Когда он покончил с неотложными заботами, ощущение завоеванной безопасности позволило ему снова подумать о странности его положения. Кто были враги, от которых ему удалось бежать? Чего они от него хотели? Почему держали так долго в своей власти? Столько вопросов, и он не мог на них ответить. Но кто бы ни были эти враги, он должен, во всяком случае, бояться их в будущем, и эта забота осложнит его путешествие, если только он, несмотря на опасность такого поступка, не попросит защиты полиции от неизвестных похитителей в первом же встречном городе.

Какой это будет город? Он не знал, и ничто не давало ему указаний на пустынных берегах, где далеко одна от другой лепились бедные деревушки.

Только около восьми часов утра опять же на правом берегу обрисовались на небе высокие колокольни, а на горизонте показался отдаленный город. Сергей Ладко привскочил от радости. Он хорошо знал эти места. Ближе к нему был Землин, последний придунайский город Австро-Венгерской империи; вдали виднелся Белград, сербская столица, тоже расположенная на правом берегу после внезапного изгиба реки, при впадении Савы.

Итак, во время заточения он продолжал спускаться по реке, плавучая тюрьма приблизила его к цели, и, не подозревая об этом, он проделал более пятисот километров.

Сейчас Землин — это спасение. Если понадобится, он найдет там помощь и покровительство. Но решится ли он просить помощи? Если он пожалуется, если расскажет о своем необъяснимом приключении, не начнется ли розыск, первой жертвой которого станет он сам? Быть может, пожелают узнать, кто он такой, куда направляется и, возможно, им удастся узнать имя, которое он поклялся не открывать, что бы ни случилось.

Так и не приняв решения, Сергей Ладко ускорил ход своего суденышка. На колокольнях города пробило половину девятого, когда он привязал лодку к кольцу набережной. Он навел в барже порядок и снова занялся решением проблемы: говорить или молчать. Наконец, он решил воздержаться. Принимая во внимание все, лучше хранить молчание, отдохнуть в каюте, в чем он очень нуждался, и удалиться из Землина незамеченным, как туда явился.

В этот момент четыре человека показались на набережной и остановились перед баржей. Эти люди спрыгнули в нее, и один из них, приблизившись к Сергею Ладко, смотревшему на него с удивлением, спросил:

— Ваше имя Илиа Бруш?

— Да, — ответил лоцман, с беспокойством глядя на чиновника.

Этот последний приоткрыл свое одеяние, чтобы показать шарф, окрашенный в государственные цвета Венгрии, опоясывавший его талию.

— Именем закона я вас арестую! — сказал он, кладя руку на плечо лоцмана.

Карл Драгош не помнил, чтобы в продолжение своей деятельности он занимался делом, столь богатым неожиданными инцидентами и столь загадочным, как дело дунайской банды. Невероятная подвижность неуловимой банды, внезапность ее ударов имели в себе что-то необычайное. И вдобавок, ее атаман, только что выслеженный, сделался недосягаемым и, казалось, смеялся над мандатами на его арест, разосланными по всем направлениям!

Сначала можно было подумать, что он просто испарился. Никаких следов ни в верхнем, ни в нижнем течении реки. В частности, будапештская полиция, несмотря на усиленные розыски, ничего не могла открыть. И, однако, он должен был миновать Будапешт, потому что его видели 31 августа у Дюны Фольдвар, на девяносто километров ниже венгерской столицы. Не зная, что роль рыболова в это время разыгрывал Иван Стрига, которому шаланда обеспечивала верное убежище, Карл Драгош не мог ничего понять.

В следующие дни его присутствие было замечено в Шекшарде, Вуковаре, Черевиче, Карловице. Илиа Бруш не скрывался. Далекий от этого, он объявлял свое имя всякому, кто хотел его знать, и даже иногда продавал несколько фунтов рыбы. Правда, другие очень удивлялись, заставая его за покупкой рыбы, что было достаточно странно.

Так называемый рыболов показывал, во всяком случае, дьявольскую ловкость. Полиция, предупреждаемая о его появлении, очень спешила и всегда появлялась слишком поздно. Напрасно бороздили реку по всем направлениям, ни малейшего следа баржи не обнаруживалось; казалось, она буквально улетучивалась.

Карл Драгош приходил в отчаяние, узнавая о постоянных неудачах своих подчиненных. Неужели дичь ускользнет у него из рук?

Две вещи можно было утверждать наверняка. Первая — так называемый лауреат продолжал спускаться по реке. Вторая — он, по-видимому, избегал городов, где опасался полиции.

Карл Драгош приказал удвоить бдительность во всех сколько-нибудь значительных городах ниже Будапешта: в Мохаче, Апатине и Нейзаце, а свою штаб-квартиру устроил в Землине. Эти города стали барьерами на пути беглеца.

К несчастью, казалось, что этот последний смеется над всеми препятствиями, нагроможденными перед ним.

Сначала его присутствие заметили ниже Будапешта, затем оно было констатировано, но всегда слишком поздно, ниже Мохача, Апатина и Нейзаца. Драгош, кипя гневом и сознавая, что ставит последнюю карту, собрал настоящую флотилию. По его приказу более тридцати судов крейсировали день и ночь в окрестностях Землина. Уж очень ловок будет противник, если сумеет прорвать эту плотную преграду.

Но как ни были остроумны эти распоряжения, они не имели бы ни малейшего успеха, если бы Сергей Ладко остался пленником в шаланде Стриги. К счастью для спокойствия Драгоша, этого не случилось.

При таких условиях прошел день 6 сентября, и ничего нового не было замечено; Драгош 7-го утром собирался отправиться к флотилии, как вдруг прибежал агент. Преступника арестовали и повели в землинскую тюрьму.

Он поспешил в прокуратуру. Агент был прав. Чересчур знаменитый Ладко, действительно, был под замком.

Новость мгновенно распространилась и взволновала весь город. Только об этом и говорили, и на набережной целый день толпы народа торчали перед баржей известного преступника. Зеваки не обратили никакого внимания на судно, которое три часа спустя прошло мимо Землина. Это судно, самым невинным образом спускавшееся по реке, было шаландой Стриги.

— Что случилось в Землине? — спросил Стрига у своего верного Титчи, заметив оживление на набережной. — Уж не бунт ли?

Он взял зрительную трубу, которую отнял от глаз после внимательного всматривания.

— Дьявол меня забери, Титча, — вскричал он, — если это не лодка нашего молодчика!

— Ты думаешь? — спросил Титча, овладев трубой.

— Надо все разузнать, — объявил очень взволнованный Стряга. — Я отправлюсь на берег.

— Чтоб тебя схватили? Драгош — хитрец! Если это его баржа, значит, Драгош в Землине. Ты бросишься в пасть волку.

— Ты прав, — согласился Стрига, исчезая в рубке. — Я приму свои меры.

Через четверть часа он явился мастерски «камуфлированный», если позволительно употребить здесь это выражение, заимствованное из жаргона, общего для воров и полицейских. Бороду он сбрил и заменил фальшивыми бакенбардами, волосы спрятал под париком, широкая повязка закрывала один глаз, он с трудом опирался на палку, как человек, едва оправившийся от тяжкой болезни.

— Ну? — спросил он не без гордости.

— Великолепно! — восхитился Титча.

— Слушай, — сказал Стрига. — Пока я буду в Землине, продолжайте ваш путь. На два-три лье ниже Белграда остановитесь и ждите меня.

— Когда ты рассчитываешь вернуться?

— Не беспокойся об этом и скажи Огулу, чтобы он перевез меня на берег в челноке.

В это время шаланда уже миновала Землин. Высадившись на берег достаточно далеко от города, Стрига направился к нему большими шагами. Но, подойдя к окраине, заковылял и, смешавшись с толпой, наполнявшей набережную, жадно прислушивался к разговорам.

Ему недолго пришлось ждать, чтобы войти в куре дела. Никто среди этих оживленных групп не говорил о Драгоше. Не слышно было ничего и об Илиа Бруше. Рассуждали только о Ладко. О каком Ладко? Не о лоцмане из Рущука, имя которого использовал для своих целей Стрига, но о том воображаемом Ладко, каким его создали газетные статьи, о Ладко-злодее, о Ладко-пирате, то есть о нем самом, Стриге. Это его собственный арест служил темой всеобщих разговоров.