«Пока не ограбили, лучше уйти», — подумал он, поднял голову и встретился с упорным и внимательным взглядом хозяина. Затем случилось неожиданное, — старик заговорил довольно правильно по-русски:

— Господин капитан, пожалуйста, не думайте, что моя жена вас надула, мы хотя и бедные, но честные люди и не промышляем развратом…

Иванов вдруг отрезвел и спросил:

— Вы русский?

— Прежде был русским и тоже был моряком, хотя простым матросом, а теперь я итальянец, вернее, просто человек, старый и не имеющий денег, но в лице моей жены Марии имеющий нечто гораздо большее, чем деньги и молодость…

— Это интересно… Мне бы хотелось знать таланты вашей супруги…

— Если вы заплатите ей хорошо, то Мария сегодня же вам кое-что покажет, и вы убедитесь, что ни я, ни она не лгуны.

«Что за чепуха»… — подумал Иванов и громко произнес:

— Мне было обещано очень интересно провести время, а я ровно ничего интересного не вижу, — значит, ваша жена солгала.

— Имейте терпение, — она плохо говорит по-русски, хотя даже ночью узнала в вас русского, но я вам сейчас объясню, в чем дело: Мария не обладает способностью угадывать будущее, хотя это умеют многие женщины, но она может сделать будущее настоящим…

Старик поглядел на жену и быстро спросил ее что-то по-итальянски, потом обернулся к Иванову и тем же уверенным, спокойным голосом опять заговорил:

— На вашем жизненном пути будут только две близких женщины, обе очень красивые и очень молоденькие, так вот, она и хотела вам их показать.

— Живых? — спросил Иванов.

Старуха опять сказала несколько слов мужу, тот кивнул головой и добавил:

— Она видела, как вы ходили по улицам, наблюдала за вами и угадала вашу тоску… Ей захотелось утешить одинокого земляка своего мужа… Только после этого Мария бывает долго больна и потому мы не можем взять дешево. Для других она этого не делает, — только для русских, потому что я русский, она их узнает по манерам и по походке…

Иванов заинтересовался и, чтобы не тратить напрасно времени, спросил:

— Сколько же это будет стоить?

— Cinquanta lira[25].

«Угадала проклятая старуха, что у меня именно два золотых, — подумал Иванов, — ну, черт с ними, пускай пропадают, зато увижу что-нибудь особенное…» Вынул два десятирублевых и бросил их на очаг, деньги зазвенели, подпрыгнули, но не упали.

— Это вы хорошо сделали, в Италии любят, когда платят вперед, — сказал старик, снял с гвоздя свою шляпу, сделал полупоклон и добавил: — Теперь я должен вас оставить, — в присутствии третьего лица эти вещи не удаются, и господин капитан может обидеться…

— Мне все равно, — ответил Иванов, — только делайте это скорее, — уже второй час.

— Si, signore, — отозвалась старуха, и когда ее муж ушел, сделалась вдруг быстрой и юркой, точно помолодела.

Она отворила скрытый в стене шкапчик и вынула глиняный кувшин с вином, большой бокал и несколько свертков в грязных бумажках. Налила вино в стакан и сказала:

— Vinum lacrimae Christi[26], — и знаком показала, что нужно выпить.

«А вдруг там отрава?» — мелькнуло в голове Иванова, но он выпил бокал одним духом и не пожалел, вино оказалось чудесным и не очень крепким. Старуха сейчас же налила второй бокал.

— Grazie, — ответил капитан и снова одним духом выпил и вдруг почувствовал себя веселым, счастливым, не способным ничему удивляться и ничего испугаться.

Уже совсем равнодушно он глядел, как из того же шкапика в стене Мария вынула и затем высыпала из бумажки на небольшую сковородочку что-то похожее на ладан и поставила на огонь, подошла к Иванову и как-то по-матерински расстегнула своими обезьяньими руками пуговку воротника на его сорочке, обернулась и дунула на лампу, которая сейчас же потухла. Горящий газ слабо освещал комнату, но было видно, как поднимается дым от курения. Воздух сделался сладковатым и вместо четырех стен образовался синий круг, в центре которого очутился капитан.

Еще через минуту лицо старухи расплылось, и вместо него очертился тонкий профиль, полудетский, полуженский, затем бюст, потом две руки, а еще через полминуты Иванов увидел молоденькую девушку с прищуренными глазами и с прической в одну косу. Платье на ней было как будто форменное, — черный фартучек…

Фон стал весь голубым.

Рядом постепенно вырисовывалась фигура другой, такой же тоненькой девушки, но в белом платье, и можно было разобрать, что обе они стоят, обнявшись.

Видение сразу пропало и фон стал серым, и опять ясно были видны одни лиловые язычки газовых рожков.

Иванов заметил старуху и вспомнил, где он; хотел ее спросить, все ли это, что она могла показать, но вошел старик и, будто угадав его мысли, произнес:

— Вы видели то, что должны были видеть и что увидите и на самом деле, может быть, скоро, а может быть, и очень не скоро.

— Но я бы хотел знать, кто эти девушки?

— Этого ни я, ни моя жена сказать не можем, мы их не видели.

Старуха тяжело дышала, будто сейчас поднялась по высокой лестнице. Суетливо ее муж зажег лампу и начал давать жене какие-то лекарства, а затем положил ей на голову мокрое полотенце.

Иванов понял, что делать здесь больше ему нечего. Было некоторое разочарование, но ни страха, ни удивления он не испытал и чувствовал себя, как после приятного, фантастического сна.

— Ну, спасибо и за это, — сказал он и взялся за фуражку.

Старик молча кивнул головой, старуха лежала у него на правой руке и все еще охала и вздыхала.

На улице был розовый день, Этна казалась окрашенной нежными голубыми тонами. Зеленые, темно-красные и золотые блики прыгали по гребням небольших волн.

Легко и просто пришел он в порт, подозвал лодочника и доехал к трапу парохода.

Здесь все, кроме вахтенного, спали.

Иванов прошел в свою каюту, быстро разделся и заснул. Его едва добудились в завтраку. Настроение стало чудесным: казалось, что помолодел лет на десять. За столом он рассказал все то, что видел вчера, но товарищи-помощники и сам капитан подняли его на смех и хохотали так искренне, что стало даже обидно.

Старший помощник Юрченко, кашляя, произнес:

— И кому ты очки втираешь, ведь мы же вместе были в таверне и вместе усидели четыре кувшина «кьянти», из которых на твою долю пришлось три, и вместе вернулись…

— Как это вместе? — вот он был на вахте и видел, что меня лодочник привез.

— Ни черта я не видел…

Иванов задумался и вспомнил, что, действительно, когда он поднимался по трапу, стоявший на вахте помощник обернулся к нему спиной и смотрел в бинокль в противоположную сторону.

Уходили годы, как вода.

Но случилось несчастие, которое вдруг все переменило.

Однажды Иванов полез в трюм посмотреть, правильно ли размещен балласт. В это время на лебедке спускали большую гранитную глыбу. Рабочий не успел вовремя крикнуть «стоп», и тяжеловесная махина одним уголком придавила Иванову три пальца на правой руке. Три месяца он болел. Еще полгода судился с обществом и высудил пенсию — 2 400 руб. в год.

Иванов мог бы найти еще другую службу, но ему казалось, что пора отдохнуть.

Летом он переехал поближе к морю и нанял две комнатки в доме лавочника.

Хозяева считали Иванова чудаком, но дорожили им, как верным плательщиком. Было у них две дочери- гимназистки, шестнадцатилетняя Надя и тринадцатилетняя Соня. Надя блондинка, Соня брюнетка. Девочки скоро привыкли к Иванову, даже не замечали его, иногда неодетые умывались в его присутствии и, вообще, для них он был никто.

Иванов часто косился на профиль Нади и старался припомнить, где он видел такую девушку и такое же, как у нее, колечко с красным камешком на правом мизинце, но за двадцать лет в разных странах примелькалось так много женских лиц, что решить этот вопрос было трудно. И еще очень хотелось ему знать, не стесняется ли его Надя оттого, что наивна или кокетничает.