Или вот еще: «Имейте на все собственное мнение. Всегда занимайте совершенно определенную позицию. Иногда вы можете ошибиться, но человек, который не имеет собственной точки зрения, ошибается постоянно. Боже упаси нас от дурней, не способных занять свою позицию. Давайте же встанем и посмотрим, сколько нас тут». Эти слова сказаны на закрытом заседании Съезда, но Пенни записала их с помощью своего минидиктофона, а Бонфорт сохранил запись. У Бонфорта обостренное чувство Истории. Он тщательно хранит все материалы. Если бы он не хранил их, мне пришлось бы работать куда меньше.

Я нашел, что Бонфорт — фигура как раз по мне.

Или во всяком случае, он тот человек, на которого я хотел бы походить. Он личность, и я гордился тем, что воссоздаю его образ.

Насколько я помню, после того как я пообещал Пенни быть на королевской аудиенции, если Бонфорт не сможет это сделать, я не спал ни минуты. Вообще-то я намеревался спать какой смысл появляться на сцене с глазами, опухшими от бессоницы, — но я увлекся материалами, которые изучал, да и в столе у Бонфорта обнаружилось вдоволь стимулирующих таблеток. Удивительно, как много можно сделать, работая по двадцать четыре часа в сутки, когда тебе никто не мешает, а наоборот, все стремятся помочь.

Однако незадолго до прибытия в Новую Батавию, доктор Капек пришел и сказал:

— А ну-ка, засучите левый рукав.

— Это еще зачем? — спросил я.

— А затем, что мы вовсе не хотим, чтобы представ пред очи Императора, вы бы хлопнулись в обморок от переутомления. Эта штука заставит вас спать до самой посадки. А потом я дам вам стимулятор.

— Э? Значит, вы не надеетесь, что он придет в норму?

Вместо ответа Калек вколол в меня иглу. Я попытался дослушать ту речь, что стояла в магнитофоне, но, видно, через секунду уже заснул. Следующее, что я услышал, был голос Дака, который почтительно повторял:

— Проснитесь, сэр. Пожалуйста, проснитесь. Мы совершили посадку.

Поскольку Луна лишена атмосферы, межпланетные ракетные корабли могут садиться прямо на нее. Однако «Том Пейн», хотя и относился к этой категории, был сконструирован так, что должен был оставаться на околопланетных орбитах и обслуживаться на орбитальных станциях. Поэтому ему пришлось садиться в «колыбель».

Жаль, что я в это время спал и не был свидетелем этой интереснейшей процедуры — говорят, что поймать на блюдце падающее яйцо и то легче.

Дак был одним из полдюжины пилотов, способных произвести такую посадку.

Мне не удалось посмотреть на «Томми» в его «колыбельке» и после посадки — все, что я видел, была внутренность пассажирского переходника, подсоединенного одним концом к шлюзовой камере корабля, а другим — к пассажирской капсуле, умчавшей нас в Новую Батавию. Эти капсулы движутся с такой скоростью, что при малой силе тяжести на Луне, мы примерно к половине пути оказались в состоянии невесомости.

Сначала нас доставили в апартаменты, предназначенные для лидера лояльной оппозиции, поскольку они должны были служить официальной резиденцией Бонфорту до тех пор, пока он не победит на всеобщих выборах, если, конечно, это произойдет вообще.

Роскошь этих апартаментов заставила меня призадуматься о том, сколь же ослепительна в этом случае должна быть резиденция Верховного Министра. Думаю, что Новая Батавия является самой пышной столицей из всех, когда-либо существовавших. Жаль только, что ее почти не видно снаружи, но этот ничтожный недостаток с избытком окупается тем обстоятельством, что Новая Батавия единственный город в Солнечной системе, который не может быть разрушен даже прямым попаданием водородной бомбы. Вернее будет сказать, он почти неразрушаем, так как на поверхности все же есть кое-какие структуры, которые и могут пострадать в таком случае.

Апартаменты Бонфорта, например, включали в себя «Верхнюю гостиную», встроеную в обрыв скалы, с балкона которой, прикрытого прозрачным колпаком, можно было любоваться и самой Матушкой Землей. Спальни же и кабинеты находились под защитой тысячефутовой толщи скального грунта, и туда надо было спускаться на частном лифте.

Осматривать апартаменты во всех подробностях у меня не было времени — пришлось тут же одеваться для аудиенции. Бонфорт не держал камердинера даже на Земле, но Родж настоял на том, чтобы «помочь» мне навести последний глянец, хотя он гораздо больше мешал.

Одежда была копией старинного придворного костюма бесформенные, похожие на трубы штаны; дурацкий сюртук с раздвоенными фалдами сзади, что превращало меня в портрет молотка-гвоздодера; и то и другое мрачного черного цвета; сорочка с туго накрахмаленной грудью, воротничком с отгибающимися уголками и белой «бабочкой».

У Бонфорта последние детали были сшиты воедино, я думаю, потому что он не пользовался услугами камердинера. По-настоящему же все это полагалось надевать в строгой очередности, а «бабочку» нужно было завязывать так небрежно, чтобы было видно, что это делается вручную — ведь трудно ожидать, чтобы человек одинаково хорошо разбирался и в политике, и в искусстве одевания.

Ужасно уродливый костюм, но зато на нем отлично смотрелся орден Вильгельмины, чья яркая лента наискось пересекала грудь. Я посмотрелся в большое зеркало и, в общем, остался доволен производимым эффектом. Единственное яркое пятно на фоне строгих черных и белых тонов смотрелось отлично. Быть может, традиционная одежда и не была красива, но она придавала мне достоинство, похожее на холодное величие метрдотеля. Я решил, что вполне могу претендовать на роль дворецкого на официальном обеде у Императора.

Родж Клифтон передал мне свиток, в котором, как предполагалось, находились имена кандидатов на министерские посты, а во внутренний карман моего сюртука он вложил отпечатанную на машинке копию того списка, оригинал которого, написанный рукой Джимми Вашингтона, был отправлен в секретариат Императорского Совета сразу же, как только наш корабль сел на Луну. Теоретически цель аудиенции заключалась в том, чтобы дать Императору возможность проинформировать меня, что он желает поручить мне сформировать кабинет министров, а мне почтительно высказать ему свои соображения по этому поводу. Предложения по части кандидатур считались секретными до тех пор, пока Император их не утвердит.

Фактически же выбор уже был сделан. Родж и Билл во время полета только тем и занимались, что формировали кабинет и получали согласие каждого кандидата, пользуясь для этого специальной линией почты. Я же внимательно изучал фэрли-досье каждого кандидата на соответствующие посты. Однако список все равно оставался секретным, в том смысле, что средства массовой информации не должны были даже подозревать о его содержании до окончания аудиенции у Императора.

Я взял свиток и протянул руку к боевому жезлу.

Тут Родж пришел в ужасное смятение.

— Господи, человече, с этой штуковиной вы не имеете права входить в покои Императора!

— Это еще почему?

— Почему? Да потому что это оружие!

— Это церемониальное оружие. Родж, любой герцог или вшивый дворянчик имеет право носить в присутствии короля свою придворную шпагу. Поэтому я возьму свой жезл.

Он яростно замотал головой.

— Им это положено. Разве вы не понимаете, с чем связан этот обычай исторически? Парадные шпаги символизировали долг их владельцев перед своим сюзереном — защищать его и поддерживать его власть как личным оружием, так и оружием своих вассалов. Вы же — простолюдин и по протоколу обязаны появляться перед королем безоружным.

— Нет, Родж. О, я, конечно, сделаю так, как вы мне скажете, но, по-моему, вы упускаете потрясающий шанс, который нам представился. В некотором роде это сценическое действие, и если вы посмотрите на ситуацию с этой точки зрения, то сразу поймете, в чем дело.

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите.

— Послушайте, разве слух, что я сегодня явился к королю с марсианским боевым жезлом в руках не долетит до Марса? Я хочу сказать — до Гнезд?