— Удачи тебе!

Сказала и пошла прочь, не оглядываясь. Охотничье счастье хрупкое. Не спугни его.

Туман рассеялся, сел на траву — стал росой.

— Ты здесь, Натэла?

— Здесь! — сказала Натэла.

И он ей отдал свое ружье.

«Нашла ли она хоть что-нибудь в холодильнике? Купила ли для себя хлеба?.. Ладно!.. Уж хлеб-то ей купит небось Екатерина Федоровна…»

Вот о чем думает по утрам Костя.

Он выходит во двор, вздыхает и очень тихо, чтобы не разбудить Жужуну, кружит около дома, колодца, кустов акации.

А почему все вокруг такое счастливое? Почему небо такое большое?

«Мама! Не езди в слишком долгие командировки. Тебе нельзя. Не промочи ноги. Не спи на земле. Слышишь, мама!..»

Вокруг — ни души… Да нет — вон как будто бы две человеческие фигуры… Одна маленькая, а другая большая… Охотники… Гордавадзе с Натэлой! Если б он, Костя, ни с того ни с сего не поссорился с Гордавадзе, может, художник взял бы и его, Костю, в оруженосцы…

А бывает так, чтобы два оруженосца на одного охотника?..

Экая счастливая! Ружье на плече… Горы. И тихо-тихо по тропке — вверх, вверх…

Туры живут на самых вершинах высоких гор. Но оба они — оруженосец Натэла и старший охотник — так еще далеко от туров, что даже горным баранам не учуять шороха их шагов.

Все светлей вершина Тэтнульда. Из желтой она сделалась розовой. Но солнце еще не встало, спит еще королевна Даль.

Вот и зеленое озеро. Трава вокруг чуть примята. Старший охотник знает: это водопой туров.

Подойдя к озеру с подветренной стороны, Гордавадзе залег под скалой. А рядом — Натэла. Они принялись ждать… Лежали не шевелясь и пристально вглядывались в вершины.

Вокруг была тишина, торжественная, величавая, переполненная мерным биением ручьев и водопадов. Журчание вод не нарушало тишины, оно было как бы ее составной частью — вечное, как дыхание гор.

Встало солнце. Королевна Даль принялась расчесывать свои длинные волосы. В глаза охотнику и оруженосцу ударил свет. И опять они ждали, ждали. Наконец из самого-самого неба вынырнул тур. Встал над кручей и замер. Его большие рога подпирали небо. На рогах повисло сияние, голова дымилась, как будто ее подожгли.

Тур долго стоял на вершинах гор. Солнце слепило глаза. Это королевна Даль раскинула волосы, чтоб защитить тура.

«Какое терпение у старших охотников… — замирая, думал оруженосец. — Если б я… Если б я одна…»

И вдруг Натэла увидела королевну Даль… Увидела ее молодой профиль и длинные золотые волосы. Королевна смеялась. На ее косах повис охотник. Юный. В очках. Сейчас она вырвет из его рук золотые косы — и охотник упадет в пропасть.

«Знае?шь что, подожди, пожалуйста… — просит ее Натэла. — Я его лучше сама столкну».

«Ну что ж, ну что ж… — отвечает ей королевна Даль. — Я знаю, Натэла, как это весело — сталкивать в пропасть тех, кто нам приглянулся».

«Приглянулся?! Мне? Нехорошо говоришь. Даже врешь. А еще королевна!»

А бедняга охотник все висит и висит над пропастью. И надо признаться: довольно-таки красиво блещут на солнце его очки.

«Королевна! — кричит Натэла. — Подожди его сталкивать в пропасть. Пусть он раньше доскажет мне про «Кон-Тики».

«Ха-ха-ха! — отвечает ей королевна Даль. — Кон-Тики?.. Так пусть он попросит милости у Кон-Тики, раз это его колдун!»

Охотники лежат очень тихо и долго. Они жмутся к скале.

И вдруг принялись развертываться чудеса: не стало охотника. На место охотника Гордавадзе, оттолкнув его локтем, пришел Гордавадзе-художник. Он видит: ледник наверху курится. А когда большое солнце поднялось еще выше, ледник стал нежно-зеленым. Нежный свет как бы шел изнутри ледника.

Ручьи, водопады и ручейки переполняли тишину ропотом. Казалось, их шум заглушит шорох камешков под локтями лежащих на животах людей. И на самом деле, это было бы так для слуха человека, но не для слуха горных баранов. Туры умеют слышать сквозь журчание рек, сквозь биение водопадов.

И вдруг Гордавадзе-охотник взял да и оттолкнул локтем Гордавадзе-художника. И охотник-сван принялся творить про себя молитву охотника: «Королевна, за что ты лишаешь меня удачи?»

Так пел в душе охотника голос его предков, множества сванов. А глаз художника Гордавадзе радостно примечал зеленое озеро — водопой туров. Озеро недвижно и гладко, тихое, затаившееся. Его зеленый цвет совсем другого оттенка, чем цвет ледников.

И тут охотник увидел: на склонах гор оживают камни. Темные точки все больше, больше…

— Возьми ружье. Скорее, — шепчет оруженосец.

И подает ружье.

Исчезли!..

От досады охотнику захотелось курить. Он нащупал в кармане куртки кисет и отцовскую трубку.

— Не кури, — попросил его шепотом оруженосец.

Опять задвигались камни. Гордавадзе-охотник, отстранивший локтем Гордавадзе-художника, лежал не дыша, замерев, застыв…

Вожак стада шагал впереди. Он остановился у самого озера. Стадо замерло. В синеве четко вырисовывались неподвижные головы горных баранов. Тур-вожак, оглянувшись, прислушался и осторожно наклонил голову — принялся пить.

«Сейчас я убью его…» — подумал охотник и взвел курок. И вдруг тур резко подпрыгнул.

Ушел! А за ним ринулось его стадо.

«Чем же я прогневал тебя, королевна Даль?» — вопрошало в охотнике то, что было душою его отцов-сванов.

Но королевна Даль молчала.

Безмолвная, стояла она на вершине самой высокой горы, повернув к охотнику сияющее лицо. Стоит, и ступни ее ног сливаются с камнями гор, большие, каменные.

«Я вижу ноги ее! — удивилась Натэла. — Первый раз я вижу ее ступни. Это горы. Красавица — а каменные ступни!»

На склонах опять появились туры.

Быть может, смилостивилась и ответила королевна Даль охотнику и художнику Гордавадзе?..

Вожак остановился у озера, как в первый раз. Он осторожно наклонил голову и прислушался.

Это было животное редкой красоты, с маленькой головой, увенчанной огромными, тяжелыми рогами. Он стоял против солнца, и весь был виден охотникам — весь, от неподвижных рогов до неподвижных копытец.

«Сейчас я убью го! Выстрелю и убью его…» — молился охотник.

«Скорей! — кричало что-то в Натэле. — Не медли!..»

Охотник нажал курок.

Баран взвился ввысь, полетел к небу… И рухнул.

«Благодарю тебя, моя королевна. Благодарю тебя, королевна… Я сван, ты признала меня за свана».

Охотники танцевали, прыгали, обнимались.

Потом, подойдя к озеру, они принялись свежевать тура. И вдруг Натэла заметила на гладкой поверхности озера щепоть табаку.

— Я тебе говорила, я тебе говорила…

Так вот отчего они ушли в первый раз… Когда он вынул кисет, чтоб набить отцовскую трубку, ветер отнес щепоть табаку к озеру, и тут вожак, со свойственным турам обонянием, учуял людей.

Охотники поели, напились воды. Стало смеркаться. В густо-синем небе вырисовывалась луна, еще не начавшая светить. В небе стояла луна, а в долине и на полях — сумерки. Ушла с вершин королевна Даль — скрылось злое и ясное солнышко.

Гордавадзе тащил на плече огромную тушу. Рога барана чертили на камнях таинственные заклинания.

И вот спускавшийся в селение Калё охотник забыл все на свете. Он «тал просто — и только — художником.

Лицо художника Гордавадзе было насмешливо. Он подтрунивал над собой, над Натэлой, над королевной Даль…

Он думал теперь о досках. Вот так — о досках… Правда, это были не совсем обыкновенные доски, а очень гладкие, загрунтованные, продолговатой формы. На этих досках он писал красками. Кроме досок, Гордавадзе рисовал еще на бумаге. Но только наброски.

Пожалуй, ни один японский набросок ему не удастся перенести на доски… Что там было… Ах да… Это были зонтики. Зонтики, зонтики, зонтики… Паутина зонтиков. Пятна зонтиков; под ними легкие головы женщин; лица едва намечены. Чернота волос и яркие зонтики.

«…А сколько времени сейчас в Токио? Там, пожалуй что, день?..»

Синея, лежало внизу селение Калё, светясь огнями уличных фонарей. Свет электричества осветил Ингур и древнюю башню на черном камне посредине реки.