Дюбуа разозлился, но смолчал. Я ожидал, что Бродбент будет в восторге, но он почему-то наоборот встревожился.

— Хорошо, — согласился он. — Начнем сейчас же. Лоренцо, я не могу точно сказать, на какое время вы нам понадобитесь. Полагаю, на несколько дней. За это время вам придется раза два появиться на людях на час-полтора.

— Это не имеет значения, если только у меня будет достаточно времени, чтобы войти в роль — стать тем, кого я должен имитировать. И все же, хотя бы приблизительно, на какой срок я вам понадоблюсь? Мне придется известить своего агента.

— О нет! Ни в коем случае!

— Но я хочу знать — как долго. Неделя?

— Конечно меньше, иначе все пропало.

— Как это прикажете понимать?

— Не берите в голову. Вас устроят сто империалов в день?

Я заколебался, видя как легко он согласился на мои условия, но решил, что сейчас можно и пофасонить. Я сделал небрежный жест:

— Не будем говорить о таких мелочах. Не сомневаюсь, что вы предложите мне такой гонорар, который будет соответствовать моему творческому потенциалу.

— Ладно-ладно, — не скрывая нетерпения, отвернулся от меня Бродбент. — Джок, свяжись с космопортом. Потом позвони Лангстону и скажи, что мы начали работать по плану «Марди Гра». Сверь с ним часы. Лоренцо… — Он знаком приказал мне следовать за ним и открыл дверь ванной комнаты. Там он раскрыл маленький чемоданчик и грубовато спросил: — Из этого дерьма что-нибудь пригодится?

Это действительно было барахло — очень дорогой и совершенно профессионально непригодный гримировальный набор — из тех, что продаются чуть не в каждом магазине ушибленным сценой подросткам.

— Правильно ли я вас понял, сэр, что вам угодно, чтобы я немедленно приступил к перевоплощению? Не дав мне времени на изучение объекта?

— Что? Нет-нет! Я хочу, чтобы вы изменили свою внешность — и никто не мог бы узнать вас, когда мы будем уходить. Это возможно, не так ли?

Я холодно ответил, что быть узнаваемым публикой — тяжкий крест, который несут все знаменитости. И не стал добавлять, что существует бесчисленное множество людей, которые узнают Великого Лоренцо повсюду, где бы он не появился.

— О'кей. Тогда измените физиономию так, чтобы никто не узнал. — И он быстро вышел.

Я тяжело вздохнул и посмотрел на ту детскую игрушку, которую он мне дал, думая, что это и есть орудие моей профессии — жирные краски, пригодные разве что для клоуна, вонючие резиновые накладки, парики, сделанные из волос, вырванных с корнем из ковра, что лежит в гостиной вашей тетушки Мэгги.

И ни единой унции силикоплоти, ни одной электрощетки, ни одного приспособления гримерной техники сегодняшнего дня. Впрочем, настоящий артист способен творить чудеса с помощью одной-единственной горелой спички, еще кое-каких предметов, имеющихся в любой кухне и, разумеется, своего таланта.

Я наладил освещение и позволил себе погрузиться в творческое созерцание.

Есть много способов сделать так, чтобы тебя не узнали далее знакомые. Самый простой — отвлечь внимание. Оденьте человека в форму — и его никто не заметит. Разве вы помните лицо полицейского, мимо которого только что прошли по улице? Разве вы его узнаете, когда увидите в гражданском платье? На том же принципе основано и умышленное привлечение внимания к какой-нибудь определенной черте. Снабдите человека огромным носом, вдобавок обезображенным бородавкой, — и хам будет пялиться на него, вежливый — отвернется, но ни тот ни другой не запомнят лица. Я, однако, отказался от такого примитивного способа, так как решил, что мой наниматель скорее стремится, чтобы меня не заметили, чем запомнили бы по какой-нибудь примете, а потом не смогли бы узнать.

Вот это уже гораздо труднее. Сделаться бросающимся в глаза может каждый, а вот стать поистине незаметным — это уже искусство.

Мне нужно было лицо столь обыкновенное, что его просто невозможно запомнить, подобное настоящему лицу бессмертного Алека Гиннесса[5]. К сожалению, мои аристократические черты от природы слишком красивы и ярки — печальный недостаток для актера на характерные роли. Как говаривал мой папаша: "Ларри, уж слишком ты хорошенький, черт бы тебя побрал! Если ты не сдвинешь с места свою ленивую задницу и не начнешь учиться ремеслу, то лет пятнадцать тебе предстоит проторчать на сцене, играя мальчиков и воображая, что ты актер, а затем внезапно ты окажешься продавцом сластей в фойе. Быть «тупицей» и «ангелочком» — вот два наихудших порока в шоу-бизнесе. А ты обладаешь обоими". И тут он снимал свой ремень и принимался за воспитание. Папаша был психологом-практиком и верил, будто разогрев большой седалищной мышцы оттягивает кровь от мальчишеского мозга. Хотя теоретически это весьма шаткая доктрина, результаты ее применения на практике себя вполне оправдали. К пятнадцати годам я уже мог стоять вверх ногами на слабонатянутой проволоке и читать Шекспира или Шоу страницу за страницей, а мог вызвать и всеобщий фурор, закурив в этой позиции сигарету.

Я был глубоко погружен в творческое раздумье, когда увидел в зеркале лицо Бродбента.

— Господи! — рявкнул он. — Он, кажется, за все время ни черта не сделал!

Я окинул его ледяным взглядом.

— Я предполагал, что вам желательно увидеть образчик моего творчества, а в этом случае меня подгонять не следует. Это все равно, что потребовать от классного шеф-повара придумать новый соус, сидя на галопирующей лошади.

— Да будь они трижды прокляты, ваши лошади! — Он глянул на циферблат часов-перстня. — У вас еще есть шесть минут. Если за это время вы ничего не сделаете, нам придется рискнуть выйти просто так.

Хорошо же! Конечно, я предпочел бы иметь достаточно времени, но когда-то я репетировал с папашей его номер с молниеносным перевоплощением — «Убийство Хью Лонга», пятнадцать картин за семь минут, — и однажды даже дал ему фору в девять секунд.

— Не мешать! — гаркнул я. — Я буду готов через минуту. — И перевоплотился в Бенни Грея — бесцветного подручного убийцы из «Дома без дверей»: две быстро проведенные морщины от крыльев носа к углам рта, чуть намеченные мешки под глазами и легкий слой бледно-желтого крема номер пять, размазанный по всему лицу. На все это понадобилось не больше двадцати секунд — я мог бы проделать это и во сне. «Дом» выдержал девяносто два представления, прежде чем его записали на пленку.

Потом я посмотрел на Бродбента, который стоял с разинутым ртом.

— Господи, боже мой! Быть того не может!

Я не стал выходить из образа Бенни Грея и в ответ даже не улыбнулся. Чего Бродбент не мог оценить, так это того, что практической необходимости в креме не было вообще. Он, разумеется, облегчил задачу, но применил я его только потому, что Бродбент ожидал чего-то в этом роде. Будучи невеждой, он считал, что при гримировании краски и пудра обязательны.

Он продолжал любоваться мной.

— Послушайте, — сказал он почти молитвенно, — а для меня можно придумать нечто подобное? Только, чтобы по-быстрому.

Я уже хотел сказать «нет», но вдруг понял, какая интересная в профессиональном плане задача стоит передо мной. Я чуть не сказал ему, что если бы мой папаша занялся им, когда Бродбенту было лет эдак пять, то сейчас он, возможно, мог бы даже сыграть роль продавца «травки» на сборище панков.

— Вы просто хотите быть уверенным, что вас не узнают? спросил я.

— Да, да! Перекрасить там что-то, наклеить фальшивый нос и прочее в том же роде…

Я покачал головой.

— Что бы мы ни делали с гримом, вы все равно будете выглядеть как ребенок, собравшийся на школьный карнавал. Играть вы не умеете, научиться этому в ваши годы уже нельзя. Нет, трогать ваше лицо бессмысленно…

— Как, но ведь с моим клювом…

— Слушайте меня внимательно! Все, что я смогу сделать с этим величественным носом, лишь еще больше прикует к нему внимание, ручаюсь вам. Удовлетворит ли вас, если какой-нибудь знакомый, поглядев на вас скажет: «Слушай, этот рослый парень здорово смахивает на Дака Бродбента. Конечно, это не Дак, но здорово на него похож!» Ну, так как?