Неся коньяк к тумбе, Рикович ответил:
— Нет, приятель, наоборот.
— Сначала вы познакомились с Герти?
Рикович вскрыл пакетик.
— Ее-то я знаю много лет, — он передернул плечами. — Через приятеля приятеля приятеля.
— Не согласились бы вы рассказать, как произошло знакомство?
Рикович высыпал в стакан желтый порошок из пакетика.
— Клуб в Бруклине. Мы оба там работали.
— Работали?
— Бонго, друг мой, — поставив пакет, он выбил на тумбе лихую дробь.
— Стриптизерка без бонго — что исполнитель народных песен без гитары.
— Значит, вы не имеете отношения к моему дядьке?
Рикович пожал плечами и влил в стакан молоко.
— Шапочное знакомство. Поигрывал с ним в картишки, пока Герти наводила марафет, — он засучил руками, будто сдавал карты. — Старый плутоватый шулер, этот ваш дядька.
— Он шельмовал?
— Не так, чтобы этого нельзя было заметить. Старик утратил ловкость рук, — Рикович поднес ладони к лицу и принялся изучать их, будто какое-то новое приобретение. — Когда-нибудь и эти руки забудут бонго. — Сказал он.
— Трудно представить, но так и будет.
— Что он говорил, когда вы ловили его на этом?
Рикович передернул плечами, опустил руки и влил в стакан коньяк.
— Несколько долларов, и старик был счастлив, — сказал он. — Да и Герти это шло на пользу.
— Вы хотите сказать, что делали вид, будто не замечаете?
Рикович достал из ящика ложку и принялся перемешивать содержимое стакана.
— Так хотела Герти, — он положил ложку и повернулся ко мне. — Вопрос в том, чего хотите вы.
— Сведений, — ответил я.
— Сведений, — он тускло ухмыльнулся, взял свой стакан и сказал: Следуйте за мной.
Мы вернулись в гостиную, где Рикович указал мне на кресло, в котором я не так давно сидел, а сам уселся на диван.
— Сведений, — повторил он, с наслаждением смакуя это слово. — Месть — дело святое, так, кажется, говорят.
— Я хочу узнать, кто убил дядьку, — сказал я. — У меня на то свои причины.
— Свои причины. Теперь вы толстосум.
— При чем тут это?
— Когда богатым мальчикам нужны сведения, — он улыбнулся мне и приветственно поднял бокал, — им только и надо, что помахать стопкой денег.
Ваше здоровье.
И проглотил содержимое единым духом.
— Вы хотите сказать, что, возможно, располагаете какими-то сведениями?
— осторожно спросил я.
— Я знаю цену доллару, — ответил он, поставил стакан на кофейный столик и вытер губы рукавом халата.
Неужели он серьезно? Или просто хочет сбагрить мне какую-нибудь выдумку?
— Разумеется, я выплачу вознаграждение за сведения, которые приведут...
— Да, да, да, — он махнул рукой. — Приведут к поимке и осуждению убийцы вашего дядьки. Я тоже читал эти плакаты.
— Ну, и?
— Скажу вам так, приятель. От поимки до осуждения путь неблизкий. Я не рассылаю пакеты наложенным платежом.
— Деньги — вперед?
— Так оно вернее.
— А у вас действительно есть товар на продажу? — спросил я.
Рикович улыбнулся.
— Гас Рикович не торгуется забавы ради, — сказал он.
— Имя убийцы?
— На этой неделе оно — гвоздь прогораммы, друг мой.
— И доказательства? — спросил я.
Рикович передернул плечами.
— Указания, — ответил он. — У меня есть указательный палец, а у вас — глаза.
— Я не хочу платить вам за сведения, которыми не смогу воспользоваться, — сказал я.
— Весьма рачительно, приятель. Может, вам лучше воздержаться от покупки?
Будь он неладен! Рикович прекрасно знал, что торгует дефицитом. Ему было плевать, стану я покупать или нет. Во всяком случае, он мог позволить себе вести себя именно так. Это я пришел к нему как проситель, значит, и решать мне.
— Сколько? — спросил я.
— Тысячу на бочку.
— Сейчас?
— Первый взнос. Еще тысячу, когда полиция возьмет за шиворот того парня, на которого я укажу. И, наконец, тысячу, когда он сядет на скамью подсудимых, независимо от исхода процесса.
— Зачем такие сложности?
— Гас Рикович — человек щепетильный. Если мои сведения не помогут, они обойдутся вам в тысячу. Если они сыграют главную роль, то в три тысячи, — он развел руками. — Все честно.
Я откинулся на спинку и погрузился в размышления, хотя уже знал, что пойду на сделку. Наконец я сказал:
— Ладно, я выпишу вам чек.
— Не выйдет, друг мой. Нарисуйте мне тысячу наличными.
Я вполне понимал его желание, но сказал:
— У меня не наберется тысячи долларов.
— А у кого наберется? Сходите в банк, а к шести часам возвращайтесь сюда.
— Почему к шести?
— Мне нужно время, чтобы перемолвиться с другой стороной.
— С какой еще другой стороной?
— С тем, кто уделал вашего дядьку. Это естественно.
Я не видел тут ничего естественного.
— Вы собираетесь вести с ним переговоры?
— Чтобы все было справедливо. Разумеется, я должен дать ему возможность поторговаться.
— Потор... Но вы... Вы не...
— Извините, дружище, но не могу не сказать вам, что вы заикаетесь.
— Вы чертовски правы! Я заикаюсь! Что это за... Я приду в шесть часов, а вы скажете: нет-нет, цена поднялась, вторая сторона предлагает столько-то и столько-то, стало быть, вам придется заплатить столько-то и столько-то.
— Возможно, — рассудительно сказал он, признавая разумность моего довода. — Вот что мы сделаем: ограничим торг двумя ставками. Вы играете в пинокль?
— В пинокль? — переспросил я.
— Две ставки при торге. Это как в пинокле.
У меня ум зашел за разум.
— Да какое мне дело? — взорвался я. — Пинокль? При чем тут пинокль?
Сначала вы говорите, что имеете сведения на продажу, потом вам надо совещаться с другой стороной. Господи, то две ставки при торге, то какой-то пинокль! Может, вы вовсе ничего не знаете! Как вам такая мысль? Может, у вас пять тузов в колоде! Каково, а? Это как в очко: ни черта у вас нет, и вы просто блефуете, — я вскочил на ноги, подталкиваемый бессильной злостью. Не верю ни единому вашему слову. Вы не получите от меня и тысячи центов.
— Покер, — поправил он меня.
— Что?
— Это термин из покера. Он означает, что вы блефуете, делая вид, будто у вас пять карт одной масти, хотя на самом деле их всего четыре, — Рикович поднялся. — Мне блефовать не надо, у меня — флеш. Жду вас в шесть часов.