– Шуточками тебе не отделаться.

Представитель «Таймс» – кажется его фамилия была Акройд – оттащил его от меня.

– Благодарю вас, сэр, – сказал я. Затем, обращаясь к Корисмену, добавил: – Что вы хотите от меня, Билл? Я изо всех сил старался уберечь вас от ареста.

– Если хочешь, можешь позвать охрану, мошенник! И тогда мы посмотрим, кто из нас дольше просидит в тюрьме. Посмотрим, что будет, когда у тебя возьмут отпечатки пальцев!

Я мысленно вздохнул и подвел итог своей жизни.

– Кажется, это перестает быть шуткой. Джентльмены, кажется мне лучше положить этому конец. Пенни, деточка, попросите кого-нибудь, чтобы послали за необходимым для снятия отпечатков пальцев оборудованием. – Я знал, что иду ко дну, но черт возьми, даже если попал в водоворот, то до самого конца стой за штурвалом – это последнее, что ты обязан сделать. Даже злодей предпочтет умереть красиво.

Но Билл не стал ждать.

Он схватил стакан, который стоял на столе перед моим местом – я несколько раз вертел его в руках!

– К черту оборудование! Этого вполне достаточно.

– Билл, я ведь и раньше постоянно напоминал вам, чтобы вы воздерживались от грубых выражений в присутствии леди. А стакан можете оставить у себя.

– Вы чертовски правы. Так я и сделаю.

– Отлично. А теперь уходите. Если вы не уйдете добровольно, я буду вынужден вызвать охрану.

Он вышел. Все молчали. Тогда я сказал:

– Позвольте я предоставлю свои отпечатки каждому из вас.

О, я уверен, что они никому из нас совершенно не нужны, – поспешно заявил Акройд.

– Нет, отчего же! Если в этом что-то есть, вам понадобятся доказательства. – Я настаивал, потому что это было в духе Бонфорта – а кроме того, нельзя быть слегка беременным или чуть-чуть разоблаченным – а я не хотел, чтобы мои друзья были отданы Биллу на растерзание – это было последнее, что я мог для них сделать.

Мы не стали посылать ни за каким оборудованием. У Пенни была копировальная бумага, еще у кого-то один из тех «вечных» блокнотов с пластиковыми листами, которые прекрасно хранят отпечатки. Затем я еще раз пожелал всем присутствующим всего доброго и удалился.

Дотащиться мы смогли только до кабинета Пенни. Там, внутри, она тут же упала в обморок. Я перенес ее в свой офис, уложил на кушетку, а сам после этого сел за письменный стол и несколько минут просто дрожал.

В течение дня состояние наше нисколько не улучшилось. Мы, как всегда, занимались какими-то делами; и только всем посетителям Пенни отказывала под тем или иным предлогом. Вечером мне предстояло выступать с речью и я уже серьезно подумывал, не отменить ли мне ее. Стереоприемник я целый день держал включенным, но ни слова о том, что произошло на утренней пресс-конференции не было сказано. Я понял, что они, прежде чем сделать все происшедшее достоянием гласности, тщательно проверяют отпечатки – ведь несмотря ни на что, я оставался Его Императорского Величества Верховным Министром и серьезные доказательства просто необходимы. Потом я решил все-таки выступить с речью, раз уж я написал ее и время выступления заранее назначено. Я даже не имел возможности посоветоваться с Дэком – он находился в кратере Тихо, в Тихо-Сити.

Это была лучшая моя речь. В ней я поступил так же, как комик пытается успокоить публику в горящем театре. Как только выключился записывающий аппарат, я уткнулся лицом в ладони и заплакал. Пенни утешающе похлопывала меня по плечу. После пресс-конференции мы с ней больше не обсуждали того, что произошло.

Родж прибыл почти в тот же миг, как я кончил записываться, и сразу же явился ко мне.

Тоскливым монотонным голосом я поведал ему всю эту грязную историю.

Он слушал, пожевывая потухшую сигару. Лицо его оставалось бесстрастным.

В конце своего рассказа я почти извиняющимся тоном сказал:

– Я просто должен был дать им свои отпечатки! Отказаться было бы не по-бонфортовски.

– Не волнуйтесь, – сказал Родж.

– Что?

– Я сказал: не волнуйтесь. Когда поступит ответ из Бюро Идентификации в Гааге, вас будет ждать маленький, но приятный сюрприз – а нашего друга Билла – большой, но не столь приятный. Если он получил часть своих иудиных сребреников авансом, то скорее всего ему придется расстаться с ними. Надеюсь, что его заставят сделать это.

Я прекрасно понял, что Родж имеет в виду.

– О! Но, Родж, они ведь на этом не остановятся. Есть множество других возможностей. Общественная безопасность. Да и вообще, куча других мест.

– То есть вы думаете, что мы все проделали недостаточно тщательно?

Шеф, я так и знал, что подобное может рано или поздно произойти. С того самого момента, как Дэк объявил о претворении в жизнь плана Марди Грас, началось заметание следов. Везде. Но я почему-то решил, что Биллу об этом знать не обязательно. – Он пососал сигару, вынул ее изо рта и повертел в руках.

– Бедняга Билл.

Пенни тихо ахнула и снова упала в обморок.

Наконец настал самый последний день. О Билле мы больше ничего не слышали. Из пассажирских списков стало известно, что он улетел на Землю два дня назад, после своего фиаско. Если в новостях и упоминали о нем что-нибудь, я, во всяком случае, ничего не слышал. Да и в выступлениях Квироги не было даже ни малейшего намека на что-нибудь подобное.

Здоровье мистера Бонфорта постепенно улучшалось, и вскоре стало ясно, что после выборов он вполне сможет приступить к своим обязанностям. Кое-какие следы паралича еще оставались, но мы уже знали, как сохранить это в тайне: сразу после избрания он отправится на отдых. Это обычная практика всех политических деятелей. Отдых будет проходить на борту «Томми», вдали от всего. Во время этого полета меня приведут в естественный вид и забросят обратно на Землю, а у шефа произойдет легкий удар, как следствие перенапряжения во время кампании.

После этого Роджу придется заняться кое-какими отпечатками пальцев, но, в принципе, с этим можно и подождать с год или даже больше.

В день выборов я был счастлив как щенок в кладовке для обуви. Моя роль окончена, хотя мне и предстояло еще сделать кое-что. Я уже записал две пятиминутные речи для передачи в эфир. В одной из них я выражал удовлетворение победой, в другой – отважно смирялся с поражением. Как только вторая речь была записана, я обнял Пенни и поцеловал. Кажется, она была ничуть не против. Что мне оставалось сделать, так это выступить в роли еще раз, но теперь уже перед самым сложным зрителем. Мистер Бонфорт пожелал увидеть меня – в его облике – до того, как я избавлюсь от него. Я был не против. Теперь, когда все было позади, повидаться с ним я даже и сам хотел бы. Играть его самого для его же собственного удовольствия, будет похоже на комедию, только делать мне это придется всерьез. Нет, что я говорю? Ведь в комедии только и можно играть всерьез.

Все семейство должно было собраться в наружной комнате – потому что мистер Бонфорт уже несколько недель не видел неба и соскучился по нему. Здесь мы узнаем о результатах голосования и отметим наш успех или поражение и поклянемся в следующий раз не допустить его. В последней части торжества я участвовать не собирался: это была первая и последняя в моей жизни политическая кампания и с меня было довольно политики. Я даже не был уверен, что хочу сыграть в последний раз. Непрерывная игра на протяжении более шести недель равна по продолжительности примерно пятистам обычным представлениям. А ведь это очень много.

Его подняли наверх в кресле-каталке в лифте. Я держался в тени, давая им возможность поудобнее устроить его на кушетке до моего появления – ведь это естественное человеческое право: не выказывать слабости перед посторонним человеком. Кроме того, я хотел соответствующим образом обставить свой выход.

Когда я увидел его, то удивился настолько, что чуть было не вышел из образа. Как он похож на моего отца! Это было чисто «семейным» сходством; мы с ним были гораздо более похожи друг на друга, чем каждый из нас в отдельности на моего отца, но сходство несомненно было, да еще тот же возраст, так как он выглядел действительно старым. Я даже не представлял себе, скольких лет жизни стоило ему это похищение. Он был страшно худ, а волосы его совсем поседели.