Власти ограничились полумерами в отношении озверевшего неофашиста Зверки. Его исключили из Университета — всего лишь! Разумеется, столь откровенная демонстрация бессилия отечественной Фемиды развязала лапы бандиту и его приспешникам. Вокруг новоиспеченного фюрера стали собираться фанатики, шизофреники, ренегады. Гипотетические права на Залесский престол окружали имидж Зверки липкой аурой власти. Отчисление из Университета лишь способствовало взращиванию семян ненависти в тесной душе этого человека. Уже после его отбытия в Древнерусь в личной библиотеке Зверки были обнаружены редкие книги с мрачными названиями: «Бесы» и «Солнце Мертвых», «Идиот» и «Вий», «Окаянные дни» и «Мертвые души». Видимо, он всерьез увлекался всякой литературной дьявольщиной.
Неудивительно, что, когда вебмастер Тешило, громыхая виртуальным доспехом, взобрался по крутой лестнице наверх и ударил железным локтем в дверь Зверкиного логова, фашиствующий наследник немедленно отодвинул тяжелый засов. Желтоватые змеиные глаза фюрера помутнели от положительных эмоций. При виде Тешилы в темноватом, животном сознании Зверки начинали теплиться воспоминания о бутылях с огненной водой, которую они распивали вместе.
Однако на этот раз Штефан Тешило явился без бутыли. Более того: василиск просил золота. Зверко неприязненно сузил глаза:
— Зачем тебе деньги, Стеня?
Вебмастер ждал этого вопроса — он тряхнул зубастой головой, округлил глаза и взмахнул руками, будто дирижер за пультом. Да, Штефан Тешило начал ворожить: его слова изливались потоками вязкого сиропа. Как загипнотизированный, Зверко повалился на кучу каких-то тряпок, служившую, по-видимому, ложем. Он слушал гроссмейстера зачарованно — желтые глаза уже горели, словно искусственный янтарь в свете электрической лампы. Через несколько минут великий Зверко уже был рабом чудовищного замысла. Отныне он тоже мечтал о Серебряном Колоколе.
— Когда? Когда вы едете?
— Прямо сейчас, если денег дашь.
— Я еду с вами.
…Счастлив тот, кто встречает утро похмелья своего в домашней постели. А вебмастер Тешило оторвал больную голову от жесткой повлажневшей подушки с клеймом МПС и, увидев над собой пластиковый потолок купе, в медлительном ужасе сомкнул веки. Тешило помнил страшный Петербургский вокзал, затянутый волнами едкой гари, поднимавшейся от горевшего мусора. Помнил вокзальный буфет — они ждали посадки на мурманский поезд, пели неприличные песни про муниципальных милиционеров и в упор обсуждали ночную девушку, развлекавшую огромного тощего негра за соседним столиком. У девушки были губы в шоколадной помаде и серебристая ювелирная змейка на шее… Проснись вебмастер пораньше, возможно, все сталось бы иначе. Вероятно, гроссмейстер Тешило — как самый трусливый в команде трансцедесантников — успел бы передумать. И отговорить других. Но — он открыл глаза где-то между Сухиничами и Костериным — поезд был уже критически близок к Кандалакше, и пришлось доехать до конца.
Какой там колокол! Все, что нужно вебмастеру по утрам, — это три лепешки похмельного снадобья. Провинциальный вокзалец был пустым и светлым — летнее утро светилось сквозь непромытые окна. Старинный паровозик дремал на постаменте, и его спящее лицо было болезненно-чинным, как у крейсера «Энтерпрайз». Четверо злобных хроников (хронодесантников) сидели на жестких стульях с фанерными спинками и думали, где найти денег на обратный билет до Москвы.
Внезапно Мстислав поморщился и, прижимая ладонь к урчащему брюху, поспешил в противоположный конец вокзала… По пути Мстислав стянул с газетного прилавка тоненькую четвертушку районной «Зари Заполярья» (три тысячи рублей за экземпляр) и, сминая свежий выпуск в кулаке, болезненно удалился.
Его не было минут пять. Наконец Зверко оторвав плоские ладони от лица, вгляделся в дальний угол здания и удивленно двинул бровью: Мстислав приближался стремительно[8]…»
Слово о серебряном колоколе Степана Тешилова
…Мстислав приближался стремительно, расталкивая старушек, юрко путавшихся под ногами, — русые волосы необычно растрепаны, влажные татарские глаза (подарок покойной бабушки) глядят ненормально. Еще мгновение — и он рядом: молча, не моргая, протягивает обрывок заполярной газетки.
Кратковременная схватка с Алексиосом (четыре кадра из регби) — и я побеждаю: в руках расправляется неприлично помятый кусок газетной передовицы. Сразу — жирный заголовок с обкусанными буквами на конце: «КОМУ МЕШАЕТ МУЗЕЙ-ЗАПОВЕДН…» Еще прыжок в сторону — подальше от жестких пальцев Данилы, тянущихся к бумажке… Живо, читаем: «…Вопрос о передаче церкви комплекса зданий историко-архитектурного заповедника Спасо-Челобитьевского монастыря не может быть решен положительно до тех пор, пока…» Дальше, быстрее — «…о невозможности сохранения здания в условиях ежедневной эксплуатации во время церковных служб»… Мимо! — ага, вот: «бесценный музейный экспонат, шитое золотом покрывало с мощами местного святого было передано храму еще в прошлом году, а теперь… теперь решается вопрос о судьбе уникальной находки, обнаруженной два месяца назад в старом русле реки Супонь — речь идет о Серебряном Колоколе работы неизвестного мастера XVI века»…
Здесь начинается «Древнерусская Игра». Слышите шум? Он приближается, поэтому спешу объясниться. Прежде чем читатель перевернет эту страницу, ему придется сделать выбор. Если тебе плохо с нами, добрый читатель, — не уходи. Если тебе неуютно с нами, всегда помни: это не более чем сказка. Просто игра: в любой момент можно закрыть книгу, и строки исчезнут, и Русь оставит тебя в покое. Если мы тебе чужие, не верь ни единому слову. Помни, что в природе не бывает серебряных колоколов. Повторяй себе, что история не движется вспять. Убеждайся, что прежнюю, колокольную родину уже не вернуть. Если ты поморщился в середине предыдущей фразы, прошу тебя: не доверяй глупым северным легендам. Потому что, поверив старому Евсеичу хоть на миг, ты попадаешь в ловушку, в русскую западню: ты уже не просто читатель, а… действующее лицо будущих томов этой книги. Согласившись с нами, ты принимаешь правила этой игры — а ведь это не «просто игра» и уж конечно, никакая не сказка. Открою тебе секрет: удар колокола не возвращает древнюю, былинную Русь ДЛЯ ВСЕХ. Он дарит ее только тому, кто поверил… Берегись, игрок: не вышло бы так, что в тот самый момент, когда ты вдруг почувствуешь реальность возвращенной истории, какой-нибудь идиот под Кандалакшей ударит в Серебряный Колокол, и…
…твои родные недосчитаются тебя в начале двадцать первого века!
Метание бисера из низкого приседа
(дневник Мстислава-колдуна)
Слезы — не бисер. В бусы не снижешь.
Обзор свежей прессы. Документ номер 1:
ЕЖЕДНЕВНАЯ БЕРЕСТА «ЗАЛЕССКИЙ МОЗГОМОЛЕЦ»
Рубрика: СГОРЯЧА
Заголовок. ЛЫКОВИЧ ПРИ СМЕРТИ, ДИАГНОЗ: ЛЮБОВНАЯ БОЛЕЗНЬ
Подзаголовок: Князь Теневого Мира Жаждет Тешить Плоть, Домогается Дочери Посадника
Баюн-сочинитель: девка-Чернавка с Плешей горы
Псевдоним: «Достослава Исконная».
Виза старшего жреца: БЛЕСТЯЩЕ. СРОЧНО В НОМЕР! ЖРЕЦ ЧАСТОПЛЮЙ.
Заметка:
«В жизни каждого развращенного богача наступает страшный час, когда шорох куньих шкурок начинает раздражать, злато на дворцовых нужниках тускнеет, а изощренный поцелуй юной наложницы уже не отвлекает от государственных дум. Выпадает из рук любимая, из слоновьего зуба точеная клюка для игры в травяной мяч. Стынет нетронутым суп из чудо-юдиных плавников. Томится в конюшне ярый рыжий скакун с упряжью, копытами и даже зубами из чистого золота.
8
На этом оригинальная рукопись «Слова…», имеющаяся в распоряжении журнала «Столичная Фишка», обрывается. По некоторым данным, в этот момент костяной рез выпал из пальцев сказителя — он получил удар дубиной в затылок и был выкраден неизвестными злоумышленниками. К счастью, текст этой былины — уникального памятника древнерусской литературы, написанного в стиле старотатраньского боянного распева — чудом уцелел. К сожалению, Бояну Славию не удалось закончить свой рассказ и поведать нам о дальнейших злодействах Тешилы, Бисера, Вещего Лисея и наследника Зверки. Писатель не успел рассказать и о том, каким чудесным способом ему самому и его начальнице Маринке Потравнице удалось переправиться из былинной Руси в нашу, современную Россию и передать в редакцию нашего журнала этот бесценный текст. Надеемся, талантливый древнерусский писатель Боян Славий еще жив, и его творческий путь отнюдь не окончен. — Примеч. Л.Галевича.