уши развесил, бездельник?! Задарма кормить никого не стану. Марш отсюда, каналья!

Петька не понял слов капитана о пятнадцати градусах, но в голосе того слышалось беспокойство, и он испугался. Нашел Тима и спросил:

– Тим, что такое южнее пятнадцати градусов? Капитан сказал так.

– Вероятно, он имел в виду слишком далекое отклонение судна к югу. Тут может быть только о широте разговор. Просто потом долго придется плыть к северу, чтобы попасть в благоприятные ветровые условия для обратного пути к Ямайке. Ничего страшного, для нас, во всяком случае.

– А капитан почему же сильно волнуется?

– А как ты думаешь? Ему же разорение грозит от такой задержки. Невольники не выдержат такого длительного пути и перемрут все. Вот и сам подумай, почему капитан недоволен.

– Он еще сказал, что придется выбросить товар за борт и идти за новым. Это что – он всех черномазых утопить собирается?

– Наверное. Но тебе-то какое дело? Это его заботы. Не бери в голову, сынок. Не твоего это ума дело.

– Страшно мне, Тим, и жалко их. Ведь человеки же.

– Не бери в голову, я сказал! Тебе-то какое дело?! Чудак ты, черные все равно как не люди. Их много, и они мало чего понимают.

– Нет, дядя Тим. Все равно мне страшно, да и совестно, что и я такой же живодер, как капитан.

– Перестань говорить глупости, малыш. У тебя, вероятно, слишком уж сердце чувствительное. А во время схватки я видел, как ты рубил португальца. Тут почему же сердце твое молчало?

– Так то же бой, дядя Тим. Иначе мне бы был конец.

– Вот так и сейчас думай. Если черных оставить, то сами с голоду подохнем, так что выбирать не из чего. Значит, такая у них судьба.

Успокоения не приходило. Вспомнилась черномазая девчонка. Он давно ее не видел, а спросить не мог или стеснялся. Настроение было подавленное.

Качка при умеренном ветре длилась почти неделю, когда ветер вдруг резко усилился и положил «Белую Мэри» на борт. Рулевые едва выправили судно. В румпель вцепились трое матросов, стараясь удержать нос против волн. А они постоянно стали перекатываться через шканцы. Люки в трюм были плотно задраены. Питеру теперь казалось, что там люди просто задыхаются в спертом воздухе. Ему подумалось, что завтра моряки вынесут и выбросят за борт не менее десятка трупов.

Огромный вал сорвал одну шлюпку, и ее обломки исчезли среди круговерти пены и волн. Питер с ужасом представлял себя смытым за борт.

– Гарданка, скроемся на баке, а то еще смоет нас. Так страшно. Я еще не видел таких больших волн. Просто дух захватывает.

– Это точно, Питер. В животе щемит – ужас! Пойдем в трюм, а то я продрог и весь мокрый. Там хоть не так сыро, да и ветра нет. А если пойдем ко дну, так везде плохо будет.

– Господи, помилуй и сохрани! – шептал Петька, пробираясь на бак в промежутках между валами, прокатывающимися по палубе.

Им удалось проскочить и захлопнуть дверь. Волна тут же бухнула в нее, брызги разлетелись по темному помещению. Вода проникала везде и стояла уже по щиколотку, перекатываясь от стены к стене тесного помещения. Фонарь тускло освещал матросов, которые старались устроиться повыше, подальше от воды. Некоторые шептали молитвы, почти у всех на лицах читался откровенный страх.