Я уже почти готова согласиться, но тут Рози, опрокидывая все мои аргументы, добавляет:

– Леви я и не собиралась предлагать.

Со вздохом ловлю ее взгляд в зеркале:

– Надеюсь, что нет. Рози, он еще ребенок и ничего такого не знает.

Если я возьму пакетик у Рози и это выплывет наружу, Леви возненавидит меня, а Пенни наверняка потребует меня арестовать за покупку наркотиков у ее дочери.

Я стараюсь не обращать внимания на пристальный взгляд девушки и делаю вид, что ищу помаду в сумке. Затем входит женщина, Рози захлопывает сумку и вешает ее на плечо.

Это одна из разряженных подружек Пенни, она смотрит на меня с осторожностью, извиняется и проскальзывает в кабинку, где на крышке унитаза еще остались следы кокаина.

Мне хочется сорвать сумку с плеча Рози и убежать куда подальше. Но Рози просто уходит. А я остаюсь и наношу новый слой помады на дрожащие губы.

Пенни, 19:58

Я звоню дочери, но вызов переключается на голосовую почту, звучит приветственное сообщение Рози, на фоне которого орут и беснуются подростки. Мне нужно сходить на виллу Скотта и Элоизы, чтобы помыть Коко, поэтому я прошу Кева продолжать звонить, пока дочь не возьмет трубку.

Свет на вилле выключен, но входная дверь открыта. Должно быть, они отправили сына домой одного. Леви сидит в гостиной, уткнувшись в телефон, и держит на коленях тарелку с чипсами; фоном по телевизору идет шоу «Сбежать в деревню». Спрашиваю, где Рози, но он пожимает плечами и говорит, что понятия не имеет. Леви – единственный юноша на острове, и я думала, что он будет бегать за Рози, как собачонка, однако мальчик быстро потерял интерес. Или она потеряла интерес к новой игрушке.

Моя дочь довольно разумна для своего возраста, ведь ей пришлось пройти через такое, в чем даже мне тяжело признаться. Рози из тех, кто тусуется с девочками постарше и без стеснения разговаривает с учителями. Она совсем не похожа на обычных неуклюжих и робких подростков. Недавно я наткнулась у нашего дома на парня, с которым дочь начала встречаться. Он сидел в машине за рулем, поздоровался со мной сквозь зубы и даже не представился, а Рози попросила, чтобы он скорее уезжал. На нем были солнечные очки и капюшон, выглядел он гораздо старше моей дочери. Меня раздражало, что я не могу посмотреть ему в глаза; с другой стороны, мои он тоже видеть не мог: я возвращалась с пробежки и не стала снимать очки. За темными линзами я, прищурясь, оценивала его полноприводную тачку с тонированными окнами. Показуха. Ему, наверное, ближе к тридцати, если только это не машина родителей. Спросила у Рози, как его зовут, но она сказала не лезть не в свое дело. Когда я пригрозила, что больше не разрешу ей встречаться с этим парнем, она пообещала привести его на ужин после поездки на остров.

Одна мамочка из школы уверяет, что только к лучшему, если у девочки-подростка есть парень, он хотя бы отвлечет ее от опасных глупостей: наркотиков, тусовок и поездок в машине с пьяными друзьями.

Не то чтобы я особо волновалась, почему Рози еще не вернулась, все‑таки на острове безопасно, но меня это реально бесит. Она ведь знала, что мы должны встретиться в семь тридцать, и такое откровенное пренебрежение правилами приводит меня к мысли, что связь между нами окончательно прервалась. Я не чувствую к дочери тепла. Просто не могу, как ни больно признавать. Уверена, она ощущает мою холодность, но сейчас лучше отбросить эмоции. Мне ведь нужно помыть детей.

Леви даже не интересуется, где родители; может, все в его возрасте такие. Отстраненные. Хмурые. Дерзкие. Но потом я понимаю, что обманываю себя: Рози всегда была такой. С тех самых пор, как…

Я действительно винила ее. И временами задумывалась, не пора ли обсудить с психотерапевтом леденящий душу ужас оттого, что я смотрела на дочь и видела убийцу. Но потом навалилось столько дел: у Эдмунда тренировка после школы, Кеву нужно погладить рубашки, раз в месяц у нас дома проходят собрания книжного клуба.

Теперь я занята даже больше обычного. Моя ладонь скользит по животу, я улыбаюсь, а из ванной доносится приятный запах персикового шампуня.

Коко играет в душевой, визжит и хохочет, когда пузырьки, кружась, исчезают в сливе. Скорее бы завернуть ее в полотенце, а потом надеть на чистое скользкое тельце свежую пижамку.

В спальне Элоизы и Скотта нахожу упаковку с подгузниками, достаю один, утыкаюсь в него носом и закрываю глаза.

Это было так давно. Тринадцать лет – слишком долго. В горле комок.

Беру флакон с детской присыпкой, встряхиваю его и высыпаю на ладонь немного порошка, вдыхаю молочный младенческий запах. Подступают слезы. Бутылочка Коко – надеюсь, из безопасного пластика и простерилизованная – торчит из бокового кармана сумки. Пожалуй, покормлю малышку в кровати и немного полежу с ней, пусть наестся и уснет. Думаю, Кеву не составит труда уложить Эдмунда, пока я тут занимаюсь маленькой девочкой.

Ей нужна такая мать, как я. Которая подогреет молоко, наденет мягкие носочки и погладит по голове перед сном. Мне кажется, ей хорошо рядом со мной.

– Леви, ты ужинал? – спрашиваю я, заглядывая в гостиную. Для Коко я уже приготовила пижаму, расческу и зубную щетку, но Леви тоже нужно внимание. Бедный ребенок.

– Не-а. Я еще раньше съел мясной пирог. И у меня есть это. – Он запихивает в рот целую горсть чипсов.

– Но ты же голоден? У нас через дорогу есть замороженная пицца. Хочешь, я разогрею для тебя кусочек?

Он отрывает взгляд от телефона и кивает:

– Хорошо. Спасибо.

Я улыбаюсь:

– Не за что.

Вернувшись в спальню, я изучаю их личные вещи. Многое можно узнать о человеке по его багажу – ведь люди берут с собой то, что считают ценным. Даже по сумке с вещами Коко можно сложить представление об Элоизе. Бамбуковыми щетками и экологичными салфетками она пытается создать образ идеальной матери. Ее посты в соцсетях строятся вокруг концепта «Матери за чистую Землю», как будто только борцы за экологию могут стать замечательными матерями. А те, что разрешают детям смотреть телевизор и время от времени есть рыбные палочки, не могут.

Со стороны, глядя на фотографии в приглушенно-бежевых тонах, легко поверить, что Элоиза – замечательная мама. Вот у нее на коленях сидит голенькая Коко и перебирает янтарные слингобусы, свисающие на загорелый животик. Коко в белом сарафанчике бежит по высокой траве. Вот коврик для пикника, на нем ваза с ромашками, полезные овощи и фрукты и, конечно же, сэндвичи из цельнозернового хлеба. Элоизе пишут комментарии, ставят лайки, присылают рекламные продукты. Но все, что она делает, – ложь. Попав к ней на виллу, я только убеждаюсь в этом.

У ее сына-подростка явно зависимость от интернета, на ужин он поедает чипсы, а голодную, уставшую малышку так и не положили спать; одежда в чемоданах не сложена, а напихана кое‑как, расческа и зарядка для телефона лежат между носками и панамками. Элоиза не сильно‑то отличается от Перл – безразличная и безответственная. Ее жизнь хаотична и похожа на вот эти чемоданы, в которых я копаюсь. Как же приятно уличить другого во лжи.

Элоиза, 20:15

Где Коко? За столиком у Скотта ее нет. Шумные курицы в своих разноцветных шелковых одеяниях теперь уже перемешались с мужчинами, но что‑то не видно их предводительницы. Пенни исчезла. Нет и Кева. На столах бочонки с пивом и коктейли, украшенные вишенкой.

За воротами Рози разговаривает по телефону, прогуливаясь в тени агониса. Я обхожу столик и трогаю Скотта за плечо:

– Где дети?

Сначала он удивленно моргает, а потом со всей силы хлопает стаканом по столу.

– Ну что, хорошо покурили с Кевом?

Он говорит холодно, жестко и прямо, подчеркивая безразличие ко мне. Это больно, но я давно уже пытаюсь не обращать внимания на эту боль, равно как и на обрывки воспоминаний о нашем прошлом. Европейские каникулы до неожиданного появления Леви. Секс на пляже под зонтиками и восходящей луной. Мы были полностью поглощены друг другом, соединены пальцами в волосах и языком между губ. Я сглатываю ком.