— И тем не менее, должен же был кто-то попробовать? Неужели никто не путешествовал во времени — просто из любопытства?

Чак опять огляделся.

— Я и так наговорил слишком много.

— Скажи еще, хуже не станет.

— Предполагаю, что три человека попробовали. Предполагаю. Один из них — преподаватель, бывший военный летчик. Я был в лаборатории, когда Твишел привел этого Лео Винсента. Твишел сказал, что я могу идти домой. Я еще потолкался в лабораторном корпусе и видел, как немного погодя Твишел вышел, но без Винсента. Насколько я понимаю, он все еще где-то там. После этого он, конечно, у нас больше не преподавал.

— А двое других?

— Студенты. Они зашли в лабораторию втроем, вышел только Твишел. Один из них был на занятиях уже на следующий день, другой пропадал целую неделю. Так что соображай сам, что к чему.

— Самого-то никогда не тянуло?

— Меня? Я что, похож на ненормального? Твишел-то считал, что добровольно пойти на это в интересах науки — чуть ли не моя прямая обязанность. Я ответил: спасибо, нет. Я лучше пойду пивка попью… И еще сказал, что если он сам надумает, то я с радостью нажму для него кнопку пуска. Он мой вызов не принял.

— А я бы попытал счастья. Узнал бы все, что меня беспокоит… а потом вернулся бы… опять погрузившись в холодный сон. Овчинка стоила бы выделки.

Чак глубоко вздохнул:

— Хватит с тебя пива, друг мой. Ты уже пьян. Ты меня совсем не слушал. Первое, — он нарисовал галочку на мокром столе, — где гарантия, что ты попадешь в прошлое? Вместо того ты можешь очутиться в будущем.

— Рискнул бы все равно. Что ж, настоящее мне нравится больше, чем прошлое. Но окажись я теперь тридцать лет назад, может, там мне еще больше понравилось бы.

— Ладно, тогда ложись в «долгий сон» — так хотя безопаснее. Или просто сядь и тихонько жди, пока будут бежать годы; я лично так и собираюсь поступить. Но только прекрати меня перебивать. Второе — если ты все-таки окажешься в прошлом, вполне возможно проскочить 1970 год просто из-за допустимого отклонения. Твишел выстреливал наугад; не думаю, что аппаратура у него отградуирована. Правда, я-то не в курсе, поскольку был мальчиком на побегушках. Третье — лабораторию построили в 1980 году, а раньше на этом месте была сосновая роща. Предположим, ты очутишься лет за десять до того, как лаборатория была построена, и угодишь в середину сосны? Вот уж рванет, не хуже кобальтовой бомбы! Только ты об этом уже никогда не узнаешь.

— Но… Кстати, почему надо обязательно очутиться возле лаборатории? Почему не где-то в открытом космосе, на том месте, где когда-то стояла лаборатория?.. Я имею в виду, где она была… или, точнее…

— Да ничего ты не имеешь в виду. Ты окажешься на земле и на том же самом месте по широте и долготе. О математических расчетах не волнуйся, просто помни, что произошло с морской свинкой. Но если окажешься в прошлом до того, как выстроили лабораторию, можешь очутиться в дереве. Четвертое — как ты сможешь добраться до настоящего, если ляжешь в холодный сон, даже при условии, что все сойдет нормально?

— М-м… Однажды я прошел через это, пройду и во второй раз.

— Конечно. А вместо денег чем будешь пользоваться?

Я открыл было рот, чтобы ответить, да так и остался сидеть. Чак поверг меня в полное замешательство. Когда-то у меня водились деньги, теперь их больше нет. Даже то, что я скопил (а этого едва ли хватило бы!), нельзя было взять с собой. Черт, если б даже я ограбил банк (искусство, совершенно мне незнакомое) и взял целый миллион — в 1970 году я не смог бы его потратить. Просто-напросто загремел бы в тюрьму за попытку сбыта подозрительных денег. Изменилось все: форма, цвет, рисунок, не говоря уж о серийных номерах.

— Может, я там скоплю кое-что.

— Молодчина. А пока ты там накопишь, может, тебе кто и поможет против твоей воли оказаться здесь и сейчас… но облысевшим и беззубым.

— Ладно, ладно. Давай-ка вернемся к твоему последнему пункту. Скажи, слышал ли ты когда-нибудь о взрыве на том месте, где стояла лаборатория?

— Да нет вроде.

— Значит, я не вмажусь в дерево, потому что уже не вмазался. Дошло?

— И опять ты пальцем в небо. Старый парадокс, меня на нем не купишь. В теории времени я как-нибудь разбираюсь, может, побольше твоего. Ты просто начал с конца. Никакого взрыва не было, и ты не собирался вмазываться в дерево… потому что ты никогда и не собирался совершать прыжок во времени. До тебя дошло?

— Но предположим, что совершил…

— Исключено. Потому что есть еще и пункт пять. Против него тебе крыть нечем, так что вникай. Тебе не удастся совершить такой прыжок, потому что все, о чем мы говорим, засекречено, тебе просто не позволят. Так что давай забудем об этом, Дэнни. Мы провели вечер за умной и содержательной беседой, а утром… ко мне придут из ФБР. Давай-ка выпьем еще по одной, а в понедельник утром — если я все еще буду на свободе — позвоню главному инженеру «Алладина» и выясню, как зовут того другого «Д.Б.Дейвиса» и кто он. Может, он до сих пор там работает, а если так, мы с ним поужинаем и поговорим о наших делах. А еще я хочу познакомить тебя со Шпрингером, генеральным директором «Алладина», он отличный парень. И забудь ты про эту чушь с путешествием во времени: никогда с него не снимут секретность. Лучше б я тебе ничего не говорил… а если ты на меня сошлешься, я сделаю квадратные глаза и скажу, что ты лгун. Мой допуск может мне когда-нибудь пригодиться.

Мы выпили еще по кружке. Дома, приняв душ и избавившись от излишков пива в организме, я пришел к выводу, что Чак прав. От путешествия во времени мне будет такая же польза, как от гильотины при лечении головной боли. За салатом и закусками Чак выяснит все, что мне надо, у мистера Шпрингера — не потребуется ни больших затрат, ни тяжелой работы, ни риска. И к тому же мне нравился год, в котором я живу.

Забравшись в кровать, я решил просмотреть газеты за неделю. Теперь, когда я стал уважаемым гражданином, каждое утро пневмопочта доставляла мне «Таймс». Я редко брался за газету: как правило, голова у меня была занята решением всяких инженерных задач. Не хотелось отвлекаться на разную чушь, обычную для газетных новостей, — она просто раздражала. А если попадалась какая-нибудь интересная статья, тем более жалко было отрывать время от занятий настоящим делом.

И все-таки я никогда не выбрасывал газету, не просмотрев прежде заголовки и не заглянув в колонку демографической статистики. В ней меня интересовали не рождения, смерти или свадьбы, а только «возвращения» людей из холодного сна. У меня было предчувствие, что однажды я встречу чье-нибудь знакомое имя. Я бы зашел к нему, поприветствовал, поинтересовался, не нужна ли моя помощь.

Конечно, это было почти невероятно, но я продолжал читать колонку, и делал это с удовольствием.

Наверно, подсознательно я считал всех остальных «сонников» своими «родственниками». Так мы считаем приятелями всех, с кем служили в одной роте, — приятелями в том смысле, что, встретившись, можно вместе пропустить стаканчик.

В газетах я не нашел ничего достойного внимания, если не считать извещения о пропавшем по пути на Марс космическом корабле; это сообщение вряд ли можно было назвать «новостями» — скорее, печальным фактом их отсутствия. Не обнаружил я и старых друзей среди проснувшихся недавно «сонников». Я откинулся на подушку и подождал, пока потухнет свет.

Часа в три ночи меня словно подкинуло в постели — я сел, и свет начал загораться. Я ошалело мигал, еще не придя в себя ото сна. Мне приснился страшный сон, почти кошмар: будто, просматривая газеты, я пропустил имя маленькой Рикки.

Я знал, что такого быть не могло, и все-таки с облегчением увидел груду газет за неделю на столике у кровати. Я вполне мог скомкать их и выбросить в мусоропровод, как делал частенько. Я перетащил их на кровать и принялся перечитывать демографические колонки. На этот раз я читал все подряд — «рождения», «смерти», «свадьбы», «разводы», «усыновления», и «смена фамилии», «исходы» и «возвращения». Мне пришло в голову, что, когда я просматривал только интересовавший меня раздел «возвращения», в поле моего зрения могло случайно попасть имя Рикки, напечатанное в колонке «свадьбы» или «рождение ребенка».